Ямы мои

За некоторое время до описываемых событий отменили серенькую школьную форму, и мы уже ходили в школу кто в чём. Иные старшеклассники ещё и донашивали мышиного цвета костюмы. А мне купили в «Юности», или «Самаре» джинсовую короткую курточку в комплекте с джинсами. Типа- такой костюм, который, вроде, планировали вскоре сделать новой школьной формой. Джинса, конечно, наша, советская, дешёвая, чесучая и волосатая. Но мне это серо-синее великолепие нравилось и надевал я его с удовольствием. Правда отравляло жизнь, что ехидная ребятня обзывала блатным. Но вскоре в такую же пару одели ещё несколько школьников. Причём одного- не помню кого, в нашем классе, и «блатным» я быть перестал.

Однажды после обеда на прогулке, как всегда, носились, будто угорелые, а после начали бороться. И вся компания друзей-однокашников из-за улицы Новоурицкой переборолась со мной. Правда, как могли мы тогда бороться? Разве, что по -медвежьи стараясь сломать друг друга, да безбожно и больно наступая на ноги сопернику, толкая при этом в грудь. Когда каждый из нас, уверенный именно в своей победе, гордо направился после прогулки на продлёнку, почуял я сквозняк в районе колена. О ужас! Модная штанина оказалась изнутри разорванной по шву снизу доверху.

Жизнь наша проходила под Лениным и не знаю, что бы мы без него делали. Октябрятская звёздочка с кучерявым блондинчиком в серёдке, быстро была снята с груди и перекочевала к колену. Володя Ульянов довольно крепко держал края штанов. Пацаны дали мне ещё одну звёздочку, и середина ляжки перестала смущать наших девчонок. Хотя…скорее- смешить их. Лет-то нам было- хрен, да маленько навсего.

На вопрос Зои Ивановны, кто это сделал, ответить я мог только, что боролся со Славкой Бунеевым, Саней Рытенковым, и Маратом Сабировым. С настырно набыченным и не хотевшим признать поражение Маратом даже дважды, или трижды.

–Ну, вот, наверно Марат, когда пинались, и цеплялись, и порвал. – от допроса у меня уже слёзы выступили. Если честно, не то, что не знал, с кем боролся, когда порвал, а до окончания прогулки и голой ноги-то не чувствовал. Сам Марат отчего-то тоже вдруг признал, что это он виноват, хотя, думаю, раз уж я в пылу и азарте прошляпил и треск разрываемых ниток, и осенний холодок на коленке, так он и вообще увидал это безобразие, когда меня уже закалывали звёздочками.

Кабы просто пойти мне домой с разорваной штаниной- так это: –Тьфу, пустяки и дело житейское. А вот после учительницыного «расследования» что-то стало боязно. –Ну, – думаю: -Раз всё так серьёзно, то и дома заругают. И пошли мы с Олегом Шашиным домой не через Стасика Строкина, а напрямик по Горной. Я- чтобы голой ногой не светить, он- за компанию.

И что дальше? А дальше застрочили на машинке шов и всех делов! Устранено всё было куда, как скорее, чем даже разбирательство в школе. Если точно помню, НаталияНаталия- тётушка, даже посмеялась тогда над моими слезами, споро подшивая. До кучи пришили на нижний край штанин половинку «молнии», и джинсы мои опять сделались блатными. На «молнию», впрочем, внимания не обращали совершенно, потому мне она быстро понравилась.

Однако формой подобные костюмчики не стали, поносились некое время и стали хозяевам предсказуемо малы. Курточку я пытался таскать ещё некоторое время, напяливая внатяг и не застёгивая, а после ушла в небытие и она. Про инцидент, расследование и Маратово обвинение забыли прежде, чем закончилась неделя; прогулки наши перед продлёнкой вскоре по причине появления широкой траншеи перед школой сильно урезали по времени до поздней осени; борьбу запретили, а футбол, после того, как мяч сам, ничьей ногой не направленный, угодил в стекло нашего классного кабинета, перенесли на школьное поле. Вроде бы даже сам директор, лысый, плотный и важный Тимофей Иваныч насчёт футбола лично распорядился.

