Аргентина

Они ехали уже по улицам города мимо освещенных витрин магазинов, баров, ночных клубов. Бугор достал сигарету, прикурил, затем, сделав пару затяжек, продолжил:

– Я же биту этому уроду в руки дал стены простучать.

– За что он ее, скунс гребаный?  – спросил Жорик и сам продолжил:  – Про мокруху же мы с ним не договаривались! Ты же рожу его только для испуга с собой взял, да и то, чтобы на местных потом все свалить!

– Руку она ему прокусила, да еще икона потом сверху упала, башку ему пробила,  – ответил Бугор и добавил с сожалением:  – Как я за ним недоглядел?!

– Икона  – это хреново! Примета плохая!  – вскользь бросил Жорик, притормаживая на светофоре у большого перекрестка.

– Да вот так, видимо, и получилось!  – согласился Бугор.

– Да, дела!  – вымолвил Жорик и переспросил:  – Кто стрелял? Хуан?

Не услышав ответа, он оставил шефа в покое, поняв, что черновую работу выполнил аргентинец. Долго ехали молча. Бугор откинул спинку кресла. Голова отяжелела от бессонной ночи. Закинув руки за голову, он лег на спину в надежде вздремнуть несколько минут и взглянул через открытый в крыше люк на небо.

Он вспомнил, как познакомился с Хуаном. Это было в первый год его приезда в Аргентину. Тогда он организовывал поставки мяса на два ближайших рынка, скупая у фермеров туши оптом. Увидев подъехавшего на рынок ацтека, он навел о нем справки у грузчиков.

– Бешеный он, этот мексиканец! Лучше с ним не связываться. Ему что корову зарезать, что человека – все равно.

Они с Жорой все-таки купили у него несколько партий телятины, и Хуан понял выгоду поставок своей продукции постоянному оптовику.

Ночной южный безоблачный небосвод в просвете люка, незамутненный пыльным стеклом, завис над ним в вышине темно-синим экраном, собравшим в себя яркое свечение маленьких и больших звезд, выстроившихся в причудливые созвездия, и виднеющихся за ними далеких расплывчатых туманностей. Бугор закрыл глаза и, память вернула его в тот день, когда он вот так же, очнувшись в машине, с трудом открыв щелочки заплывших глаз, увидел над собой в рамке потолка такое же небо.

Машина летела по дороге, попадая в выбоины асфальта. Каждая неровность, подбрасывая его на разложенном кресле, отдавалась болью в грудной клетке. Как потом выяснилось, у него были сломаны два ребра. За рулем сидел Хуан.

Это было в первый год проживания Бориса в Аргентине. В тот осенний день он возвращался в Буэнос-Айрес с севера, из Росарио, куда ездил осмотреться и приглядеться к рынку. До города оставалось шестьдесят километров, когда, проехав поселок Рио Лухан, увидев вывеску «Гриль Джино», он свернул с трассы, заехал под мост и остановился у таверны. В прокуренном пустом зале за ближним столиком у окна сидела шумная пьяная компания. Заказав кофе, Борис сел за барную стойку. Сзади послышались тяжелые шаги. К стойке подошел мужчина лет тридцати, крепкого телосложения, в распахнутой кожаной куртке. Белокурые волосы свисали до плеч. Сделав жест бармену, блондин повернулся к нему лицом и вальяжно облокотился на барную стойку. На груди, на черной майке, красовался белый череп. Взяв стакан с текилой, этот тип сначала спросил его по-английски, очевидно, приняв за американца:

– United States?

Борис тогда не хотел отвечать, но, чтобы не провоцировать молчанием ненужной ссоры, нехотя ответил:

– No.

Удивленно хмыкнув, этот белобрысый весело выкрикнул уже на немецком:

– Deutschland!

В зале стало тихо. Он тогда еще оглянулся. Вся компания улыбалась, ожидая от своего друга какой-нибудь веселой выходки.

– Кто ты?  – не унимался блондин, задав вопрос уже по-немецки. Сидящая за столом компания дружно поддерживала его:

– Эрих, давай!

