Метро 2033: Третья сила

И Лена, ободряюще потрепав растерянного, но счастливого Митю по макушке, направилась к выходу из спортзала.

Но не дошла.

На пороге стояла ее давняя, горячо и сердечно ненавидимая «подружка» Соня Бойцова.

Фамилия Сони отражала ее сущность на все сто. Рысева и Бойцова дрались почти без остановки лет с тринадцати. И перестали лишь в шестнадцать. Отчасти именно Соня сделала Лену такой, какой она стала… Но благодарить ее за это у Рысевой бы просто язык не повернулся. Слишком много тумаков они отвесили друг другу. Слишком много гадостей наговорили. Слишком много сплетен распустили.

Одета Соня была, как обычно, в шорты и тельняшку. Стояла, уперев руки в бока, смотрела на Митю и Лену с ухмылкой. На ее лице красовалась свежая ссадина – след очередного напряженного спарринга. Соня много лет каждый день упорно, до изнеможения, занималась единоборствами, и в поединках побеждала многих мужчин. О женщинах и говорить не приходилось.

– Ё-моё. Рысь в тренера поиграть решила, – проговорила Соня с глумливой усмешкой. Голос у нее был грубый, низкий, как у парня. – Ничего не получится, детка, – продолжала говорить на ходу Соня, небрежно толкнув Лену плечом. – Лучше не позорься.

– Иди ты! – прошипела Лена вслед.

Не будь Рысева такой уставшей и не научись она за последние годы сдерживать первый, самый мощный порыв гнева, она не поскупилась бы на уточнение, куда именно Бойцовой следует направить шаги. Но Лена сдержалась. За гневной тирадой наверняка последовала бы стычка. Получить под дых на глазах у Мити позволить себе она не могла.

– Уже иду! – отозвалась Соня и расхохоталась во весь голос. Не обращая внимания на Митю, она направилась к боксерской груше.

Лена закрыла дверь. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь успокоиться. Бойцова виртуозно умела выводить ее из себя. Когда они обе были девчонками, любая колкость, сказанная Соней, приводила Лену в неописуемую ярость. Повзрослев, Лена перестала реагировать на обиды. Ураган бушевал в душе Лены каждый раз, когда она и ее злейший враг сталкивались, а случалось это постоянно. Но Лена молчала. Вскоре Бойцовой надоело задирать соседку и она от нее отстала.

«В одном Бойцова права – будет трудно, – размышляла девушка, отправляясь дальше по делам, – еще вопрос, кому больше, мне или Митьке. Но где наша не пропадала. Прорвемся!»

– Что бы кто ни болтал про Леночку, но не будь ее, о чем бы мы с вами вообще говорили? О болячках? – обратилась к другим пожилым женщинам веселая разговорчивая старушка Ксения Петровна, любившая девушку, как родную. – А главное, Лена нас всегда выслушивала. Что, разве нет?

– Без особой радости она это делала… – проворчала Клавдия Родионовна.

– Ишь ты, без радости. Где ты у нас тут радостных-то видела, Клавка? Зато девочка к работе серьезно относится. И вообще, скучно у нас на станции, – продолжала Ксения Петровна, – не происходит ничего, даже посплетничать не о ком. А тут – настоящее событие! Совсем взрослой стала… Кажется, еще вчера мелкая бегала, и вот уже охотиться пошла, да-а…

Старушки дружно закивали. Все последние дни разговоры на скамеечках так или иначе сводились к Елене Рысевой. Пожилые женщины вспоминали, как Лена росла, как училась в школе, как начала работать медсестрой, как отвергла влюбленного в нее Митю Самохвалова. Не осталось, наверное, ни минуты во всей жизни девушки, которую бы обошли вниманием. В том, что Лена легко справится с мутантом и вернется, овеянная славой, у бабушек не было сомнений.