Что случилось вскоре на том поле, расскажу попозже…

Итак, охладевши к футболу холодным концом зимы, не играл в него и «на своей классной» площадке, ограничиваясь вербовкой для своей команды классного вратаря- Вовки Кузнецова. Пацан был, скажем так- широк в кости и весил, как двое любых из нас, хоть и сидел на класс младше. При помощи физического воздействия, которому он по скоростным своим качествам не мог противостоять и обещаний никогда больше его не обзывать, мне почти всегда удавалось заполучить этого на самом деле едва ли не лучшего легионера-вратаря. Не только для своей комплекции, но и вообще, он обладал отменной реакцией и глазомером и спасал ворота от самых опасных ударов.

После разбитого окна и изгнания ТимофейИванычем футбола на поле за школу, следить за нашей послеобеденной прогулкой стали вполглаза. А чего ради, если там-то, уж точно, разбить мы были не в силах ничего. Однако разбили.

На самом краю поля ржавела, себе, железная большущая лодка, внутри которой после дождя невесть сколько времени сохранялась вода. Пришло мне в голову отправить в плавание по этому «морю» красных «солдатиков». Пара-тройка сухих скукоженных листьев-корабликов стояли уже на горячем ржавом борту, а экипажи отлавливались мной в теньке около лодки. Присев на корточки, аккуратно собирал их в ладошку, стараясь, не дай бог, не помять.

Вдруг земля взбесилась и бросилась на меня. В голове зазвенело. Упёршись руками и поднявшись, почти сразу услыхал девчачий визг. Прижал ладонь к голове и ощутил сырость и тепло. Рука была красной. Пацаны бросили игру и столпились рядом. Учительница летела к нам. Зачем-то вмиг поглупевшая женщина начала показывать мне пальцы и требовать их сосчитать, словно я не учился в её классе, и она не знала, как хорошо я считаю, невзирая на общую для всех нас склонность лениться и бездельничать.

В продолжение представления оказались мы в поликлинике. Тётка в халате выстригла безбожно нехилую опушку на черепушке, что-то в куда-то окунув, прохладно размазала по образовавшейся поляне, после чего залезла и в дырку. Учительница держала меня за руку и вполне готова была, по-моему, грохнуться в обморок… Минут пять спустя, уже героем с перевязанной головой из песни о Гражданской Войне, из больницы удалось выйти. Помните- «Голова обвязана, кровь на рукаве. След кровавый тянется по сырой траве»? Вот прямо-таки слово в слово мой тогдашний случай. Голова, рукава, трава на краю поля. Одноклассники не знали, как мне угодить.

А дело-в тот же день пацаны восстановили цепочку событий-обстояло так, что друг мой Стасик, стоя на воротах и изнывая от безделья, поднял каменюку, покрутил в руках и нашёл подходящую мишень. Ею оказалась «фашистская десантная лодка, пристающая к нашему берегу». Стасик рванул кольцо и бросил «гранату», от волнения малость перебросив. Но лодка ведь всё равно должна была быть потоплена осколками! Попади он точно в цель- и меня бы, глядишь, даже не задело. Но случилось то, что случилось, и не винить же мне друга за подобное недоразумение. На продлёнке мы уже снова ходили, как ничего и не было, лучшими друзьями.

Дома к происшествию отнеслись примерно так же. Ну, может кто из домашних и ждал, что от удара в моей башке что-нить стряхнётся и прорежется, скажем, талант к точным, либо вообще хоть каким наукам, но… не срослось, и всё осталось по-прежнему. Разве что несколько месяцев меня время от времени просили в школе показать шрам на башке, пока эту кровавую историю не перекровавило следующее жуткое событие…

А Ямы равнодушно желтели, краснели, и утрами красиво серебрили траву. Кладбищенские памятники становились всё виднее сквозь редеющую листву. Вскоре в школу выходить приходилось уже как будто раньше, осеннее солнышко всходило позже и позже. Дожди сделали путь до Первого Переулка скользким, вязким, зловеще блестящим, и мы уже как спасения от надоевшего мытья обуви (да-да, нас заставляли мыть её самим) ожидали заморозков. Таки, знали бы вы, чего стоил после дождя один лишь узкий подъём с Горной к началу Ухтинского переулка, ограниченный с обоих сторон сплошными дощатыми заборами, сумрачный и неприлично долго сохнущий. Но всему бывает конец, и ямская слякотная осень наконец замерзала кочками.

