Тот, кто утопил мир

Очнувшийся стражник попытался было схватить животное под уздцы. Так останавливают коня, но верблюд – не конь. Он плюнул стражнику в лицо, заверещал, оскалил зубы и понесся на обидчика.

Тот метнулся прочь, крича:

– На помощь!

В темноте начался хаос. Остальные верблюды повскакивали на ноги, вспугнув ближайших лошадей. Те сообразили, что, если натянуть привязь, можно побегать – и внезапно на поле вскипел стремительный поток испуганных стреноженных коней. Чжу вцепилась в верблюжий горб, стараясь не думать о падении. Дыхание сбивалось с каждым резким толчком, ее кренило на одну сторону. Сердце колотилось в горле.

Солдаты бежали вдоль лошадиного потока, размахивая руками в бесплодной попытке направлять табун и не быть затоптанными. Кто пошустрей, успел вскочить в седло, но кони глянули на обозленных верблюдов и посчитали за лучшее с ними не связываться. Чжу решила, что ее маленький силуэт, прильнувший к верблюжьей спине, хотя бы на миг затеряется в потоке. Она мчалась, держась за узду, с краю табуна. Свернув в узкий переулок, оттолкнулась и взмыла в воздух.

Падать оказалось намного выше, чем с лошади. Она шмякнулась оземь, покатилась и жестко затормозила о стену чьего-то дома. Верблюды помчались дальше по главной улице, солдаты – за ними.

Никто не заметил ее падения. Боль в ребрах слева так сильно отозвалась в правой руке, что Чжу зашипела от боли. Но это ничего. Если такова цена, пускай. Она повернулась и, скривившись, стала торопливо пробираться по затененным полуразрушенным улицам в сторону резиденции Шао.

Чжу обыскивала уже третью постройку в резиденции, но никак не могла напасть на след своих спутников. Пробраться на территорию оказалось несложно, привратников выманило с постов дикое зрелище несущихся по улице лошадей и верблюдов. Однако резиденция оказалась больше, чем выглядела с улицы. Десятки построек образовывали лабиринт дворов и проходов между ними. В довершение военный лагерь спешно готовился к выступлению. Солдаты и слуги непрерывно бегали туда-сюда, несмотря на поздний час. Чжу в своих тонких купеческих одежках бросалась в глаза и поэтому скрывалась в тени. Внутри у нее закипала смесь боли и возбуждения. Вот такие моменты она любила. Прыжок, после которого нет возврата, веселая будоражащая уверенность, что ниточки всех действий сойдутся в одной точке – не могут не сойтись – и все получится, даже если она еще не понимает как. Это и молитва, и вера, но не имеющая ничего общего с тем самоотреченным служением, которому ее учили в монашестве. Чжу пылала желанием, переполнялась им, а верила – в саму себя.

Пробираясь по темной колоннаде вдоль какого-то фасада, она подпрыгнула от резкого звука. Взглянув вверх, увидела расцветающий над крышами фейерверк. Сначала Чжу решила, что это сигнальный огонь. Но тут звук повторился, потом еще раз, и еще, все чаще и чаще, пока все не слилось в оглушительный трескучий грохот. Искрящиеся огни отражались в темной, с лунным блеском, черепице, люди, вопя от неожиданности, выбегали во дворы, а в воздухе висел густой, знакомый, едкий, кислый запах, который вдруг напомнил Чжу о пороховых пятнах на ладонях…

Без всякого перехода она вдруг поняла, что лежит посреди колоннады, отброшенная на пару метров от того места, где стояла. В глазах застыла белая вспышка, в ушах стоял сплошной тонкий звон. Сбитая черепица сыпалась через край крыши во двор, а из дальнего угла резиденции в ночное небо взметнулся столб пламени.

Задыхаясь, Чжу с трудом поднялась на ноги. Все разумные мысли словно вышибло из головы. В окне здания напротив висели клочья бумаги, разбитые решетки торчали, как сломанные зубочистки. Внутри здания два солдата, с виду контуженных, помогали друг другу встать. Подобные разрушения могла произвести только одна вещь. Шелк! Она даже гадать не стала, почему свертки воспламенились так рано. Может, люди Шао сложили их у источника тепла, или слишком плотно друг к другу, или жаркая погода попросту высушила их раньше, чем рассчитывал Цзяо.