Клавдия Родионовна в этих беседах почти не участвовала. Демонстративно отворачивалась и хмурилась. А когда пришло время Рысевой возвращаться, сварливая женщина скрылась в свой вагончик. Зато остальные жители станции, не занятые на работах, начали собираться у входа в туннель.

Чтобы не пропустить триумфальное появление девушки, Ксения Петровна заранее заняла место. Даже принесла из дома складной стульчик.

– Вот увидите, мы теперь о ней еще неделю судачить будем, – приговаривала Ксения Петровна.

И она не ошиблась. Возвращение Лены жители станции запомнили надолго…

Время шло. Отряд не возвращался. Старушки волновались. Вскоре на платформе появился Святослав Игоревич.

Рысев завалил себя делами по уши, чтобы не думать о дочери. Но сколько он ни пытался отвлечься, все было без толку. Он знал, что в будке дежурного имелся телефон. С него звонили на другие станции общины. К этому телефону и возвращались раз за разом мысли сталкера.

В это же время в своей палатке сидел Гриша Самсонов и в пятый раз перебирал детали винтовки. Все было по несколько раз осмотрено и начищено до блеска, но вместо того, чтобы убрать винтовку обратно в ящик, Гриша принимался разбирать ее снова. В глазах юного охотника застыла тревога.

Да и поваренок Митя, возившийся среди кастрюль и сковородок, получал не первый щелбан от отца-повара.

– Горе луковое, ты вообще меня слышишь?! – сердился Михаил Самохвалов. – Ты какого черта в кастрюлю очистки высыпал? Да что с тобой сегодня?

Митя молчал. В конце концов отец с раздражением бросил через плечо:

– Иди-ка лучше на станцию, сын.

И первый человек, с которым столкнулся Митя, высунувшись из дверей столовой, был отец Лены.

Сталкер ходил туда-сюда по проходу между палатками и вагонами, сложив руки за спиной. Сидеть на месте Рысев больше не мог.

– Что там с Леной? – робко поинтересовался Митя. Сталкер не обратил внимания на его вопрос. Казалось, он его вообще не услышал.

Шли томительные минуты.

Потом в будке дежурного зазвонил телефон.

– Рысев! Князь! Это тебя, «Ладога» на проводе! – крикнул постовой.

Святослав взял трубку. Оттуда раздалось что-то невнятное.

Как ни напрягала слух Ксения Петровна, занявшая пост в десятке метров от будки, ничего не расслышала. Святослав Игоревич бросал односложные реплики: «Слушаю», «Понял», «Ждем». После этого, отмахнувшись от всех вопросов, помчался по станции в сторону госпиталя.

Появился милиционер, он увел старушек от входа в туннель и приказал всем вернуться на рабочие места. Но жители Проспекта Большевиков все равно то и дело выглядывали в окна. Обыденная жизнь станции впервые за долгое время сбилась с привычного ритма… Люди ждали события, которое бы нарушило привычное течение монотонных часов и дней. Ждали и боялись одновременно.

Прошло еще несколько минут, а потом дверь герметичной переборки, которая закрывала вход в туннель, чтобы с «Проспекта» не выходило тепло, распахнулась так, словно ее взорвали.

На станцию вбежали санитары с носилками. На них лежала бледная, бесчувственная Лена. Ее правая рука была примотана к куску дерева и старательно перебинтована. Одежду и волосы покрывали пятна крови. Иван Громов и Эдуард Вовк, потные, грязные, сами едва державшиеся на ногах, бежали рядом. На вопросы не отвечали, мрачно смотрели в пол.

Они пронеслись через платформу и скрылись в дверях госпиталя.

Минуту царила гробовая тишина. Потом все заговорили разом.

Митя Самохвалов в ужасе закричал, что Лена погибла, но крикуна мигом заткнули.

– Жива она, понял, Самосвалище?! – рычал на Митю Самсонов, показавшийся из своей палатки. – Жива-а!

– А что, что тогда с ней?! – закричал в ответ поваренок.

