И возможным. Удивляться вам не нужно и тогда,
Если даже зверь с дельфином поменяются жильем <…>».
Осмелюсь предположить: затмение затмением, но для Архилоха оно было лишь поводом для декларации своего взгляда на природу сущего. Столь же скептично-ироничен он и в отношении людей – но его позиция (в отличии от феогнидовской) чужда идее порочности человека. Для Архилоха человек – существо (прежде всего) непостоянное и неустойчивое:
«Настроения у смертных, <…>
Таковы, какие в душу в этот день вселит им Зевс.
И, как сложатся условья, таковы и мысли их».
Увы, у нас нет других свидетельств его антропологических взглядов, но если принять озвученные за целое, то можно сказать следующее: если для Феогнида люди злонамеренно дурны, то для Архилоха – невольно глупы. Эта тема перекликается с ранее обозначенной – о ненадежности существования и бессмысленности «долгосрочного планирования»:
«Часто копишь, копишь деньги, – копишь долго и с трудом,
Да в живот продажной девке вдруг и спустишь все дотла».
Конечно, можно увидеть в предыдущих стихах (насчет «настроений у смертных») отрицание свободы воли и идею того, что люди суть игрушки в руках богов («вселит им Зевс») – но мне кажется, что не стоит «теологизировать» его позицию, ведь в третьей строке говорится «как сложатся условья». Могу ошибаться, но «вселит им Зевс» в данном контексте имеет ту же коннотацию, что и русское «как бог на душу положит» или «бес попутал» – высказывания, согласимся, не имеют отношения к богу и бесу. Вот и «вселит им Зевс» – иносказание для «само собой вышло», «так получилось», «так совпало».
Тем не менее, Архилох далек от эпикурейского взгляда на природу богов как на безразличных и удаленных от мира блаженных существ. От него до нас дошло по паре строчек об Аполлоне, Деметре-Персефоне, Гефесте и Геракле – плюс самый ранний из нам известных дифирамбов Дионису:
«И владыке Дионису дифирамб умею я
Затянуть прекраснозвучный, дух вином воспламенив».
Последнее обстоятельство сподвигло Ницше в «Рождении трагедии» объявить Архилоха и Гомера «праотцами и факельщиками греческой поэзии». Гомер представлялся ему воплощением аполлонического начала, а Архилох – дионисийского. Ницше даже написал, что в любовной лирике последнего «мы видим Диониса и его менад, мы видим опьяненного мечтателя-безумца Архилоха, простертого на земле и погруженного в сон». Я, грешный, ничего подобного не вижу, но очевидно, что наш автор не был чужд искреннему благочестию – отсюда его строки о Зевсе:
«О Зевс, отец мой! Ты на небесах царишь,
Свидетель ты всех дел людских,
И злых и правых. Для тебя не все равно,
По правде ль зверь живет иль нет».
Крайне важен и другой отрывок, которому нам следует уделить особое внимание:
«В каждом деле полагайся на богов. Не раз людей,
На земле лежащих черной, ставят на ноги они.
Так же часто и стоящих очень крепко на ногах
Опрокидывают навзничь, и тогда идет беда».
Заметим, что Архилох не предлагает нам никаких интерпретаций – чем, мол, руководствуются боги – поднимающие и опрокидывающие. Он только приводит факты капризности фортуны: одни чудом выживают, другие внезапно все теряют. Мы можем спросить – так почему же стоит «полагаться на богов»? Какой смысл полагаться на них, если неизвестно, чего от них ждать? С большой долей вероятности, слова Архилоха адресованы не нашему благочестию, а нашей стойкости. Это призыв не отчаиваться – даже если положение кажется безнадежным, вероятность чуда, случая (с большой и маленькой букв) никто не отменял. То есть эти строки перекликаются с уже известными нам «в меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй». А также иными:
«Но и от зол неизбывных богами нам послано средство:
Стойкость могучая, друг, вот этот божеский дар.
То одного, то другого судьба поражает: сегодня
С нами несчастье, и мы стонем в кровавой беде,
Завтра в другого ударит. По-женски не падайте духом,
Бодро, как можно скорей, перетерпите беду».
В общем, если и можно говорить о религиозном мировоззрении Архилоха, то, как мне представляется, оно сфокусировано не вокруг Зевса или Диониса (как то видел Ницше), а вокруг богинь Мойры (Судьбы) и Тюхе (Случая) – об этом свидетельствует фрагмент, традиционно приписывавшийся Архилоху – «Все человеку <…> судьба посылает и случай». Впрочем, не факт, что поэтом ???? ??? ????? воспринимались в качестве персонифицированных божеств, но при любом раскладе объектом веры Архилоха – солдата удачи без надежды на долгую жизнь и обеспеченную старость – должна была быть именно удача. Чтобы почувствовать, насколько такая вера могла быть сугубо личной и «внеконфессиональной», можно вспомнить современных предпринимателей, спортсменов или картежников: они тоже жаждут везения, фарта, «прухи» и стихийно им молятся, хотя при этом на рациональном уровне могут быть как атеистами, так и адептами религий, в которых нет места подобным «божествам». Проще говоря, сегодняшний человек, для которого удача есть вопрос жизни и смерти, даже если он христианин, может веровать в эту безличную удачу куда более истово, чем в Троицу, Богородицу или Николая Угодника. Вот и интимными божествами Архилоха, на мой взгляд, были ???? ??? ?????.