Вечерний ветер относил пляшущее пламя в сторону, красные точки летели через ограду резиденции густо, как искры из-под точильного камня. Огонь падал на благодатную почву. Уличные деревья с сухой листвой вскоре усеяли алые светлячки, и их становилось все больше. Спустя несколько секунд запылали ветви. Языки пламени подползли к древесным верхушкам, где их подхватил ветер, осыпая огненным дождем деревянные домишки внизу. Сердце Чжу ликующе запело. Все сложилось еще лучше, чем она могла себе представить. Она просила огонька, а получила конец света. Бяньлян пылал.

Вопли солдат, бегущих по двору, вернули Чжу в чувство. Надо было еще найти Ма и остальных. К счастью, хаос упростил перемещения. Солдаты, мимо которых она проносилась, не обращали на нее внимания. Призрачный оранжевый свет заливал коридоры, от разогретой оконной бумаги шел пряный, масляный аромат, будто кто-то готовит на воке. Чжу распахивала одну дверь за другой. Их побега в такой суматохе никто не заметит. Мощное биение жизни отдавалось болью и ликованием в каждом нерве, Чжу была в восторге от того, что дышит. На бегу она чувствовала себя бессмертной.

Она выскочила из коридора в еще один открытый двор. Солдатам, кажется, удалось укротить огонь внутри резиденции, но из-за стен доносился нескончаемый рев пламени – это горели здания Бяньляна. Столетия истории обращались белым пеплом и вихрем уносились во тьму, а потом опадали на землю, как густой снег. Вдали жутко ржали лошади.

Чжу потуже замотала лицо шарфом, спасаясь от пепла, и впервые встревожилась. Ма, конечно, найдется. Но на это требуется больше времени, чем казалось сначала. Зданий так много, а она рыщет наугад.

«Думай», – приказала она самой себе.

Чжу остановилась, и боль в ребрах переместилась куда-то в солнечное сплетение. Стало трудней не замечать это тянущее чувство где-то глубоко внутри, в самом центре ее существа. Оно выворачивало все нутро… И вдруг она поняла. Эта боль! Это ведь не резь от сломанных ребер, врезающихся в легкие, а знакомое ощущение, будто кто-то задел натянутые струны вселенной. В прошлый раз такое с ней было здесь же, в Бяньляне, когда она спасалась бегством и конь уносил ее прочь от…

Она резко развернулась и уставилась на маленькую постройку в дальнем конце двора. Дверь была нараспашку.

Внутри, во тьме, колыхалось что-то белое. Белые лица, белые одежды, черные взгляды пустых глаз.

Оюановы призраки!

Чжу осторожно перешагнула порог. Она не знала, для чего изначально предназначалась эта комната, но сейчас тут жили, как и везде. Постели были скомканы – люди в спешке выбегали по тревоге. Шлемы и бутыли с водой валялись на полу. В комнате не оказалось ни одной живой души – именно живой. Призраки толпились тесным кружком поодаль, точно стая рыб, пойманная в невидимую сеть. К удивлению Чжу, крайние по пояс утопали в полу.

Спустя миг она громко рассмеялась: да они же стоят над Оюаном. Это – верхушка призрачной сферы. Ей никогда не приходило в голову, что духи окружают облаком спящего Оюана. Чжу обошла призраков, содрогаясь от холода, по обломкам добралась до двери в противоположной стене комнаты. Каменные ступени уходили вниз, оттуда веяло подземельем. Она поплотнее затянула шарф на лице и стала спускаться.

У основания лестницы располагалась небольшая каморка с креслом и грудой приспособлений неприятного вида, к облегчению Чжу, покрытых слоем пыли. Дальше по коридору кто-то разговаривал на повышенных тонах. Чжу быстро нырнула за кресло. Осмотрелась. Камер было не рассмотреть, длинный ряд засовов тонул в полумраке.

В самом конце ряда стоял один-единственный стражник и ругался по-ханьски.

– Раскомандовался! Не имеешь права приказывать генералу Шао. Он тут начальник.

Он стоял, втянув голову в плечи, словно какой-то животной частью себя понимал, что стоит в самой гуще призраков, и был совсем этому не рад.

– Если город горит, значит, плохой из него начальник, не так ли?

Чжу поежилась, почти что с восхищением узнав характерный голос Оюана. Он резал слух еще больше, чем ей помнилось. Но хотя бы ненависть, звучащая в этом голосе, была направлена не на нее.

Сверху, с лестницы, донеслись тревожные крики, потянуло едким древесным дымом.

– Это у тебя называется «все в порядке»? – рявкнул Оюан. – Выпусти меня, ты, дерьмо на палочке!