Гриша опустил голову и тихо произнес:

– Не знаю… Но жива. Жива…

Версии рождались и тут же отметались. Из своих углов показались даже те, у кого рабочий день был в разгаре. Василий Васильевич Стасов с большим трудом вернул людей на фермы и к станкам. У больницы осталось человек пятнадцать самых любопытных, в основном знакомые Лены. Тут же крутился Митя Самохвалов. Сюда же со своим раскладным стульчиком присеменила Ксения Петровна.

Полчаса спустя к людям вышел Иван Степанович Громов. Он появился на больничном крыльце, мрачный, страшно уставший, словно бы постаревший на несколько лет.

Все разом затихли.

Гриша Самсонов протолкался к самому крыльцу. В руках он мял и комкал свою красную ленту, приплясывая на месте от нетерпения.

– Елена жива. У нее сломана рука. Много ушибов. Тяжелейший шок. Но она жива, – начал говорить Иван Степанович. Он через силу улыбнулся, но тут же снова помрачнел, как грозовая туча.

– Во время охоты возникли осложнения. Ничего больше я сказать пока не могу. Не имею права. Но знайте: я и Эдуард сделали все, что могли. Все, что могли.

– Да. И еще, – воскликнул Громов, видя, что люди опять заговорили все разом в полный голос. – Тихо! Не надо шуметь! Это просьба врачей. Не надо шуметь. Пожалуйста.

Иван Степанович ушел. Разошлись друзья и знакомые Рысевых. Через пять минут у дверей госпиталя остался только Гриша Самсонов. Он все так же смотрел, не отводя глаз, на двери медицинского блока. Милиционер покрутился, покрутился рядом, но прогонять парня не стал, лишь буркнул: «Шуметь строго запрещено!». А потом даже стул вынес.

– Ты это… Садись, парень, – обратился к нему страж порядка, и, похлопав Самсонова по плечу, скрылся в дверях больницы.

– А Гриша-то, кажется, влюбился… – шепнула Ксения Петровна, осторожно выглядывая из-за угла.

– Хороший выбор, – переглянулись старушки. – Хорошая пара будет. И детки крепкие вырастут.

Три дня Лену держали в помещении госпиталя. Все это время Гриша крутился рядом. Парень то интересовался, как состояние девушки, то просто сидел где-нибудь в сторонке, терпеливо ожидая новостей. На третий день к Грише подошел Святослав Рысев.

Сталкер постоял в сторонке, посмотрел на юношу, на его мощный торс, широкие плечи. Уважительно хмыкнул, увидев ромбик на рукаве, который нашивали тем, кто окончил школу на «отлично».

«Самсон – парень не плохой, – размышлял Рысев. – Да и Лена моя о нем часто говорит. Если и есть на станции достойный кандидат, то это он, Самсон».

Еще какое-то время Святослав Игоревич колебался, взвешивая все «за» и «против». А потом подошел к Грише, присел рядом и произнес, стараясь заглянуть в глаза юноши:

– Хочешь ее увидеть?

Гриша ахнул и вскочил на ноги. Он схватил руку Святослава, принялся ее трясти, но тут же, испугавшись своей смелости, вытянулся по струнке. Назвал Святослава «товарищем Рысевым», потом «Святославом Игоревичем». Начал доставать из кармана ленту, затем, вспомнив, что та вся измята, затолкал поспешно назад. Щеки юноши залил румянец.

Святослав наблюдал за Гришей, и теплая улыбка играла на его лице.

«А ведь и я, когда влюблялся, становился таким же клоуном. Любовь всех равняет», – подумал сталкер. А вслух сказал: – Хочешь? Ну, пойдем. Пойдем, парень.

За ними сунулся Митя Самохвалов, крутившийся поблизости. Но на его пути встал Эдуард Вовк, хмурый, злой, страшно уставший.

– Не положено, – сухо произнес солдат.

