Михаил. История любви

– Ты что здесь делаешь?

Санёк вздрогнул. Он тоже не ожидал меня встретить. Повертел головой и похлопал белёсыми ресницами, как это делал в детстве, и нахально оскалился.

– Иду к тубитазу. Пойдём со мной. Вместе отольём!

Глянув свысока, я нехотя согласился.

– Пойдём. У меня есть для тебя минута.

– Минуты хватит. Если нет простатита.

Я хмыкнул и пошёл вслед за ним.

В мраморном туалете, среди чёрных унитазов и нарочитой позолоты, Санёк поведал мне самый омерзительный план, какой только можно было придумать: он собирался участвовать в конкурсе, снимать штаны перед публикой и стрелять своей спермой в глазастый зрительный зал!

– Ты что? Охренел?

– Ну да… охренел.

Санёк скис, виновато глянул и рассказал, как целый месяц готовился, соблюдал диету и воздерживался от спиртного, а тут – бац! – сорвался, злоупотребил и заимел проблему с эрекцией.

Я слушал вполуха, соблюдая неприязнь и отрешённое сожаление. Санёк не отставал, положил ладонь на свою взволнованную грудь и стал просить, умолять и клянчить: помоги, да помоги!

– Будь другом!

Я пожал плечами.

– Да чем же я тебе помогу!

– Выступи вместо меня, – заговорщицки произнёс Санёк.

Отшатнувшись от него, как от бубонной чумы, я растерял слова для ответа. А Санёк всё говорил и говорил:

– Очень надо. Миша! Выручи. Выступи вместо меня. Ты не беспокойся, никто тебя не узнает. Ты будешь в маске. Лица никто не увидит. Будет виден хрен.

Я взорвался.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Соображаю. Мне нужен твой хрен. Твой хрен – моё имя. Ну что? Договорились? Сделаем это вместе! Биткоин поделим пополам.

– Отстань! – выкрикнул я с такой силой, что звякнули чёрные унитазы. Расправил плечи в стареньком пиджаке от Armani, напряг бицепсы и поиграл желваками.

Санёк содрогнулся, приложил обе ладони к губам и постучал ими по прикрытому рту.

– Тише!

Тише я не мог. Я был переполнен взрывчаткой, которая вот-вот детонирует.

– Ты соображаешь, что говоришь? Чтобы хрен обнажился на сцене? Да не бывать такому никогда!

Санёк опять захлопал ресницами: хлоп, хлоп! Точь-в-точь, как в детстве, когда не хотел сознаваться, в чём он набедокурил.

Я оттолкнул его и пошёл прочь. Сан плёлся за мной и говорил, говорил…

– С работы попёрли. Жена бросила. Оставила трёхмесячного ребёнка.

Я не слушал. Пробирался к выходу. Скорее на свежий воздух! Скорей домой, на диван, к компьютеру и чашке кофе.

Сан схватил меня за руку и резко дёрнул.

– Стой!

Я остановился, хотел ему врезать, но почему-то передумал. Что-то меня подкупило в его изменившемся и потвердевшем облике.

– Послушай, – сурово произнёс Дудоров, – Давай по-другому. Ты побудешь с моим ребёнком, а я сбегаю, поищу помощи.

Досадливо скривившись, я открыл рот, чтобы отрыгнуть возмущение: с каким ещё ребёнком! Но тут до меня дошло, что здесь, в этом логове разврата, находился маленький ребёнок. Его серая неприглядная коляска, не раз побывавшая в «Second Hand», кричаще диссонировала с окружающей роскошью.

– Ты притащил сюда ребёнка! – возмутился я, и мой голос, как раскат молодого грома, гулко прокатился по вестибюлю.

К нам повернулись любопытствующие. Сан поёжился и прошипел:

– Тише, тише.

Я ударил его в грудь, но несильно, так, чтобы обозначить отрицательную энергию. Сан ответил мне тем же. Публика поспешила и окружила нас кольцом. На сытых лицах проступил азарт: давай, врежь ему! Я бы врезал, да подскочил швейцар, подоспел администратор и появился хозяин клуба.

– Что здесь происходит?

– Пошли отсюда, – засуетился Сан и покатил коляску.

Я пошёл за ним. Даже не знаю почему: пошёл и всё.

Вскоре мы очутились в гримёрке. Это была просторная комната, оборудованная гримировальным столом, специальным креслом и настенным зеркалом. За ширмой стояла кушетка.

Сан поставил коляску за ширму.

– Посидишь с ребёнком. Всего пять минут. Я добуду допинг и вернусь. И проблема будет снята.

– Нет, постой! – запротестовал я. – Мы так не договаривались. Никаких наркотиков!

Сан сжал зубы.

– Не будь чистоплюем. Миша! Смотреть на тебя противно.

У меня опять зачесались кулаки: самое время врезать. Я порядочный человек. Почему я должен смотреть, как кто-то нюхает героин, снимает штаны и онанирует на публике?

Тут заплакал ребёнок. Я заглянул в коляску: это был сморчок, совершенно непохожий на ребёнка. Но Санёк, видимо, любил этого сморчка.

Он метнулся к коляске и принялся сюсюкать и остервенело качать, пока ребёнок не успокоился.

– Пятнадцать минут, и ты будешь свободен.

Я засомневался.

– А если ребёнок заплачет?

– Покачаешь, – Санёк показал, как надо покачать. – Дашь соску. – Санёк показал, как дать соску. – Если выплюнет, засунешь обратно.