Стражник подобрался и отступил от решетки.

Оюан сказал убийственным тоном:

– Даже не взду…

Но стражник уже спешил к выходу мимо укрытия Чжу. Гулко хлопнула дверь наверху.

Оюан выплюнул грубое монгольское ругательство. Духи, зависшие под дверью камеры, пошли рябью – сила его злобы и отчаяния всколыхнула их, как ветер – водную гладь.

У Чжу защипало глаза. Запах дыма усиливался, призраков в дальнем конце коридора было уже не различить. Она выскользнула из каморки и торопливо пошла вдоль камер. Первая была пуста, вторая, как ей сначала показалось, тоже – но тут ее нагнал неудержимый ужас и захватил все внимание. В той камере томился призрак, однако глаза его, в отличие от черных, пустых, бесцельных глаз обычных духов, оказались полны ненависти и голода. Зубы у него были острыми, и замершая на месте Чжу ощутила, как прокатывается сквозь нее тошнотворной ледяной волной чистый ужас.

Вдруг вспомнились те неприятные инструменты у входа. В застенках люди часто умирают очень нехорошей смертью, оставляя после себя искалеченные тела – и вот, наверное, что получается в результате. Голодный дух, который хочет жрать. О таких чудовищах ходит много баек, но вживую Чжу ни разу их не видела. До сего момента. Да и век бы такого не видеть.

Передернувшись всем телом, Чжу проскочила мимо третьей и четвертой клеток, которые оказались пусты, и тут у нее подпрыгнуло сердце – она увидела знакомые лица!

Ма выступила вперед и, плача, прижалась к решетке. Чжу пронзило такое острое облегчение, будто это ребра снова дали о себе знать. Надо же, она, оказывается, страшно волновалась.

Прекрасное лицо Ма было выпачкано сажей и залито слезами.

– Ты здесь…

– Конечно, я здесь! – возмущенно ответила Чжу. Она схватила протянутую руку Ма и ласково сжала ее. – Мне ради тебя с верблюда прыгать пришлось, Ма Сюин. С верблюда! Знаешь, как высоко? Целое приключение. Шелковые свертки подожгли здание, пламя перекинулось на весь город. Сработало безупречно.

По лицу Ма не было заметно, что она разделяет восторги Чжу. Девушка с чувством сказала:

– Пожалуйста, муж мой, давай выбираться отсюда!

– Ну-у-у… – неопределенно протянула Чжу.

– У тебя нет ключа, – казалось, Ма вот-вот расплачется от отчаяния.

– Пока нет, – уточнила Чжу.

Дверь наверху снова загремела, и Чжу нырнула в укрытие. Но вошел не стражник, а двое воинов в доспехах: один коротышка, а другой высокий, розовощекий, но с удивительно женственной походкой. Он торопливо семенил за своим спутником к камере Оюана.

– Командовать должен был ты, не Шао Гэ. А теперь посмотри, что вышло, – бросил коротышка. Зазвенели ключи. Другой добавил:

– Мы за тебя тогда вступились, только оказались в меньшинстве. Вот твой меч.

– Где сейчас Шао Гэ?

Странно, но в голосе Оюана не чувствовалось ни благодарности, ни облегчения, словно свое спасение он считал естественным ходом вещей, а люди были ни при чем.

Генерал шагнул за порог темницы. Чжу потрясенно разглядывала его. Она ожидала увидеть Оюана в растрепанных чувствах. Так он в принципе и выглядел: доспехи в пыли, косы распущены. Но какое у него было лицо! Холодные, пустые, прекрасные черты Оюана всегда казались маской безупречного самообладания, заглянуть под которую могла, кажется, только Чжу. Но, на чем бы раньше ни держалась та маска, теперь она слетела. Похоже, отныне Оюану совершенно все равно, что о нем подумают люди. На лице его была написана открытая ярость и боль. Оно поразило Чжу первобытным ужасом, точно вид содрогающихся мышц человека, с которого содрали кожу.

Оюан сам напоминал голодного духа.

Он широким шагом двинулся к выходу из подземелья, сжимая меч так крепко, что клинок дрожал у него на боку. Спасители генерала следовали за ним, а позади длинной похоронной процессией тянулись духи.

Как только они ушли, Чжу метнулась к камере Оюана. Ключи все еще болтались в замочной скважине.

– От него всегда сплошная польза! – весело сказала она, отворив клетку Ма. Они быстро обнялись. Чжу уже забыла, что волновалась, и, когда Ма с облегчением всхлипнула, ее это умилило и позабавило. Она смаковала момент, с удовольствием предвкушая победу, которая была уже неизбежна, – осталось лишь дождаться развития событий.