– А, а этот? – возмутился Митя, глядя на дверь, только что захлопнувшуюся за спиной соперника.

– А этот с Рысевым! – бросил Эд, закрывая дверь.

Митя постоял немного на пороге, тяжело вздохнул и поплелся обратно на кухню.

Лена Рысева лежала в своей комнате, укрывшись по пояс одеялом, положив поудобнее загипсованную руку, и увлеченно читала книгу.

Гипс ее выглядел довольно забавно: рисунки покрывали его почти полностью. Встречались зверюшки, оружие, портреты людей. Приглядевшись, можно было обнаружить клеточки для игры в крестики-нолики. Имелось одно поле для «морского боя». Какие-то рисунки нанесли кусками угля, какие-то карандашами.

Екатерина Андреевна Соколова, доктор, приходившая проверить самочувствие девушки, в первый момент опешила, увидев эти художества, но запрещать больной рисовать на гипсе не стала. Только произнесла с улыбкой:

– В первый раз вижу, чтоб на гипсе в игры настольные играли…

На это Лена отвечала с задорной улыбкой:

– В борьбе со скукой все средства хороши.

Началось все с сердечка, которое коряво, но с душой нарисовал Гриша. Лена спала, когда он приходил, и парень решил таким образом ее порадовать. С тех пор каждый, кто приходил навестить Лену, считал своим долгом оставить свой автограф на гипсе.

– Когда его снимут, оставь на память, – посмеивался отец. – Жалко такой шедевр выбрасывать.

Святослав Игоревич был спокоен и счастлив.

От шока Лена оправилась.

Кости срастались быстро, врачи говорили, что к концу месяца гипс, скорее всего, можно будет снять. Спортивные занятия дочери, конечно, пришлось пока оставить, зато она засела за учебники и художественные романы, до которых раньше не доходили руки. А уж книг в доме Рысевых имелось в избытке.

Каждый день приходил Гриша Самсонов. Он садился у изголовья кровати, и если девушка спала, в благоговейной тишине любовался нежными чертами ее лица, а если бодрствовала, заводил разговоры обо всем на свете. Гриша рассказывал анекдоты, и ребята дружно хохотали; они читали друг другу стихи, вспоминали интересные случаи из жизни.

«Вот и славно, вот и хорошо, – размышлял Святослав Игоревич; он сидел на кухне, прислушивался к голосам молодых людей и радовался за дочь всей душой, – узнают друг друга получше, присмотрятся. Идеальная ситуация, черт возьми».

Наведывались и его друзья. Иван Громов и Эдуард Вовк каждый раз, когда выдавалась свободная минутка, приходили с Ладожской, интересовались, как здоровье Лены, приносили гостинцы. Иногда к ним присоединялся и Денис Воеводин.

А в этот раз они пришли все одновременно.

Со стороны это выглядело немного комично: четверо крепких мужиков заняли все свободное пространство комнаты, сюда бы теперь и ребенок не втиснулся. Гриша, как особа привилегированная, сел на кровать рядом с Леной. Иван Громов, помявшись, примостился на единственный стул. Денис и Эд остались стоять.

– Мы тебе, наверное, мешаем, – промолвил Вовк, с волнением поглядывая на Лену.

– Да брось ты, – расплылась в улыбке девушка. – Я целыми днями одна. С книжками. От скуки иногда на стенку лезу. Хоть каждый раз вчетвером приходите – только рада буду! Правда-правда.

– Кстати, как там Самосвалище? – с этими словами Денис повернулся к Грише.

Сплетница Бойцова постаралась на славу. На станции только глухой не знал о том, что Лена взяла шефство над поваренком, а после ее ранения за подготовку Мити к охоте взялся Гриша Самсонов.

– Ниче так, – отвечал Гриша, сосредоточенно помассировав челюсть. – Я думал, хуже будет.