Здание бывшей нашей общественной бани никуда не делось. Стоит, себе, напротив сороковой школы на Новоурицкой. Не так, вроде, давно съехало из неё что-то похоронное. Докатились, мать вашу, бани похоронщикам сдавать… Да за это всех причастных самих впору заживо хоронить. Только деньги у некоторых негодяев в черепных коробках и шуршат вместо мозгов.

А некогда баня эта была едва не центром, не побоюсь так сказать, культурной жизни наших курмышей. Да-да, придёшь, бывалоча, вечером с конкретной целью и завёрнутым в целлофан веником в это заведение, а там очередина. Дядьки на улице курят, тётки вдоль стен сидят, трещат себе обо всём сразу, им- тёткам, даже с сушильным колпаком на голове, дай только тему для «поговорить» … Из зала в отделения и из отделений в зал ожидания постоянно входят и выходят, выходят и заходят… Ожидающие подсаживаются по мере освобождения стульев поближе к занавеске, преграждающей вход в царство пара, гомона и звяканья тазиков, предвкушают, готовятся, спорят, кто за кем должен быть. Те, кто вышел, но ожидают своих, не покинувших ещё моечного, влажные, важные от чувства собственной чистоты и распаренные, могут позволить себе испить чайку. Чайная тут же, к вашим и нашим услугам. Чай подаётся в стаканах с подстаканниками, парой дорожных упаковочек рафинада и…блюдечком.

Пили Вы чай из блюдечка, когда осторожно наклоняешь над ним стакан, отливаешь немного и со свистящим звуком втягиваешь в себя слегка подостывшее озерцо? А сахарок макаешь в чай и высасываешь. Затем- ещё разок, после чего крохотный сладкий кирпичик разваливается…либо съедается. Можно, конечно, растворить обе упаковки в стакане и лить в блюдце слащёный, но как-то уж это очень примитивно. Сидишь, значит, ты с этим блюдечком, будто попал в далёкое прошлое, где только так, говорят, и чаёвничали степенные мужики, и млеешь от удовольствия. И это при том, что чаю ты, в общем-то, не пьёшь. От слова «вообще». Но тут, это вам не там, и не вообще. Тут- баня, и всё совершенно по-другому. Поэтому не то, что один, и порой не два, а и три стакана выдуешь- тяжести в пузе не почуешь, и кишки не обожжёшь. Как иначе, ты ж на него, на блюдечко, дуешь, когда к губам подносишь.

По пути к бане, коли случалось идти по Новоурицкой, проходилось два военных объекта, каждый из которых охранялся непременным часовым с автоматом. А вот машин вечером на этой улице почти не наблюдалось, поэтому шагать, размахивая банным специальным жёлтым портфелем, вполне можно было посреди проезжей части. Скажу и за то, что вообще тротуарами в те времена Ямские избалованы не были.

До дома доходили обычно в десятом часу и самое время было уже ложиться на боковую. А как иначе, это сейчас младшие классы по субботам не учатся, а мы учились и не считали возможным другой расклад, хоть и поголовно мечтали о двух выходных днях, как у родителей на работе. Одно выходило нам субботнее послабление- два-три урока, и в кино. Можно сказать, это мероприятие и грело наши неиспорченные развлечениями души начиная со вторника, или среды, когда мы считали себя уже замученными учёбой. Впрочем, особо везучим и жадным до культуры удавалось иногда попасть в «Искру» и на неделе.