Отсюда же и тема самоконтроля. Знание о том, что судьба переменчива, мир хаотичен, а люди глупы, заставляет поэта напоминать себе и другим об умеренности и стойкости – качествах, благодаря которым внешний беспорядок компенсируется внутренней упорядоченностью. Добавьте к этому веселость – и получите рецепт выживания и жизнелюбия по-архилоховски.
Поскольку у нас не работа об Архилохе, а вольные заметки на полях его стихов, эту самую веселость мы обойдем стороной. Равно как и его трикстерство – в частности, беззастенчивое признание в бегстве с поля боя, кое возбуждало к нему ненависть на протяжении долгих веков. Для меня в Архилохе притягательно все: широта и глубина его натуры, способность совмещать в себе противоположные качества, холодно-ироничное отношение к миру, а также невозможная для предшествовавших веков (с их фиксацией на славе и чести) внутренняя свобода (в том числе свобода показывать себя миру с неприглядной стороны). Показательно, что некоторые мотивы его лирики находили продолжение не только у жившего вскоре после него Феогнида, но и спустя более чем тысячу лет – так, у Паллада (IV—V нашей эры), одного из последних носителей языческой культуры и свидетеле физического ее уничтожения, читаем:
«Всем суждено умереть. И никто предсказать не сумеет,
Даже на завтрашний день, будет ли жив человек.
Ясно все это познав, человек, веселись беззаботно,
Бромия крепко держа – смерти забвенье – в руках;
И наслаждайся любовью при жизни своей однодневной,
Все остальное отдав на попеченье Судьбы».
Ну чем не Архилох? Он самый, только немного усиленный эпикурейцами. Так что наш герой не только сформировал широту античной души, но и пережил античное «тело»: когда оно было уже мертво (точнее, убито и подвергнуто надругательствам), последние люди погибшего мира продолжали мыслить и чувствовать в его стиле. В одном он точно не был прав – в том, что «кто падет, тому ни славы, ни почета больше нет от сограждан»: даже в архаичные времена он был объектом религиозного почитания: на острове Парос, его родине, те самые сограждане благочестиво чтили его как героя. Да и сейчас Архилох находит живой отклик – во мне, по крайней мере, уж точно.
112. К Пармениду
«Есть иль не есть? Так вот, решено, как и необходимо,
Путь второй отмести как немыслимый и безымянный
(Ложен сей путь), а первый признать за сущий и верный.
Как может «быть потом» то, что есть, как могло бы «быть в прошлом»?
«Было» – значит не есть, не есть, если «некогда будет».
Так угасло рожденье и без вести гибель пропала».
Парменид – самый переоцененный автор доплатоновской эпохи. Прославленный Платоном («Он внушает мне, совсем как у Гомера, „и почтенье, и ужас“» (Теэтет, 183е)), он приобрел куда больший вес, нежели того заслуживал – в результате историки философии до сих пор вынуждены пытаться придать его глубоко нефилософскому учению статус чуть ли не основы основ.
Всего забавнее то, что рассмотрение парменидовской мысли даже у крупнейших и авторитетнейших историков обычно проходит без упоминания главного ее тезиса (как в анекдоте про «а слона-то я и не приметил»): взгляды Парменида не просто абсурдны, но элементарно бессмысленны. В заслугу элейцу ставят разное: что он впервые в качестве определения истины назвал тождество бытия и мышления, что он первым опирался на логические доказательства (то есть не просто публиковал выводы, но и демонстрировал метод их получения), что с него началась традиция сомнения в достоверности ощущений, что он ввел понятие бытия в качестве субстанции. Все это, в общем-то, верно. Но само-то учение – не просто бредовое, а самое бредовое из всех когда-либо существовавших – но об этом почему-то предпочитают не упоминать даже в объемных историко-философских работах.
Напомню содержание философской (или не очень) поэмы Парменида. Чудо-кони унесли нашего мудреца (или его альтер-эго) в царство истины – там его встретила богиня Дике (Правда) и поведала, что бытие есть, а небытия нет. Все, что мнится людям – движение, изменение, рождение, гибель, прошлое и будущее – все это ложь. Потому что если бы что-либо рождалось и уничтожалось, то существовало бы небытие. А небытия нет – потому есть только неподвижное, целокупное, вечное, нерожденное, совершенное бытие. Но, спросим мы, может быть это бытие находится где-то в метафизическом мире, а наш имеет какой-то промежуточный, недобытийный статус (реального, но несовершенного)? Быть может, Парменид имел ввиду, что наш физический мир, где есть рождение и гибель, ничтожен и иллюзорен, а наше существование призрачно? Нет, нет и нет: разделение миров на истинный (бытийный) и мнящийся (меняющийся) произвел Платон – как раз пытаясь выйти из того тупика, в который зашел его любимый Парменид. У последнего же все просто: бытие есть, а небытия нет – вообще нет, совсем нет, никак нет. Но тогда, как объяснить то, что в прошлом (скажем, лет сто назад), нас самих не было, а при нашей жизни многих вещей (и людей) не стало? По Пармениду это иллюзия: никто не рождался и не умирал, ничто не возникало и не исчезало, все всегда было, есть и будет – «„Было“ – значит не есть, не есть, если „некогда будет“». Как это понять? Что это вообще значит? Историки философии обычно увиливают от ответа.