– Ну-ну, – хмыкнул Воеводин. Он считал, что Митю на поверхности ждет либо позор, либо смерть.

Лена помрачнела. Она тоже временами переставала верить в успешное завершение рискованного предприятия, но уповала на лучшее.

В комнате повисла неловкая тишина.

– Чем занимаешься? – поинтересовался Эдуард, стараясь разрядить обстановку.

– Да много чем. Стихи, например, пишу. Правда, они какие-то грустные получаются. Но если хотите, прочту что-нибудь.

Она осторожно достала из-под подушки несколько тетрадных листов, пробежала взглядом по кривым, танцующим строчкам – писать левой рукой было очень непросто, – и остановилась на крайнем стихотворении.

– Надо еще поработать над этой вещью, она немного не закончена. Навеяно воспоминаниями отца и моим хреновым самочувствием, – Лена прокашлялась, вдохнула. Выдохнула и начала читать.

Болею. На щеках

По ядерному взрыву.

Нерусская тоска

По Финскому заливу,

По мокрым валунам

(От слез или от соли),

Коробочным домам…[6]

– Здорово. Образно, – улыбнулся Гриша, дослушав стихотворение, остальные закивали, соглашаясь. – Мне особенно понравилось про ядерные взрывы на щеках.

– Какова жизнь, таковы и метафоры, – заметил Иван Степанович. – А это что у тебя за книга?

– А, это. Сказки, – Лена небрежно махнула здоровой рукой. – Обычные детские сказки. Про Колобка, про Ивана-Царевича – глупости, короче.

– Зачем ты так? – слегка нахмурился Громов. – Говорят: «Сказка ложь, да в ней намек». Мудрость народная, так сказать. Сказки и сейчас сочиняют, знаешь ли. Правда, они такие жуткие – мороз по коже.

– Помню, когда я еще мелкий был, мы с пацанами обожали страшилки всякие, – расплылся в улыбке Гриша Самсонов. – Соберемся где-нибудь в темном уголке и как начнем сочинять, кто во что горазд! До сих пор снятся иногда эти ужасы по ночам…

– А добрые постъядерные сказки вообще в природе существуют? – спросила Лена, с интересом вслушиваясь в слова Гриши. – Или такая жизнь-жестянка нынче, что не верят уже люди в чудеса?

– Почему нет. Есть, – произнес Иван Громов. – Я даже, так сказать, попал в одну из них. Мы, точнее. Если хотите, могу рассказать. У Эда в том году осенью начались боли в спине – результат той самой эксплуатации. Надо было срочно его доктору показать. Специалист такой в метро один: на Площади Ленина. А тут как назло – война Альянса с бордюрщиками[7]. Пришлось по поверхности от «Невского» до Чернышевской идти.

– Точно. Помню, – Эдуард Вовк мечтательно улыбнулся. – Веселый выдался денек. Рассказывай, Лис. Я если что поправлю. Давай!

Черная вода Фонтанки плескалась и всхлипывала за ограждением набережной.

Зловеще шумели деревья парка, окружавшего Инженерный замок, разросшегося, захватившего окрестные кварталы. Большая часть старинного здания была неразличима за разросшимися кронами, хорошо просматривалась только круглая башенка на крыше. Купол ее частично обвалился, флагшток рухнул, и на его месте устроили наблюдательный пункт крылатые мутанты. Во внутреннем дворе Михайловского замка вырос настоящий лес. Мощные стволы напирали на замок со всех сторон, упорно разрушая его стены. Все окружающие постройки давно рассыпались в прах или скрылись среди густых зарослей, но творение императора-рыцаря еще держалось. Воды каналов подмывали его опоры. Могучие корни разрушали фундамент. Одна за другой рушились стены. Но и сейчас, спустя двадцать лет после Катастрофы, замок производил сильное впечатление.

Эдуард Вовк поневоле залюбовался красотой и мощью здания, шагая мимо следом за Иваном.