Приехал с работы, выгнал на улицу кошачье своё поголовье и вспомнил давешнее…

Был у нас, стало быть, на пересечении Первого Переулка и Горной продуктовый магазин. Назывался «Зелёненький». Почему? Таки бросьте спросить. По молодости тогдашних лет не упомню. Васьки нашего, что с домом вместе достался, в живых уж не было. И привезли мы из деревни котёнка. Пожалуй, можно даже сказать- кота, был он уж габаритами большенький. Простой советский кот по кличке Шурик. Серый и полосатый. По своей деревенской привычке к воле, едва освоившись в городе, отправился тот изучать окрестности. Пропадал порой по целому дню, а не то и ночь блуждал где-то по своим хвостатым делам. И однажды Шурик пропал. Сами, небось, догадываетесь, кто по нему больше всех страдал. Один тощий шкет с переулка Ухтинского 28. И слезу пускал раз…несколько, так жалел сгинувшего в цвете лет и расцвете хвостато-усатой красоты кота.

А после его-кота- доставили в целости и сохранности домой. Две лапы спереди, две сзади, пузо, усатая наглая рожа, яй.а и хвост. Получи, мол, и распишись. А вот кто принёс- тут опять провал в памяти. Может кто из родственников припомнит? А нет, так и не больно, значит, это важно. На вопрос, где моего кота отыскали, ответ помню. Сказали- В «Зелёненьком», было, прижился. Мужики там выпивали за магазином регулярно, ну и, соответственно, закусывали. А он простой бесхитростный деревенский паренё… кот. Чует колбаску- идёт на запах. Колбаска-то тогда была мясная, духовитая. Хоть и в дефицитах числилась часто, и количеством сортов не вышла, а доверие моей скотинке внушила. И прописался он с выпивохами при продмаге. Несколько дней прОжил, пока не поймали и в семью не возвратили. Правда за эти бездомные дни блудный сын не то, что не отощал, а даже от прежней своей некоторой еды стал отказываться.

Уж мы и молочка ему в любое время- пжалста, и щец-супцов мясных, да и та же колбаска почитай всегда дома водилась, кто бы что о её недоступности тогдашней не пел. Живи, казалось бы, радуйся, но снова Шурик пропал. Опять потянуло к щедрым собутыльникам. Так и спился кот, сгубили городские соблазны такого некогда положительного животного… Видали его несколько раз возле того «Зелёненького». Вырос он, взматерел. Хозяином собственной судьбы себя почуял. Скорее всего продавщицы смекнули, что свой магазинный кот посреди частного сектора, где иные хрюшек держали, плодя вокруг крыс, для магазина просто необходим. Стали, небось, добрые женщины его тоже поваживать, да прикармливать, пока не склонили к себе на службу котом.

С тех пор как-то не особо тепло отношусь я к уличным выпивохам. Нормальные мужики с бутылкой, да закуской должны по домам спешить, к своим семьям, мягким диванам, да собственным котам. А чужих спаивать- дело наипоследнейшее и наипаскуднейшее. Вы ж, с.ки, в ответе не только за тех, кого приручили, но и за рыдающую по домам детвору, тщетно ждущую и ждущую пропавших мохнатых питомцев. … Хотя, какой им, тудыть их через коромысло, Антуан Экзюпериевич, когда они поллитру до дома донести не могут, трясутся, того и гляди поумирают от жажды и уже самых первых симптомов неотвратимо маячащей на горизонте трезвости. Конечно- их выбор, а вот кота до сих пор жалко. Но нет-нет, да и подумываю, что, может, и бродят до сих пор в ямских окрестностях мохнатые Шуриковичи невесть в каком поколении. Скотинка-от была статная, крупная, красивая. Не одна, чать, местная Мурка, виды на него имела.

Не далее вчерашнего разыскал карту-схему Куйбышева семидесятых годов. –Ну- думаю-Ща гляну на старые, давно исчезнувшие улочки, расчувствуюсь в слёзы и сопли по-стариковски, но… Но хренушки там мне. Между улицей Клинической, которая от «Искры» спускалась вниз на половину расстояния, до ворот автобазы, асфальтированной и улицей Дачной, что шла краем кладбища, сразу за нашим забором, ни улиц, ни переулков просто напросто не обозначено. Ни-ка-ких. Может и не было никакого ямского детства, не существовало 124 восьмилетней школы, садика, почты, поликлиники на той же Горной? И «Зелёненького» не было, и остановки, и полутораэтажного дома с глухим деревянным забором над ней и ступеньками ко входу? Помнится из небылого и надпись «здесь живут фашисты», почему-то не стираемая никем и никогда.

