– Обжорство – вот ваш кумир, а смелостью является пьянство, храбрость германцев – как ветер. Трезвость – для вас слабость, воздержанность – страх. Нет у твоего господина и могучего флота на море. А у Нового Рима флот могучий. Я могу опустошить прибрежные города, обратить их в пепел! Я спрашиваю тебя, епископ: «Может ли твой господин хотя бы на суше противостоять нас со своими убогими силами?» Я не говорю про пир. На пиру вы нас переедите и перепьёте.
– Храбрые римляне… – начал было Лиутпранд, но василевс его перебил.
– Какие вы римляне? Это мы по праву называем себя римлянами. А вы варвары-германцы, лангобарды. А лангобардов били все, кому не лень. И мы будем.
Епископ Кремоны утешал себя мыслью, что император греков пьян, и возражать ему не стоит. Но в глубине души, Лиутпранд понимал, что Никифор Фока говорит правду, но эта правда не нужна была епископу.
И вот в это время на пиру появились послы болгар.
Часть вторая
Глава 1
На зелёных кудрявых холмах раскинулся Киев – главный и самый древний град Руси.
В княжьем граде, на забороле стены стояла княгиня Ольга. Ей уже доложили, что однодеревки Святослава или моноскилы, как эти лодки называли греки, в устье Десны и движутся к Киеву. И ей не терпелось увидеть сына.
Княгиня Ольга к своим пятидесяти годам была по-прежнему красивой. Прекраса она и есть Прекраса. Как её не назови: хоть Ольгой, хоть Еленой. И Еленой в крещении она стала не только потому, что так звали мать равноапостольного Константина Великого, а ещё и потому, что была где-то в глубине веков и Елена Прекрасная. А вот с Константином не заладилось: сын Святослав наотрез отказался креститься. Да и Киев, в общем-то, стоял до неё, а новый строить вроде как не зачем. Хотя в мечтах представлялась, как Святослав в крещении наречённый Константином, копьём обводит семь холмов, намечая стены будущего города. Но мечтам не суждено было сбыться.
И вот на глади реки в лучах полуденного солнца показались чёрные чёрточки. Сын! Она стала спускаться со стены встречать свою кровиночку.
Однодеревки Святослава вошли в Почайну, причалили, князь легко выпрыгнул на берег и легко пошёл в гору по Боричеву оврагу, где его ждали.
Он шёл по тропе между двух жёлтых стен оврага и видел стоящую впереди всех мать, за ней Илью Моравеца, брата Глеба, Свенельда и прочих знатных вельмож киевских.
Обнял мать, со всеми радостно, весело поздоровался, даже с Глебом. Соскучился. Вошёл в ворота града и направился к родному терему. У крыльца его встречала Вера, держа за руки Ярополка и Олега, а за ней на крыльце стояли Малуша и Владимир. Подошёл, прикоснулся щекой к щеке жены, потрепал по голове сыновей. С Малушей поздоровался более тепло, что было отмечено окружающими, поцеловал в щёку ближе к губам. Вера вспыхнула обидой, мать недовольно сдвинула брови. Ну, да не привыкать. Мать всегда в пример отца ставит: у него всего была одна жена – она. Верю! Даже не спорю. И даже не спрашиваю: откуда взялся Глеб? А тут всего две жены. Смешно говорить. У Свенельда вообще пять жён. А наложниц не счесть! И он их постоянно меняет. Что он в них ищет? Копается как петух в навозе. Что найти хочет?
Внутри терема его ждал Добрыня. Косая сажень в плечах, пшеничные волосы, стриженные в кружок, волнистая бородка. Поклонился по обычаю. Спина явно не гнулась – княжеский сын! Чему удивляться?
Добрыня заведовал охраной терема. Было у него в подчинении целых двадцать человек. Ни бояре, ни киевляне искренне не понимали: кого боятся князю в собственном тереме и в собственном городе? Но княгиня Ольга веско сказала: «У греков так заведено». Ну, если у греков. Спорить не стали. Первоначально охраной терема заведовал Асмуд, а после его смерти стал Добрыня.
Найдя в переходах княжеского терема любимую женщину, Святослав обрёл и друга в лице её брата Добрыни. Они, считай сироты, и быстро нашли общий язык. У Святослава хотя и имелась мать, но ласкового слова он от неё не слышал и не помнил, что бы она хоть раз погладила его по голове. Святослав волей-неволей вырос суровым воином. Но и у сурового воина в жизни случается всякое, чем хотелось бы поделиться. Вот он и делился своими мыслями и сомнениями то с Добрыней, то с Малушей. Добрыня стал для Святослава и другом, и братом, и телохранителем, и думным боярином.