– Не плачь, Инцзы. Все хорошо, что хорошо кончается. Бр-р-р, скорее бы переодеться! Я вся провоняла верблюдом, пахну как бюрдюк с водой. Пошли.

Оюан пробирался сквозь хаос, творившийся снаружи. Точно раненый, он сам не понимал, ковыляет или бежит. Земля под ним качалась так, словно он вот-вот упадет, в глазах рябило. Сколько он просидел за решеткой без еды и воды? Хотя какая разница. Главное – не останавливаться. Сознание сжалось в точку внутри больной головы, его целиком поглотила задача переставлять ноги – раз-два, раз-два…

Он смутно понял, что Гэн и Чу потерялись где-то по дороге. Мир был полон необъяснимых вещей: толпой несутся солдаты с ведрами, горячий ветер швыряет угли ему в лицо, вокруг стоит дезориентирующий гул, словно поблизости ревет водопад, кажется, этот звук забивает не только уши, но горло и нос, дышать нечем… В меркнущем сознании мелькнула мысль, что Шао довел армию до катастрофы и теперь им никогда не попасть в Даду. Но это же невозможно. Нельзя в такое поверить.

Дверь командного поста в дальнем конце коридора была нараспашку. Ввалившись внутрь, генерал вскользь увидел разрозненную картинку: бледные лица командиров, повернувшихся к нему, открывшиеся от удивления рты, похожие на провалы призрачных глаз из его кошмаров.

Меч Оюана рванулся вверх и скрежетнул о кость. Это было рефлекторное движение – так хищник встряхивает головой, чтобы сломать шею добыче. Он не осознавал, что делает, пока не услышал предсмертный стон Шао. Затем мир снова обрел четкость очертаний, и Оюан на миг даже подивился – все произошло автоматически, словно какая-то сверхъестественная сила исполнила его желание. Оюан выдернул меч. Шао рухнул, в воздух ударила тонкая алая струя. Рыбий рот застыл в гримасе.

Остальные военачальники смотрели на генерала в ужасе. Понятно, с какими мыслями: он должен был выслушать Шао, должен был пойти на сделку с человеком, который пытался отобрать у него право на месть – право, за которое он заплатил жизнью Эсеня.

Им не понять. Оюан их ненавидел за это, даже больше, чем за жалкие нервные взгляды, за то, что им вечно было что-то от него надо. Генерала охватило яростное желание бить их, пока не поймут. Они ему вообще нужны? В воображении он видел себя в одиночку противостоящим защитникам Даду. Он будет рубиться и рубиться, чужие мечи превратят его в орущую, полумертвую массу, неостановимо ползущую вперед, пока окровавленные пальцы не коснутся трона. Представлял, с каким ужасом Великий Хан заглянет ему в лицо – нечеловеческое, искромсанное лицо своей судьбы.

На миг это показалось совершенно разумным, как будто сила желания способна пересилить физические законы и причинно-следственные связи.

Он яростно выпалил:

– Прикажите людям, пусть перестанут тушить огонь!

Наступило долгое молчание. Наконец Чу осторожно произнес:

– Генерал. Город же…

– Знаю. Пусть сгорит.

Ему не нужен был Бяньлян. Ему нужна была только армия. Только люди, которые умрут, добровольно или нет, чтобы он достиг цели.

Пальцы Оюана сомкнулись вокруг рукояти меча. Под тонкой кровавой пленкой скрывался простой клинок. Другие наносили на мечи имена или глубокомысленные изречения. Другие – но не Оюан. Он не имел права украшать орудие будущего предательства. Теперь уже можно, но какой смысл? Все кончено. А его жизнь, которая все длится и длится, – всего лишь жалкое послесловие.

– Общий сбор за пределами города. Закончить подготовку к походу, – приказал он. – Все лишнее бросить. На рассвете мы выступаем в Даду.

Оюан вел свою армию прочь из Бяньляна, и город догорал у него за спиной. Вечерний ветер, прибивший пламя, стих. Столб дыма тянулся через все небо, точно след от пылающего метеора. Под конец пожар локализовался в старом юаньском сердце города. Генералу подумалось, что разрушенный Бяньлян вычистили до самых костей, до древнейшних наружных стен, которые старше, чем Юань, Ляо, Цзинь. Все, что принесли с собой и построили степняки, соскребали, пока не остался один только Эсень, спящий глубоко под выгоревшей травой. Некому будет подметать его могилу, а когда Оюан покинет земной мир, не останется ни одного человека, который помнил бы, где она. Так генерал в последний раз предаст того, кто был ему дорог.