А в магазине- что больше всего интересует в возрасте начальной школы, не колбаса же- штабеля шоколадок всех цветов, размеров. Стены, башни, колодцы из плиток. И самые недорогие и доступные- небольшие длинненькие в фольге с нарисованными кораблями в сине-белых волнах. А ещё любимые- небольшие, в четверть, наверно, большой плитки величиной, со львами, слонами, бегемотами и прочей живностью на поверхности. Их и кусать-то порой жалко было.

А почти напротив школы стоял магазин, дай бог памяти- хлебный, или хлебобулочный. Туда регулярно был посылаем за хлебом. Если полки оказывались пустыми, чапать тебе, юный товарищ, на Белорецкую в булочную. Целая остановка…

Дачная нам особо полезной и интересной становилась зимой. Открыл калитку, вышел на кладбище, влево повернулся, привязал ботинки, либо валенки к лыжам, метров полтораста прошёл и вот тебе горнолыжная трасса. Катайся-не хочу. Куда-то в сторону Лунной укатывались. А санки отчего-то популярностью у ребятни не пользовались.

Для велосезона, кроме уже упомянутого круга у кинотеатра, существовала пустынная вечерами центральная аллея кладбища. Дачная (на всю голову грунтовая), что ещё продолжалась за нашим забором, доходила в верхней своей части до Горной, после чего мне нужно было свернуть налево и уже по асфальту нестись метров двести до ещё одного левого поворота. Оттуда шла вполне себе лесная дорога мимо тихих могил; мимо Гинушки, что без волн, кругов и пузырей топорщилась в небо склизкими ветками, палками и прочими «дарами леса»; мимо воинских захоронений… До выезда с кладбища на Лунную никогда, практически, не доезжали. Остерегались, что те, кто считает эту территорию своей, не одобрят наших покатушек. Справедливости ради скажу, что они на наш конец тоже не совались.

Вообще отношения ямских с обитателями других районов были на редкость нестабильны. Старшие пацаны время от времени считали возможным брать нас на Речную и на Толевый, где, коли представлялся случай в лице шкетов нашего возраста и комплекции, мы должны были, как говорят в определённых кругах «разогреть публику». Лениво толкаясь плечами с чужаком, выставленным противной стороной, всё более и более начинали распаляться и после некого особо чувствительного действия, неважно чьего, схватывались в охапку. Бывали случаи, когда нас растаскивали, давая ещё один шанс нормально подраться, а случалось, что просто несколько минут сопя и пыхтя топтались на месте, бегали вокруг друг друга, дёргали за руки, одежду, толкались… Обе «больших» стороны активно и радостно поддерживали своих.

На наши вопросы о том, что будет, если в школе «ихние», будучи в большинстве, поймают, «наши» отвечали, дескать в школе этого нельзя. В школе можно только договариваться о встречах. О, времена! Только сейчас понял, что, возможно, фразы «забивать стрелку» ещё не существовало… Вашу же мать, ну мы прямо доисторические люди «Ямской цивилизации»! Вот пипец же ж пипецкий.

Тётя Валя Шашина была продавцом. Некоторое время трудилась она и в магазине на Речной. И не сосчитать, сколько раз ходили мы с Шашиным Олегом и, вроде, Серёгой Запитецким к ней на работу. Шагали не торопясь, треща о том, о сём, то и дело хохоча надо всем, показавшимся мало-мальски смешным. А в компании, как водится, смешным кажется, просто жуть, как много всего. И на углу Авиационной и Новоурицкой встречаем одноклассников. С разбегу в песок прыгают Марат Сабиров, Саня Рытенков и колобковый Славик Бунеев. И, таки, думаете, настолько мы торопились, чтобы тоже не унести из бесхозной кучи в штанах энное количество песку? Буду сказать за то, что нет. Конечно же да. И немало. По крайней мере за железной дорогой той песок каждый из нас даже не желая того, мог ощутить пальцами в карманах, зубами во рту, и ещё, просто при ходьбе, в нескольких местах, писать про которые считается не совсем приличным. Признаюсь честно, что до отметки Марата не доскочил не один из нас. Что скажешь- опыт, сын, понимаешь, ошибок трудных! Потренировался пацан недельку- вторую и- Вуаля- среди нас он уже чемпион.