Святослав широко улыбнулся, протянул руку Добрыни, пожал, обнялся, похлопал по спине. Добрыня улыбнулся в ответ.
– Баня истоплена, – сказал.
– Что ж, пойдём. С дороги – не плохо.
После парной, сидели в предбаннике, пили квас, хрустели редькой. Добрыня рассказывал обо всём, что произошло за время отсутствия князя. Святослав кивал, старался всё запомнить. В конце спросил:
– Сам-то не женился?
– На ком? – удивился Добрыня.
– Что на Руси девки перевелись? Или это только в Киеве на них мор напал?
– Я – холоп. Кто за холопа свою дочь отдаст? За холопа замуж выйдет, сама холопкой станет. А на холопке я сам не хочу жениться.
– Ну да, зачем? Ты и так, наверное, с ними спишь? Много от тебя будущих дружинников-то родилось?
Добрыня пожал плечами. Рождённые холопками мальчики, как правило, становились княжескими дружинниками.
– Но жениться тебе всё-таки надо. Вольную дам.
– Кому?
– Тебе.
– Я не твой холоп.
– А чей?
– Твоей матушки. И сестра моя её холопка. Поэтому не жена она тебе, а наложница.
– Обожди. Раз она родила от хозяина…
– Она родила не от хозяина, а от сына хозяйки. Вот если бы ты принял христианство, да в церкви вас обвенчали, то тогда бы княгиня признала бы её законной женой и дала бы вольную. Правда, не понятно, что делать с Верой. Христианину двух жён не положено.
– А ты, что? Крещёный?
– Да. Как и мой отец Мал, в крещении – Никита. А то ты не знаешь, князь?
Святослав действительно это знал, но значения этому не предавал, а сейчас просто забыл, из головы выпало.
– Ладно, а с матерью всё же поговорю, на счёт тебя.
– Зачем? Мне и так хорошо.
– Ну, как знаешь, – не стал настаивать Святослав.
В этот день, после бани Святослав, наскоро поев, зашёл к себе в горницу, повалился на кровать и заснул мёртвым сном. Проснулся под утро и опять заснул и снился ему Терек и далёкие вершины заснеженных гор, на которых он никогда не будет. Князь спал, и его качало, как будто он в лодке.
Окончательно проснулся Святослав довольно таки поздно. Солнце стояло высоко. Он вышел на крыльцо, щурясь на солнце. Куры гуляли по двору, суетились холопы. Наконец-то почувствовал – дома!
В княжеском дворе готовились к предстоящему пиру вернувшихся из похода дружинников.
В трапезной накрыли длинные столы белыми льняными скатертями, заставили разносолами. Входивших песенники приветствовали входивших песнями, славя победителей хазар.
На пиру старшим мужчиной мать назначила Илью Моравского, а не его, Святослава, чем страшно обидела князя.
Княгиня сидела в центре (единственная женщина на пиру), слева от неё, получается в красном углу, Илья, а за ним уж Святослав. Ладно, прибывшие к Святославу вожди алан и касогов сидели на дальнем конце стола, их ещё не приняли в дружину, но и остальные его дружинники чудесным образом оказались далеко от начала. А рядом с княгиней и Ильёй Моравским сидели киевские бояре в поход не ходившие. Илья лично приветствовал входивших чаркой греческого вина. Кланялся. И ему кланялись. Потом внесли братину со стоялым сорокалетним мёдом, Илья первым отхлебнул из неё и пустил по кругу. Гости пили, славили княгиню. Ольга всем милостиво улыбалась. Получается, что самым знатным или самым старшим здесь был Илья Моравский, а он Святослав просто воевода киевский. Обида чёрной змеёй вползла в душу.
– А что, так и получатся, – сказала Малуша в светёлке уже после окончания пира, когда они укладывались спать. – Он же самый старый. И спит с твоей матерью. Всё правильно. Ой, какой ты чудной, Святко, со своим хохолком на макушке. И серьга.
Сказала и громко засмеялась. Да, конечно, всё правильно, всё так, всё по обычаю, но обида не проходила. Он хотел чего-то большего.
Святослав прижал к себе Малушу, почувствовал живое тепло женского тела, успокоился. Святослав скучал по Малуши в своих походах, хотя и не признавался в этом даже самому себе. Чем взяла она его – не понятно, но для князя Малуша была лучшая из лучших и терять её он не хотел.