– Я слышал, там внизу – широкая сеть подземных ходов, – прошептал Эдуард, когда они остановились у ограды Инженерного сквера на небольшой привал. – Нигде в Питере больше нет подземных сооружений. Только под Петропавловской крепостью, под Смольным… И здесь[8].

– Скажешь тоже. А мы с тобой откуда вылезли? – усмехнулся Иван. Он бы предпочел не останавливаться нигде, кроме Первого Инженерного моста, но Эду запрещалось совершать длинные переходы без отдыха.

Боли мешали Вовку таскать грузы, однако ходить он был в состоянии.

Эд долго откладывал визит к врачу, уверял Ивана, что все само пройдет. И вот в один прекрасный день парня скрутил страшный приступ. Сталкер волком выл от боли и чуть ли не лез на стену. Потом Эд снова пришел в норму, но больше тянуть Громов не стал: наплевав на начавшуюся в метро войну, повел товарища на Чернышевскую. Маршрут был ему привычный, знакомый. Имелась у Громова и маленькая хитрость, позволявшая раз за разом возвращаться из рейдов целым и невредимым.

– Метро – это метро. Тут другое. Голова кружится, как подумаешь, что может скрываться в этих подземельях, – вздохнул мечтательно Эдуард. В отличие от друга, он обожал фантазировать.

– Ну-ну. Известно что, – скривился Громов, не сводя с развалин настороженного взгляда. – Да затопило их на хрен, эти ходы. Или там та-а-акие зверушки завелись, что мама дорогая.

– Да что ты за человек, Лис, – в сердцах махнул рукой Эд. И тут же получил от Ивана подзатыльник.

– Резких движений не делай. Гляди.

И Громов навел «Винторез» на гнездо птерозавра. Конструкция из веток, досок и прочего мусора, сооруженная крылатым хищником, возвышалась на крыше замка. Невдалеке гнездилась еще одна семья летающих монстров. Пока самих птеров видно не было, и расстояние, отделявшее сталкеров от монстров, делало передвижения людей относительно безопасными, но поблизости могли крутиться и другие хищники.

Эд кивнул, перехватил поудобнее АКС[9]. Сталкеры быстро зашагали мимо здания цирка в сторону реки.

У самых стен Михайловского замка, в паре шагов от стрелки Мойки и Фонтанки, сталкеры сделали последний привал, самый главный на всем маршруте.

– Прикрой меня, – шепнул Иван, указав Эдуарду позицию за остовом ржавого автомобиля. – Я сейчас.

Но несколько минут Иван не двигался с места. Он застыл, точно изваяние, не издавая ни единого звука. Только ствол ВСС плавно перемещался из стороны в сторону.

Шумели кроны деревьев. Вздыхала темная вода, накатывая на монолит набережной. Протяжно, печально кричали среди руин их новые хозяева. Таинственный полумрак царил на улицах и площадях мертвого города.

Убедившись, что все спокойно, Иван забросил «Винторез» за спину, лег на грязный, дырявый асфальт, сквозь который пробивались корни ближайших деревьев, распластался и медленно пополз вдоль набережной. Минуту спустя сталкер осторожно, насколько позволял обзор респиратора, выглянул сквозь ржавые, покосившиеся прутья решетки. Сначала он ничего не увидел – перед глазами были только темная вода, по которой расходилась легкая рябь, да отвесная стена набережной.

«Неужели уступ обрушился?» – промелькнула в голове паническая мысль.

Потом Иван разглядел крохотную площадку, на которой не смог бы поместиться даже котенок. На этом выступе сталкер, приглядевшись, с радостью заметил фигурку птички.

«Привет, родной. Вот и я! – мысленно обратился Громов к бронзовой фигурке. – Сейчас-сейчас, будет тебе обычный дар. Сейчас…»

В этот момент зачарованную тишину разорвала автоматная стрельба. Она раздавалась совсем близко, из-за угла замкового комплекса. И вот тут-то птерозавры на крыше, до этого никак не обнаруживающие своего присутствия, проснулись. Они заволновались, захлопали крыльями. Одна тварь сорвалась с места и исчезла за деревьями.