Он тогда уже понял, что перед ним потомки немецких эмигрантов, поселившихся в Аргентине после войны. Об этом красноречиво говорила и синяя фашистская свастика, наколотая на руке этого типа. Отвернувшись к стойке, Борис непринужденно отхлебнул кофе, как вдруг почувствовал, что брючина на коленке стала мокрой. Эрих медленно из стакана выливал ему на брюки текилу. Компания за столом дружно захохотала. Это действие означало, что ты, мужик, как бы сам намочил штаны. Это было уже слишком.

– Ах ты, сука!  – громко сказал он и в наступившей тишине, не суетясь, стряхнул рукой влагу со штанины, затем, подняв голову, посмотрел обидчику в глаза. Было видно, как немец поменялся в лице. До него дошло, что перед ним русский!

Тогда Борис не обдумывал последствий своих действий. Это была его война. Спрыгнув с барного стула, еще не приземлившись на пол, он с разворота резко ударил блондина в челюсть. Немец улетел в зал, упав спиной на ближний столик, который развалился под ним на части. Гаденыш лежал, не поднимаясь.

«Это хорошо!»  – подумал он, но трое, вскочив из-за стола, уже шли ему навстречу. Борис с детства, с первых драк на питерских улицах, знал, что лучшая защита  – это нападение. Бросившись в атаку, он схватил стул у развалившегося столика и сломал его о бритую голову одного из них, подошедшего к нему ближе всех. Он еще успел увернуться от удара третьего из компании, низкорослого крепыша, и врезать ему в челюсть, как прилетевший в голову кулак подоспевшего последнего, старшего из них, громилы, отбросил его назад.

Потом его, избитого, они вчетвером, под локти, потащили на улицу. Вся площадка перед заведением была хорошо освещена фонарями. Если бы не выехавший на своей машине со двора таверны Хуан, неизвестно, был бы он сейчас жив или нет. Хуан в тот вечер привез в таверну свежее мясо и, закончив расчеты с хозяином, поставив машину у входа, решил зайти в бар, промочить горло перед дорогой. Они столкнулись на выходе из таверны. Он и Хуан. Лоб в лоб.

Со времени их знакомства на рынке прошло, наверное, полгода, и ацтек сразу узнал его. Отступив назад, он удивленно вскинул руки, увидев своего оптовика, избитого в кровь, когда открывший двери и державший Бориса блондин, освобождая дорогу, грубо толкнул Хуана в грудь. От толчка тот упал на асфальт.

Возбужденная дракой компания прошла мимо сидящего на земле Хуана, таща Бориса под руки, не обращая на низкорослого аборигена внимания. Узнав Хуана, Борис обрадовался, увидев знакомое лицо, но когда Хуан упал, понял, что помощи ждать неоткуда, и приготовился к самому худшему. Дальше все было, как в голливудском вестерне. Выстрелы, два подряд, прозвучали неожиданно.

Это потом он понял, что поднявшийся на ноги Хуан достал из-за пояса пистолет и, не раздумывая, всадил в спины громиле и второму, низкорослому, по пуле. Оба немца, словно споткнувшись о препятствие, рухнули на землю лицами вниз.

Обернувшиеся на выстрелы блондин и бритоголовый, державшие его, от неожиданности выронили свою ношу из рук. Борис, упав, еще лежал несколько секунд лицом на теплом пыльном асфальте, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, как вдруг снова сильные руки подхватили его и подняли в воздух. От боли в глазах стало темно. Очнулся он уже в машине Хуана.

На другой день на ферме Хуана, уже чуть отлежавшись, он узнал от него все подробности. Под дулом пистолета аргентинец заставил немцев погрузить его в машину, на заднее сиденье, и тут же у машины застрелил их обоих. Договорившись с хозяином таверны, вышедшем со двора на звуки выстрелов, об уборке трупов, Хуан сел в машину и повез Бориса к себе.

Его ферма находилась в десяти километрах от шоссе, в пойме реки Лухан, недалеко от впадения ее в судоходную Парану. Все хозяйство Хуана состояло из старого одноэтажного дома, построенного еще в начале прошлого века, обитого досками, под крышей из крашеной жести, и такого же небольшого, отдельно стоящего приземистого дома для работников, и амбара со стенами и крышей из оцинкованного профнастила, внутри которого, как он потом узнал, находились бойня и холодильник.