– Генерал! – Гэн возник рядом с ним. Хотя Гэн и Чу теперь совместно выполняли обязанности его заместителя, он их для себя особо не разделял. Ни у первого, ни у второго не было собственных мощных амбиций, которыми так выделялся Шао. Возможно, оно и к лучшему.

И вот теперь Гэн с нажимом сказал:

– Нас атакуют.

Оюан, вздрогнув, повернул коня. От быстрого рывка закружилась голова – силы еще не вернулись к нему. Сначала в смятении, затем в ужасе он смотрел, как темная волна пехоты устремляется к длинному, ничем не защищенному флангу движущихся колонн его армии. Над противником колыхались желтые знамена. Этот цвет ничего Оюану не говорил. Чьи они? Юаньские знамена синие, «Красные повязки» сражаются под алыми стягами, войска генерала Чжана – под зелеными. Что-то переменилось под небом за это лето, пока он зарастал пылью взаперти. Было ясно, что войско под желтыми знаменами вынырнуло с дальней окраины города. Скорее всего, враги туда подобрались во время ночной суматохи и выжидали, пока появится Оюан. Но кто же это?

Он яростно выкрикивал приказы командирам кавалерии. Все его чувства слились в один неразличимый вал, грозящий раскатать его в раскаленный блин. Командиры выполняли приказы так, как это делают люди, изнуренные месяцами ожидания, наказаниями, пробуждениями посреди ночи среди пожара и воплей. Медленно, слишком медленно. Ударный отряд атакующей армии прорвался сквозь неплотный заслон стрел, выпущенных всадниками, и врезался в них на полной скорости.

Оюан знал, как выглядит отступающая армия. Но это было еще не все. Верховые командиры атакующего войска под желтыми стягами выкрикивали какие-то указания воинам Оюана. А те… те расступались, огибая клин противника, как масло огибает каплю мыла на воде. Оюан не верил своим глазам – его воины натягивали поводья и спешивались, побросав луки на землю. Да они же сдаются.

Оюана просто раздирало изнутри, и теперь он понимал чем. Отчаяние, ярость и мука слились в единое желание: не проиграть! Он услышал собственный вопль, бросившись к разоружающимся всадникам. Прыжком спешился, одним ударом обезглавил ближайшего воина, потом схватил другого за плечо и швырнул в направлении врага.

– Вставайте и сражайтесь, или я сам вас поубиваю к чертовой матери!

Неизвестно, каким было его лицо в этот момент, но воины схватились за мечи и рванули в правильном направлении. Ни один не убежал далеко. Оюан увидел, как они падают, ломаются, как стебли травы, под копытами наступающей армии. А затем эта армия настигла и его.

Он сражался с панической яростью, в беспросветном отчаянии. Накатывали слабость и жар. Организм недвусмысленно намекал, что пару часов назад генерал едва не умер от жажды. Но что такое физическая боль в сравнении с душевной? Он зарубил врага. Еще одного. Рискнул оглянуться в поисках коня, безрезультатно. Развернувшись обратно, он тут же понял, что зря отвлекся. На него наступали полукругом, с опаской. Боятся, подумал Оюан и чуть не расхохотался им в лицо. Правильно боятся, раз посмели встать между ним и его судьбой. Молодой наньжэньский командир с копьем наперевес бросил коротко:

– Взять его.

Первых двоих он убил легко. Но затем оставшиеся нахлынули на него, как волна, задавили массой, хотя меч Оюана протыкал доспехи и тела. Генерала повалили лицом в землю. Прямо над ним раздался чей-то предсмертный вопль, и кровь полилась по загривку Оюана, словно выжатая из чужой раны тяжестью навалившихся тел. Генералу и самому было впору так завопить, но из него вышибли дух. Тяжело дыша и набивая синяки о края собственных доспехов, с которых послетали застежки, генерал вяло трепыхался – беспомощней мертвеца, только вот покоя не обрел. Каждую секунду Оюан с ужасом осознавал, что все еще жив, а раз так – надо бороться. Он и боролся – дрался до тех пор, пока руки и ноги не отказали. И даже тогда ему не дали встать. Вопивший сверху наконец-то умолк.