– Лис! – зашипел Эдуард. – Шухер. Дуй сюда.

Но Иван не мог нарушить ритуал, неизменно соблюдаемый им много лет подряд. Не обращая внимания на усиливающуюся канонаду и жесты товарища, сталкер достал ржавую монетку номиналом в пять рублей (этого добра в метро валялось много, старые деньги цены не имели), протянул руку через прутья решетки. Прицелился. Метнул пятачок. Монетка гулко звякнула о край площадки, срикошетила и упала в воду, издав печальное «бульк!».

– Промазал, растяпа! – выдохнул Иван. Больше монеток он не взял. Вскидывая ВСС, Громов метнулся обратно под прикрытие ржавого автомобиля.

– Какого хрена ты там делал, Лис?! – начал ругаться Эд, но мигом смолк, увидев оттопыренный средний палец Громова.

В эту секунду канонада, звучавшая со стороны дворца, усилилась. И вот на глазах друзей на набережную выбежали какие-то люди. Трое. Они вели огонь одновременно по наземным и воздушным целям. Из зарослей их атаковали косматые чудовища, напоминавшие медведей, а с неба шли в атаку окончательно проснувшиеся птеры.

– Надо помочь, – прошептал Иван, прицеливаясь.

– Ты идиот?! – накинулся на него товарищ. – Всем помогать будем – сами ляжем! Кто они нам?! Никто! Не смей стрелять, Лис.

Между тем судьба незнакомцев была предрешена.

Вот уже один из них оступился, упал на землю и лесные хищники в мгновение ока растерзали его тело в клочья. Дикие вопли огласили воздух, но почти сразу смолкли.

Хищников, пожирающих их товарища, сталкеры быстро перебили, но в атаку шли новые и новые твари. Едва ли оставшиеся в живых люди сумели бы отбиться. Ивана и его спутника, укрывшихся в густой тени за корпусом машины, хищники пока не видели и не чуяли.

– Повторяю: не смей стрелять! – надвинулся Эд на Громова, увидев, что тот опять поднимает «Винторез». Ствол снайперской винтовки начал опускаться. И в этот момент тоненький писклявый голосок, похожий на птичье щебетание, раздался в голове Ивана. Голос, который он уже однажды слышал. Именно здесь, на набережной Фонтанки, в самый жуткий час, в разгар кровавого побоища, когда жизнь его висела на волоске.

«Иван, стреляй! Ты просил помощи? Помощь будет! А сейчас стреляй! Стреляй, Иван!»

Больше Громов не сомневался. Он прицелился в крылатого монстра, готовящегося обрушиться в пике, и короткой очередью изрешетил крыло птерозавру. Мутант мгновенно потерял скорость, завалился на бок и, оглашая окрестности пронзительными криками, спланировал на землю. Следом потерял управление и спикировал в чащу второй птер. Иван Громов выжимал из своего прекрасного оружия максимум.

– Чертов придурок! – простонал Вовк, но ругаться было поздно. Он тоже открыл огонь, уложив на месте троих «медведей», зазевавшихся на середине проезжей части.

Получившие отпор оттуда, откуда не ждали, чудовища на короткое время прекратили атаку.

Неизвестные сталкеры, воспользовались передышкой, рванули туда, откуда пришла помощь. Один из них держал в руках АК74, второй – СВД.

– Ну, вы придурки, мать вашу! Весь город переполошили, – набросился на незнакомцев Эд. Однако времени на выяснение отношений у них сейчас не было.

Затишье длилось лишь краткий миг. Перегруппировавшись, мутанты возобновили атаку. Снова зашуршали в небе кожистые крылья и затрещали кусты, пропуская мохнатые тела лесных обитателей.