Загоны для скота и отдельно для двух лошадей, из круглых жердей на коротких столбах, располагались чуть в стороне, закрытые от дома двумя длинными деревянными навесами, под одним из которых стояли два трактора, прицепное оборудование, а под другим в несколько рядов лежало скрученное в десятки тюков сено. Два строительных вагончика: один  – для размещения сезонных рабочих, второй, с огороженной забором территорией, приспособленный под склад, – закрывали собой летнюю кухню и огород.

В одном из этих вагончиков Борис и отлеживался две недели. Перед самым его отъездом Хуан зашел к нему с бутылкой текилы. Борис спросил:

– Всегда носишь с собой оружие? Почему ты отбил меня от немцев?

Ответ аргентинца поразил его своей простотой:

– Раньше я не расставался с ножом, но однажды он мне не помог. Я был с деньгами, и меня ограбили двое с револьверами. С тех пор пистолет у меня всегда с собой. В тот вечер мы с Хосе посчитали деньги. Я шел в бар и увидел тебя. Они грубо обошлись со мной и тащили тебя в машину, чтобы прикончить где-нибудь в дороге! Ты мой компаньон, ты был один, а их четверо. Поэтому я их убил! Люди Хосе положили трупы в машину и столкнули в Лухан. Лухан  – глубокая река, и вода в ней всегда мутная.

Борис уже выходил, прогуливаясь, на берег реки и видел, что вода в ней действительно коричневого цвета, очевидно, от размытых примесей глины.

После этого он подумал, что судьба не зря свела его с человеком без тормозов в голове. Принадлежность Хуана к коренному населению Америки, устрашающая внешность и самое главное  – готовность хладнокровно убивать, не задумываясь о последствиях, могут быть полезны, если осторожно и аккуратно заняться здесь, в Аргентине, знакомым ремеслом – тем, чем он, Борис, занимался в России.

Торговля мясом на рынке давала им с Жориком небольшой доход, позволяющий жить, не заглядывая в карман, благодаря неплохому спросу на говядину, но было понятно, что одной торговлей мясом в стране, где производство этого продукта является одним из основных, на жизнь не заработаешь. Он только потом узнал, что аргентинцы едят мясо три раза в день, даже на завтрак, и все благодаря его доступной цене.

Борис вернулся в Буэнос-Айрес. Прошло еще две недели, когда они с Жориком, обсудив результаты наблюдения за одним богатым бизнесменом, решили, что дело стоящее и клиента можно брать. Именно тогда Борис решил проверить Хуана в деле. Когда тот в очередной раз приехал на рынок с партией свежего мяса, он попросил его помочь вернуть должок якобы одного из партнеров по бизнесу, пообещав хорошие деньги за эту работу. Хуан согласился. Ночью они проникли в дом, когда хозяин был один, и заставили его выложить деньги. Особо с ним возиться не пришлось. После того как они привязали его к креслу, расквасили нос и Хуан приставил к его голове пистолет, он выложил им пароль от сейфа. Этот человек не был должен Борису ни одного песо, но Жорик точно установил, что этот владелец сети магазинов имеет привычку держать наличные в доме.

Началось все со случайно подслушанного им разговора у кассы одного из магазинов перед самым его закрытием, а затем месячное наблюдение за магазином подтвердило, что выручку директор магазина регулярно привозит хозяину домой. Подтвердилось и предположение Жорика, что этот «бледнолицый» – потомок послевоенных эмигрантов из Германии, когда тот, поняв безысходность положения и реальную угрозу для своей жизни, произнес несколько раз по-немецки: «О майн гот!»

Обсуждая потом с Жориком это удачно завершенное дело, они пришли к выводу, что еще не известно, на какие дойчмарки, его деда или папаши, была раскручена эта небольшая, но давно известная в городе сеть магазинов.

С тех пор их с Жориком общак стал пополняться грабежами. На Хуана общак не распространялся. С ним расчет наличными производился каждый раз по завершении дела. Каждое ограбление готовилось очень тщательно. Жора выслеживал намеченную жертву, досконально изучая все детали жизни, привычки и слабые места человека. Ему с Хуаном оставалось только проникнуть в дом и найти деньги. Имевшийся у Хуана пистолет «берса», аргентинского производства, был хорош тем, что патроны к нему можно было купить в любое время, но для их дел нужно было другое оружие. Очень скоро Борис купил для Хуана еще и «беретту» с глушителем. Сам он работал всегда в перчатках и маске.