Молодой командир присел на корточки рядом с его головой и сказал яростно и горестно:

– Ты, урод! Зачем убил их? Почему не сдался?

Нос у юноши был выдающийся, вряд ли он когда-нибудь до него дорастет. Уши торчали из-под шлема. Оюан равнодушно смотрел мимо него, на залитый кровью опрокинутый мир. Сколько же этому юнцу лет, что он переживает о павших на поле брани? Сам он никогда о таком даже не задумывался. Наконец паренек выпрямился и бросил кому-то, кого Оюан не видел:

– Передайте ему, что мы его взяли.

Тогда Оюана рывком подняли на ноги. Он в полуобморочном состоянии безвольно повис в чужой хватке. Распустившиеся волосы упали волной на лицо и скрыли мир.

Затем он понял, что над ним кто-то стоит. Знакомая невысокая фигура, некрасивое лицо над золотом доспехов. Восходящее солнце озаряло силуэт со спины.

Оюан был слишком измотан, чтобы ощутить ненависть. Он просто понял, кто это.

– Ты.

Руки, державшие его, сжались, карая за такое неуважение.

– Я, – согласился Сияющий Король. – Прости, что приказал держать тебя, но осторожность лишней не бывает.

В его юном лице не было мягкости, однако и жестокости тоже не оказалось. Оно сияло жизнерадостной силой, которой Оюан не понимал. Очевидно, сам он подобных чувств никогда в жизни не испытывал.

– Хочу сберечь свои оставшиеся конечности.

Чжу Чонба – вот как его звали, вспомнил Оюан. Монашек. Это он тогда, в Иньтяне, с отрубленной рукой повалился к ногам генерала… Если бы Оюана не держали, он бы вцепился Чжу в горло. Прыгнул бы – и тут же, как когда-то Чжу, рухнул бы на колени в крови и грязи. Он с горечью подумал: есть невольное милосердие в том, что ему не дают напасть.

– Ничего личного, – сказал ему Чжу. – Мы с Чжанами стали более близкими соседями, чем хотелось бы. А мне не хватает сил разбить их в одиночку. Вот я и подумал: если объединиться… – Он пожал плечами. – Сказано – сделано.

До генерала не сразу дошел смысл слов Чжу, а когда дошел, показался абсурдным. Ведь он убил Шао, разве это не решило одним махом все проблемы?

– Ты отбираешь у меня армию. – Сквозь забытье пробилась боль. – Ты отбираешь у меня судьбу.

Чжу обернулся к нему. Широкий лоб, решительный рот, острый подбородок. Ни тени щетины, как и у самого Оюана, загар темный, точно панцирь насекомого. Это было жесткое лицо, но на миг оно смягчилось.

– Мне ваша судьба ни к чему. У меня своя есть. И войско я вовсе не отбираю, а заимствую на время, чтобы разбить Чжанов. Покончив с этим, мы с вами отправимся на север, в Даду, где разобьем Главного Советника и центральную армию. Это и так входило в ваши планы. Затем, после захвата столицы, я дам вам убить Великого Хана. – Солнце, поднявшись над золотым шлемом Чжу, сверкнуло в глаза Оюану. – Вы ждали отмщения… сколько лет? Сможете подождать еще чуточку.

Оюану каждый день – каждый час, каждый удар сердца – был невыносим. Трудно и страшно поверить, что ждать настолько больно. Чжу не понять. Ибо поверить в такую муку, какую испытывал Оюан, может лишь тот, кто сам ее пережил. Оюан знал это по собственному опыту. Он страшился того, что замыслил сделать с Эсенем, собирался с духом. Каждый миг ожидания казался маленькой смертью, но это ни в какое сравнение не шло с тем пламенем, которое сжигало его сейчас.

Оюан понял – и чуть не сгорел от стыда, – что готов на что угодно, лишь бы вернуть себе армию. Он бы упал на колени и умолял Чжу войти в его положение, если бы верил, что это поможет. Ползал бы и унижался на глазах у обеих армий, ибо что значит честь в сравнении с болью?

Но у него нет власти. Откупиться Оюану тоже нечем, а его честь ценна разве что ему самому.

– Я знаю, вы меня ненавидите, – сказал Чжу. Он не был ни жесток, ни добр; его беспечное юное лицо сияло надеждой и предвкушением, свойственным человеку, которому даже не снилось, что будущее может оказаться нерадужным. – Знаю, что и в победу мою вы не верите. Но я намерен победить любой ценой. И сделаю это. Просто подождите, генерал, – ваше желание исполнится.

– Согласен.