– Потому что за безопасность на дорогах отвечает Стража, госпожа Бесара, а граф не впустит в замок несколько десятков вооруженных варваров. Кроме того, двигающиеся вне долины верданно могли столкнуться с провокациями со стороны разных горячих голов. Потому, чтобы избегнуть дипломатических сложностей, пойдут солдаты. Ну и из-за того, что происходит в горах, Черный предпочитает дать людей, которым он доверяет. Убийцы никогда не решались атаковать больше чем два десятка стражников, а потому до места мы должны добраться в безопасности. Там они оставят вас самих – княжну и даму сопровождения, – он снова поглядел на обеих девушек, – через четыре дня фургон и эскорт вернутся, потому что потом Циврас-дер-Малег отправляется к матери. Так решено с посланником графа.
– Что-то он не спешит к ней.
– Официально потому, что река повредила мост и графу надобно ждать, пока его отремонтируют. Неофициально – он старается сохранить лицо. Не может принять княжну Фургонщиков со всеми почестями, соответствующими ситуации, когда местные крестьяне начинают волноваться, да и прочие дворяне косо поглядывают на наших гостей. Однако граф не может выказать обиду императорскому двору, который официально признает род Френвельсов аристократами высокой крови, а потому он выбрал средний путь: визит княжны Гее’неры будет коротким и без особого блеска вроде балов и шикарных приемов. Ровно столько, чтобы сохранить видимость гостеприимства. Знаю, мы надеялись на большее, но, может, вам в итоге будет немного легче перемещаться по замку и говорить с людьми: при полуофициальном визите вам предоставят бо?льшую свободу.
Он поклонился низко – сперва Бесаре, потом им.
– Мы, скорее всего, уже не встретимся, не хочу, чтобы слишком много людей видели нас вместе.
Дагена приподняла бровь:
– Полагаешь, что у графа есть здесь шпионы?
– Я бы их разместил, а потому готов поспорить, что граф тоже это сделал. Именно потому я не позволял вам покидать эту комнату. Еще вопросы?
– Что с остальным чаарданом?
– Насколько мне известно, они пребывают в одном из лагерей и держатся вместе.
– Хорошо. Значит… до свидания?
– До свидания.
Он вышел.
Минуту они молчали. Наконец Дагена потянулась за вином.
– Он странно вел себя, тебе не показалось, дорогая Инра?
– Полагаю, что так, ваше высочество. Выглядел нервным и неуверенным. Словно впервые делал что-то подобное…
Они поглядели на Бесару. Очень многозначительно.
– Еще полгода назад Эккенхард был Свободной Крысой. Ездил по империи, разнося приказы и информацию. Полагаю, он впервые посылает кого-то на подобную миссию.
– То есть мы принимаем участие в безумии, спланированном Крысиным гонцом, который случайно вляпался в здешнюю трясину и не обладает никаким опытом, да?
– Да.
– И все это, – Кайлеан махнула рукою, – все это – одна большая импровизация?
Их учительница широко улыбнулась и выставила перед собой посудину.
– Именно так, девушки. Приветствую вас во внутренней разведке.
Они чокнулись бокалами.
* * *
Деревья тихо шумели, а их зеленые кроны легонько колыхались над ее головой. Кей’ла легла на спину и посмотрела вверх. Была она словно муравей среди травинок. Маленькая и потерянная. Счастье еще, что здесь невозможно на самом деле потеряться, успокоила она себя. Достаточно просто встать и идти вниз, и ноги сами принесут тебя на дно долины, в лагерь. Разве что выйдешь из лесу в совершенно другом месте, чем вошла.
Она лежала на прошлогодней траве, серой, жесткой и острой. Хотя из земли лезли уже новые стебли, а молодой папоротник начинал сражение за место под солнцем, здесь все еще виднелись следы зимы. Опавшая хвоя, веточки, шишки, трава и сухостой местами складывались в ковер толщиной в несколько дюймов, над ним вставал запах увядающей растительности, а от земли все еще шел холод.
Ей до этого не было дела.
Лес казался таким… спокойным. Она запросто могла представить, что он шумел так же и тысячу лет назад, когда Лааль вела ее предков Дорогой Обмана; три с половиной тысячи лет назад – когда боги сражались с Нежеланными, а небо пылало огнем. А лес стоял неподвижно и пел, склоняясь лишь под лаской ветра, потому что боги, демоны и люди уходили, а он оставался. И будет так расти и следующую тысячу лет, когда уже исчезнет память о внуках ее внуков.
Конечно, если станет известно, что она выскользнула из лагеря и вошла в лес в одиночку, без разрешения, то она не только внуков, но и будущего мужа не увидит. Кей’ла улыбнулась, потому что не слишком-то понимала, откуда такое пришло ей в голову. Наверняка из-за Ана’ве, которая целыми вечерами рассказывает сестрам, как Баз’да Кленниред присматривалась к ней с самого утра.