Стучу тут неумело пальцами по клавишам, пишу всякое с претензией на достоверность, а сам мучительно вспоминаю, а не было ли с ними ещё и Толика Кулакова… И в голове на полочках, в закоулочках и темноте извилин точного ответа не нахожу. От возраста ли, альбо от того, что полжизни стучался головой, подобные провалы случились в памяти- сказать не могу. Скорее всего и то причиной, и другое, и одно из трёх.

Ну а за «железкой» магазинчик в первом ряду домов, прямо над путями, совсем рядышком от станции, где останавливаются электрички. Зашли мы в тёмную духоту, Олег Ш. спросил у матери что-то, что-то забрал, и сказав всем «ДосИданья», экспедиция наша двинулась в обратный путь. Дорога домой отчего-то не запомнилась совершенно ничем. Очевидно до такой степени всё было обычным, скучным и многажды виденным, что память посчитала впечатления этого пути случайной перезаписью более ранних походов и просто удалила за дефицитом свободного места в неокончательно ещё сформированных мозгах.

А с «прыгунами» наутро в школе мы здоровались уже словно с маститыми спортсменами. Уважительно и с чувством причастности к некоей совместной с ними полезной деятельности. Они держались скромно, но по глазам и некоторой зажатости видно было, что приятно, приятно ребятам наше признание их успехов.

Песок с места их тренировок вскорости прибрали, но прыжки сделались неактуальными ещё до этого. Дело неумолимо приближалось к летним каникулам, и соблазнов, планов, задумок на эти три месяца у школьников прибавлялось день ото дня. Скучно не должно было быть никому, тем более, учитывая то, что проживали мы все в частном секторе, где скуке поселиться не могло и прийти в тоскливую голову ни с какой печали. Но сперва нужно было не «зевнуть», не нахватать плохих оценок, получить табель и … отметить в школе окончание учебного года лимонадом и пирожными, принесёнными Славкиной матерью.

И мы честно напоследок напряглись, прибавив к каждодневному времени на домашние задания… минут пять-десять. И не судите строго, в такую славную пору, да ещё в таком месте, как наши Ямы – это немало! Вот так, уважаемые потомки, мы учились понемногу чему-нибудь, да, как говорится- как-нибудь. Чего и вам желаем.

Касался полусловом уже, помнится, автобазы на Клинической, чуть пониже Авиационной, где водителем работал дед друга моего Олега Ш. дядя Миша М. От Ворот, выходящих на эту самую Клиническую, опять-таки, не ту, которая называется таковой сейчас, ибо это- бывший Первый Переулок- самая наиглавнейшая некогда из наших окрестных улиц, база тянулась вглубь до самого кладбища. И между ней и Горной шёл овраг. Проходил он и по кладбищу в сторону мебельной фабрики. Одно время в самом, почти, конце Горной проживал и сам Олег с т. Валей и д. Витей. Мне к ним идти ближе было не кривым переулком, а выйдя через «кладбищенскую» калитку. Миновав укатанной дорогой соседский двор, оказывался на их улице, и ещё двор спустя спускался в самый низ оврага в зелёный домик. А при чём тут автобаза? – спросите… За домиком калиточка открывала проход на огород (что ещё можно разместить на склоне оврага?), за которым уже только забор с двумя висящими на одном гвозде досками отделял нас от «исконных индейских земель». Сколько времени провели мы за играми на территории хозяйства, а вблизи от своего флага, на котором с помощью трафарета белой краской нанесён был профиль краснокожего вождя с перьями в волосах, не видали ни одного местного работника. Но в случае опасности покинуть свои земли «воины апачей» могли сквозь тот же хитрый забор по-индейски моментально и не оставив врагу следа.