– Куда обратно?

– В рот!

– Нет, я так не могу.

Сан соорудил кулаки. Я отступился. Чёрт с ним! Пусть идёт!

Дудоров ушёл. Я остался.

Дежурство у коляски не составляло для меня труда: ребёнок вёл себя спокойно, стрелял глазками и чмокал соской. Симпатичный оказался парень. Такой же белобрысый, как Санёк. Не хотелось бы, чтобы он вырос придурком. Таким же придурком, каким являлся его отец.

Прождав минут десять, я услышал стук в дверь. Открыл. Вошли двое в белых халатах и саквояжами в руках. Закрыли дверь на ключ. А потом представились: щеголеватый лет сорока, был сексологом, а вахлаковатый лет пятидесяти – психиатром.

– Профилактический осмотр, – милейшим голосом произнёс сексолог и разложил на столе инструменты: тонометр, секундомер, аппарат ЛОД-терапии при сексуальной дисфункции.

«Ё-моё! Когда же вернётся Санёк?»

Я стал доказывать, что нахожусь здесь случайно, что Дудоров скоро вернётся и сам пройдёт этот осмотр.

Сексолог не слушал, делал своё дело и задавал вопросы:

– У вас есть сексуальные дисфункции?

Я не понял:

– Что?

– Дисфункций нет, – заключил сексолог, и я послушно кивнул: конечно, нет.

– Будем сдавать кровь на биохимию.

– Нет! Кровь не надо. По поводу крови обращайтесь к Дудорову.

Сексолог не слушал. Продолжал своё.

– Кровь будем брать из вены. Снимите пиджак. Закатайте рукав. Расположите руку на столе и поработайте кулаком.

Он вскинул надо мной сорокамиллилитровый шприц.

Когда-то сексолог был знаменит, имел свою клинику и преуспевал за счёт мужских проблем. Но потом, после ряда судебных разбирательств, он лишился лицензии, потерял клинику и все имеющиеся регалии. Теперь подрабатывал в ночном клубе.

Другой мужчина, психиатр, ни в чём не участвовал. Он склонился над коляской и посюсюкивал. Ребёнок ему улыбался. Оба были довольны: младенец с обликом Санька и грузный мужчина в образе мясника.

– Пацан? – спросил психиатр, покачивая коляску.

– Пацан, – согласился я.

– Умм, – уважительно отозвался психиатр.

Он тоже был знаменит. У него была психиатрическая клиника. Но психи никому не нужны. Всех психов направили в крематорий. Пытаясь их защитить, психиатр возмутился, апеллируя к принципам гуманизма. Но человеческий гуманизм не являлся гуманизмом для пришельцев из космоса. Психиатр поплатился всем, чем дорожил, что составляло его жизнь. Он остался без клиники и медицинской практики и теперь подрабатывал в ночном клубе.

Большой, харизматичный, с лукавым ленинским прищуром, он располагал к себе и вызывал доверие. Глянул мне в глаза, проник в глубину души, и сразу полегчало. Проблемы отодвинулись, и я перестал сопротивляться. Сел на стул и положил руку на стол.

– Поработайте кулаком.

Я поработал.

– Сожмите руку в кулак.

Я сжал.

Минуя сексолога, мой взгляд неотрывно следил за психиатром. Я увидел, как глаза выкатились из орбит и, уносимые сквозняком, поплыли по воздуху. Вся комната заполнилась полупрозрачной ватой. Краски и звуки угасали. Мир сделался невыразительным, размытым, почти неосязаемым. Последнее, что я услышал – это довольно твёрдый приказ:

– Раздевайся!

В отключке я пробыл недолго. Когда очнулся, сексолога в комнате не было. Мной занимался психиатр.

Обнаружив, что раздет до трусов и пристёгнут наручниками к креслу, я задёргался и забился, как попавшая в клетку птица.

– Пустите меня! Пустите!

– Не дури, – строго предупредил психиатр.

– Я не Дудоров! Вы это понимаете?

– Понимаю. Ты не Дудоров! Ты лучше Дудорова! Ты лучше всех конкурсантов. Будущий победитель!

– Не-е-ет!

Я рванул. Предплечья выдвинулись вперёд, локти активно запрыгали, но запястья оставались на месте, словно пригвождёнными к подлокотникам кресла.

– Послушайте! – взмолился я наконец. – Я хорошо знаю хозяина. Мы вместе учились. Если он узнает, у вас будут неприятности.

– Артур всё знает, – преспокойно возразил психиатр. – Это он распорядился, чтобы мы подсуетились и организовали твоё участие в конкурсе.

– Не может быть!

– Может! Всё может быть! Здесь не такое видали.

Из кармана широких штанин он достал пистолет, потряс им в воздухе и дулом постучал о мой толоконный лоб. Я понял: он не шутит, и сник, затаился, стал обдумывать случившееся.

Прошло некоторое время. Психиатр отвернулся. Воспользовавшись моментом, я крутанул кресло, подпрыгнул и, быстро перебирая ногами, подкатил и сгруппировался, откинулся на спину и резко выбросил ноги вперёд.

Удар пришёлся между ног. Мужик вскрикнул, согнулся и грубо выругался. Кресло откатилось назад. Я попытался повторить, но опоздал. Получил удар в солнечное сплетение. Затих и уронил голову на грудь.

Боль переживал долго. Взвешивал безысходность. Тем временем психиатр обмотал меня скотчем и жёстко зафиксировал в кресле.

Примечания