Баз’да была бабкой Кар’дена, а ради этого парня Ана’ве могла хоть пол-утра наряжаться. Но так оно и происходило с Первой: близнецы всегда шутили, что она смотрит сердцем, слушает сердцем и думает сердцем же. Три дня тому она плакала навзрыд, потому что ей показалось, будто она приглянулась старой Сеф’лие, а даже Кей’ле приходилось признавать, что внук Сеф’лии выглядит как помесь поросенка с больной овцой. Конечно же, Ана’ве и в голову не пришло, что она могла бы воспротивиться решению отца и одной из матрон, а потому она то впадала в черное отчаяние, то безумствовала от счастья. Когда Нее’ва обронила замечание, что Ана’ве должна сама поговорить с отцом о деле с Кар’деном, старшая сестра состроила такую гримасу, словно Вторая предложила ей голой прогуляться вокруг лагеря. Кей’ла до сих пор улыбалась, воображая себе, какая сбежалась бы толпа.
Традиция требовала, чтобы девушка уступила воле родственников. Традиция… Кей’ла осторожно потянулась под полу жилетки. Собственно, сейчас она нарушала один из вытекающих из традиции приказов, и что странно – совершенно не чувствовала вины. Не так ее воспитывали. Когда ее семья появилась в Лифреве, она была еще малышкой, гуляющей под конскими брюхами, а следующие несколько лет – росла среди людей с совершенно другими обычаями. Она говорила по-меекхански лучше многих взрослых, кто всю жизнь провел в лагерях; большинство людей, которых она узнала, были типичной многоплеменной приграничной кучей-малой, а из традиций Фургонщиков ей передали лишь те, знакомство с которыми казалось отцу и матери важным на данный момент. Одной из них было то, что женщина может сражаться, защищая собственный фургон, стрелять из лука и арбалета или колоть врага копьем, но она не может править боевой колесницей и не принимает участия в схватках вне лагеря. Эти вещи оставляли для юношей и мужчин. Если враг нападал на лагерь, женщины были равны мужчинам, но прежде всего они должны оставаться хорошими женами и матерями. Традиция.
И, согласно традиции, никогда-преникогда не дозволялось им носить кавайо. Это было оружие, которое превращало мальчика в мужчину, чаще всего его ковали лично – или покупали за собственноручно заработанные деньги. Когда мальчик входил в мир взрослых, он слегка рассекал кожу на груди, чтобы клинок сперва попробовал его крови. Верили, что это укрепляет связь между оружием и воином. Верили также и в то, что если кавайо будет носить девушка, то через некоторое время она станет бесплодной. А бесплодная женщина – проклятие для рода.
И, несмотря на это, Кай’ла чувствовала под левой подмышкой опасную тяжесть. Она украла кавайо из кузницы отца, где Анд’эверс обычно держал несколько готовых штук на продажу. Сомнительно, чтобы он заметил пропажу, а она ведь не могла выбраться в лес с кухонным ножом за пазухой. Ей требовалось настоящее оружие, поскольку лес – опасен.
В лесу таились злые люди.
И в лесу был кто-то, спасший ей жизнь, а это долг, не вернуть который она не могла. Конечно, оплатить долг будет непросто, но сейчас она всего лишь хотела передать весточку, что знает и помнит. Видела его менее секунды, в движении, но и этого хватило, а кроме того, однажды ночью он ей приснился: светлая кожа, темные волосы, блестящие глаза, словно на лице его открылись оконца в летнее небо. И был он худ… это она помнила из своего сна, каждая мышца вырисовывалась под кожей, ребра и хребет, казалось, просвечивали наружу. Похоже, он был еще и голым, но тут она сомневалась. И выглядел немногим старше Кей’лы, а весил и того меньше. А значит, он наверняка голодный. И озябший.
Она не была уверена в этих воспоминаниях, вылепленных из реальности и дремы, не была уверена, действительно ли там когти рвали горло и лезвие резало тело и кость. Но она знала: если не попытается уплатить долг, то никогда уже не уснет спокойно.
За пазухой у нее был сверточек с несколькими кусками ветчины, двумя овсяными лепешками и горсткой сушеных плодов. Больше она не осмелилась взять: во время военного марша каждый кусок жестко учитывался, и Ана’ве, что надзирала над припасами их родного фургона, и так спросит о недостающей пище. Кей’ла всегда могла сказать, что почувствовала голод, хотя это наверняка и приведет к уменьшению порции ужина. Хуже было с пледом. Она забрала один из тех толстых, шерстяных, какими накрывали конские спины, и надеялась, что никто не станет их пересчитывать в ближайшее время. А потом караван будет уже далеко.