С Чистовой вышло все по-другому. В тот день он разыскал в городе затерявшуюся среди высоток церквушку, накануне вспомнив о дате смерти родителей. Впервые за время эмиграции, увидев голубые купола с крестами, так напомнившие ему Россию, Борис с волнением зашел в церковь, чтобы поставить свечи за упокой души отца, матери и бабушки. Случай свел его с Чистовой под сводами храма. Став нечаянным свидетелем ее беседы с настоятелем, он невольно прикинул в уме стоимость четырехкомнатной квартиры в Москве, и мысль ограбить русскую эмигрантку пришла к нему, когда он еще стоял у алтаря, крестясь на икону Божьей Матери. Выйдя из церкви, тут же забыв про Бога, он начал слежку за ней, сопроводив ее на машине до самого дома.

«Зачем я тогда сделал это?»  – впервые подумал он. Но сейчас уже поздно об этом рассуждать: Чистова мертва и в этом изначально виноват только он, Борис Бугров. Почему он тогда не остановился? Она казалась ему легкой добычей. Соблазн получить большие деньги был так велик, что он спланировал все действия, даже не сомневаясь в их правильности, рассуждая, как Робин Гуд, что неспроста семья с тремя детьми эмигрировала из России, распродав там все имущество. Они с Жориком начали за ней слежку. Установили фамилию, состав семьи. Вариант прямого ограбления не проходил, так как она держала деньги в банке.

Размышляя тогда о том, как вынудить Чистову расстаться с деньгами, Борис вспомнил про складской вагончик на ферме Хуана. Огороженный с трех сторон забором, с решетками на окнах, выходящими наружу, он идеально подходил для временного размещения там не только материальных ценностей, но и людей. Именно серый, потемневший от времени деревянный забор, с прибитой по верхней кромке колючей проволокой, как две капли воды похожий на один из многочисленных заборов Владимирской тюрьмы, где он отсидел пять лет, навел его на мысль похитить у Чистовой ребенка, дочь. Посвященный в план похищения, Хуан освободил территорию и привел помещение внутри вагончика в порядок, поставив там кровать, стол и табурет. На территории склада люди Хуана сколотили туалет и к вагончику протянули водопроводную трубу с краном. До сегодняшнего дня они никого не убивали.

Бугор тяжело вздохнул и сел, подняв спинку кресла. Спасительный сон не приходил. Приоткрыв боковое стекло, он закурил сигарету. Они уже въехали на улицу, где была его съемная квартира. Вспомнив о вагончике за забором, он задумался о том, как поступить с пленницей теперь, когда все зашло так далеко. Дочь не должна знать, что ее матери уже нет в живых. Известие о гибели матери может резко изменить ее поведение, даже несмотря на то, что сейчас она под действием успокоительных. После истерик первого месяца заточения они вынуждены были начать давать ей таблетки.

Словно прочитав его мысли, Жорик неожиданно задал вопрос:

– Что с девчонкой делать будем, босс? Ты ж вроде хотел на ней еще денег срубить.

– Тебе чего, этого бабла мало?!  – Бугор неожиданно раздраженно повысил на него голос, и, не ожидавший такого ответа, Жора замолчал.

Бугор ненадолго задумался. Он давно не был на ферме. И уже миролюбиво спросил помощника:

– Ты когда к Хуану последний раз ездил, как там обстановка?

– Работников он, похоже, поменял. Рожи новые, точно. Пришибленные какие-то! Трое их было. Тихие какие-то. Не говорят ничего. Ходят как тени, чего-то там шевелятся. В навозе ковыряются. Может, обкуренные? Те, что раньше работали, поживее этих были. Пастухов не видел. Загоны пустые. Днем же приезжал. Все стадо на выпасе. Хуана дома не было,  – примирительно ответил Жорик.

Вспомнив вторую часть вопроса, он в спешке продолжил:

– Да! Все ништяк! Ничего нового. Кухарка готовит. Все та же. Баба эта толстая. Жена его на кухне тоже постоянно. Что сами едят, то и девчонке дают. Там круглый год одно и то же.