Теперь плед лежал рядом с нею, она же вглядывалась в кроны деревьев и вслушивалась в лес. То, что она хотела сделать, было глупо, она поняла это уже в первый час. Лес везде одинаков – бесконечное число деревьев, растущих на склонах горы. В прошлый раз она убегала из лагеря чуть ли не вслепую, лишь бы подальше от сестры, давясь собственным гневом, а возвращалась с головой, наполненной пустотою, все еще чувствуя на затылке дыхание того бандита. А теперь не могла найти место, где на нее напали. Не знала даже, находится ли она там, где нужно. Еще минута – и придется возвращаться, прежде чем отец вышлет половину лагеря на поиски. Правда, в последнее время он до рассвета кружит у боевых фургонов, непрерывно что-то подновляя и договариваясь с возницами, а потому существовал шанс, что он пока не заметил исчезновения младшей дочери, но лучше не искушать судьбу. Впрочем, Ана’ве и Нее’ва тоже не обращали на нее внимания, а о братьях можно было и не вспоминать. Дер’эко, Фен’дорин и Ген’дорин днями и ночами тренировались в скачке на колесницах, Эсо’бар и Мер’данар – в смычке и размыкании боевых фургонов и в охране лагеря, Рук’херт и Дет’мон – в том, как формировать стену щитов и отражать атаку конницы. Они спали вне родовых фургонов, ели не пойми что и появлялись лишь изредка – и ни один даже не улыбался, увидев ее. Воины, чтоб их хромая кобыла укусила!
Порой Кей’ле казалось, что исчезни она – и никто не заметит.
Из-за всего этого лазания по лесу и поисков проблем она проголодалась. Оторвала кусочек лепешки, откусила от ветчины – и сразу почувствовала себя глупо. Это так она пытается уплатить долг? Устраивая себе пикник и избегая работы? Она подняла голову и осмотрелась вокруг: заросли, папоротники, палая листва, дерево, рухнувшее Белая Кобыла знает когда. Здесь она оставит плед и еду. Если лишь звери и обрадуются этому, что ж, увы – лес не ее дом. Она не сумеет найти даже место, которое проведывала вчера, не говоря уже об отдельном человеке. Но по крайней мере она попыталась.
Кей’ла встала, положила плед и узелок с едой на бревно, миг-другой раздумывала, не крикнуть ли ей, чтобы дать понять, что она сделала. Однако тогда она предупредила бы об этом не только незнакомца, верно? Злые люди тоже могли ее услышать.
Она двинулась вниз, надеясь, что выйдет рядом с собственным лагерем и что никто ее не заметит.
Глава 4
Кеннет отдал приказ, чтобы Велергорф разбудил его, едва солнце окрасит небо, но, ведомый неким шестым чувством, открыл глаза сам, прежде чем десятник к нему явился. Впрочем татуированному сержанту случалось уже раз-другой посчитать, что солнце достаточно выкрасило небо, только когда оно вставало у них над головою, а потому Кеннет предпочитал полагаться на инстинкт.
Начало ночи было нормальным: поставить палатки для новичков, определить часовых. Шестая почти удвоила свою численность, а потому он позволил себе небольшую модификацию – две линии стражи, одна громкая, что ходила вокруг лагеря, перекрикиваясь в темноте, и вторая, притаившаяся. Если у Черного были сомнения насчет метода, каким рота охраняла окрестности, то теперь он должен остаться доволен. Если его разведчики сумеют за всем подсмотреть, после того что придумал для них Берф.
Кеннет взял первую тихую стражу, а после – лег спать. Кавер Монель был прав в одном – лейтенант вымотался, а ближайшие дни обещали оставаться не простыми.
Проснувшись, он минутку вслушивался в звуки снаружи куреня. Спал со своей десяткой, большинство ее составляли солдаты, с которыми он служил, еще будучи сержантом. Все дышали спокойно и глубоко. Однажды, уже после того, как его повысили, но до того, как он получил шестую роту, его бывший лейтенант поделился с ним жизненной мудростью. Если солдаты спят как убитые, то они либо смертельно измучены, либо доверяют своему командиру. Это спокойное дыхание на рассвете должно хорошо о нем говорить.
Он встал и вышел, и ни один из его людей даже глаза не открыл. «Похоже, Берф вчера их изрядно вымотал», – усмехнулся про себя Кеннет, полной грудью вдыхая ледяной воздух. Было холодно, в это время года еще случалось, что молодая трава под утро пряталась под инеем, а часовых выдавали облачка пара. Те, кто стоял в секрете, дышали через сложенную в несколько раз материю, зато остальных шестерых он заметил в несколько секунд. Они поприветствовали его, поднимая руки, и зашагали вокруг лагеря дальше, притопывая и размахивая руками. Из соседнего куреня вылез Велергорф, кивнул и спокойно отошел в сторону часовых.
Кеннет сам ввел запрет отдавать честь, в то время как рота ждала нападения. Это увеличивало его шанс на выживание, особенно когда он не носил плащ. Он подошел к стоящему у входа ведерку, пробил пальцем тонкий слой льда, сцепил зубы и быстро ополоснул лицо и шею. Ледяные капли, стекающие за ворот, прогнали остатки сонливости. Не вытираясь, Кеннет подождал Велергорфа.
