Революция? В Германии? Это невозможно, не с тем влиянием, которое имеют национал-социалисты. Раз в несколько лет на внешних территориях поднимались восстания – бунты в шахтовых лагерях, на нефтяных месторождениях, – но новости о них редко достигали экранов «Рейхссендера» прежде, чем восстания подавлялись. Вычищались с безжалостностью, с какой удаляют нерв из зуба: быстро, жестоко, болезненно.
Собрать силы, достаточные, чтобы напасть на самое сердце Рейха? Это уже не больной зуб. Это долгие годы гниения изнутри.
– Некоторые генералы воспользовались мнимой кончиной фюрера, чтобы обманом заставить свои подразделения Вермахта захватить столицу. Они арестовывают главных должностных лиц национал-социалистов. Попытка свержения правительства представляется весьма хорошо организованной. Они бы даже могли в этом преуспеть, если бы в их плане не было одного ключевого недостатка. – Баш замолчал, взглядом разбирая Феликса по кусочкам: загорелые руки, очень светлые волосы, сломанная переносица. – Сколько вам лет, господин Вольф?
– Семнадцать.
– Так молоды, – неодобрительно протянул офицер. – Слишком молоды, чтобы помнить… Много лет назад, во время войны, был похожий случай. Фюрера предали доверенные люди, которые запланировали убить его и захватить власть. Они тайно пронесли бомбу в «Вольфсшанце», штаб-квартиру Гитлера. Когда бомба взорвалась, предатели использовали смерть фюрера в качестве предлога, чтобы установить власть над Берлином. Но Гитлер пережил взрыв. Сопротивление было быстро подавлено, заговорщики арестованы и подвергнуты пыткам. Они выдали имена других заговорщиков, что привело к новым арестам и новым пыткам… Можете угадать, господин Вольф, сколько человек было казнено после этого инцидента?
Феликс понятия не имел.
– Три сотни?
– Пять тысяч. Пять тысяч предателей было уничтожено. И вот к чему мы пришли, почти двенадцать лет спустя, очередной путч. Очевидно, корни восстания, которые мы пытались вырвать окончательно, всё же сохранились. Пустили ростки… – Баш задумался, покачал головой. – На этот раз нужно действовать иначе. Сопротивление необходимо уничтожить полностью, искоренить всех вовлечённых. Вы, господин Вольф, нам поможете.
– Но я ничего не знаю. Даже когда я думал, что это Адель… она ничего не рассказывала. Я до середины гонки даже не знал, что Ада – вернее, эта девушка – связана с Сопротивлением. – Было больно думать о тех разговорах теперь, когда Феликс знал, что за ними таится: ложь, ложь и ничего, кроме лжи. Всё в девушке – внешность и чувства, правильное и неправильное – было лишь искусно выполненной миссией.
– О, я не собираюсь выуживать из вас информацию под пытками. – Командир СС опустил глаза к мраморно-розовой луже. – Думаю, нам их хватило.
– Тогда… как…
– Если выпустить крысу из мышеловки, куда она направится? – Баш не стал ждать ответа. – Поспешит обратно в гнездо. Да, благодаря вашей информации о татуировках нам удалось захватить девчонку. Можно продолжать пытки в надежде, что она выдаст нам пару имён, но терпеть боль она умеет даже лучше, чем вы. Гораздо легче отпустить её и позволить привести нас прямо к штаб-квартире. Конечно же, я не могу отправить за девушкой кого-то из своих людей. Она слишком хорошо обучена. Это её отпугнёт.
– Вы хотите, чтобы это сделал я, – закончил Феликс.
Штандартенфюрер кивнул.
– Мы обеспечим вас инструментами, необходимыми для побега. Вам нужно завоевать доверие девушки и проследить за ней до штаб-квартиры Сопротивления. Когда раскроете их укрытие, свяжетесь со мной. Как, я вам расскажу. Пока вы следуете плану, ваших родителей никто и пальцем не тронет.
Удивительно, как умело штандартенфюрер может угрожать, не проговаривая ничего вслух. Феликс предпочёл бы более прямолинейное: «Провалишься, и мы убьём твоих родителей».
– Что насчёт Адель? – спросил он.
– Я поговорил с рейхсфюрером Гиммлером о помиловании, – ответил Баш. – Если всё пройдёт успешно, Адель будет оправдана.
То, что предлагал ему штандартенфюрер, было непростым делом. Не какая-то замена нерабочих деталей. Больше похоже на сбор двигателя с нуля – Феликс пару раз видел, как отец это делал. Болты выпускного коллектора, крышки клапана, головки блока цилиндров, шатуны… каждую крошечную деталь нужно снять, проверить и вернуть на место с идеальной точностью. Работа занимала недели и могла пойти прахом всего из-за одной неправильно размещённой детали.
Сымитировать побег, проследовать за тренированной убийцей до самой Германии, проникнуть в Сопротивление и провести СС в самое его сердце. Непростая задача, но всё же решение. Если Феликс справится, его семья – мама, папа и Адель – будет спасена.
А девушка… если бы вены Феликса не истончились от потери крови, в них бы всё ещё кипел гнев. Но он был измотан, и ярость тонула в новом, более глубоком чувстве. Эта девушка лгала Феликсу, использовала его, заставляла волноваться за неё, оставила здесь умирать. Она пыталась навредить его семье.
Девчонка заплатит за всё.
К слову о плате… Феликс дёрнул головой в сторону телевизора.
– А как же ваше «должна заплатить кровью»?
Вопрос едва сорвался с его губ, как помехи на экране исчезли, сменившись знакомой сценой: флаг партии национал-социалистов, висящий над стулом. Стулом, который каждую неделю появлялся в выпусках «Разговора с Канцелярией»: с высокой спинкой, обтянутый бархатом.
И он не был пуст.
На нём привычно сидел фюрер – абсолютно прямая спина, корпус слегка повёрнут, словно давно почивший король на портрете. Мертвенно-бледное лицо и яростные глаза, обращённые в камеру.
Это запись. Должна быть ей. Даже если бы фюреру каким-то образом удалось выжить после прямого попадания в сердце, он не сидел бы на своём стуле через несколько часов после происшествия.
Но когда фюрер заговорил, всё сходство с призраком исчезло. Слова его были сильны, как никогда, выкованы из прочного металла слогов: «Мои соотечественники. Наша великая империя мира и чистоты находится под угрозой. Этим вечером многие из вас стали свидетелями отчаянного покушения на мою жизнь…»
Феликс уставился на экран, не в силах поверить.
Не запись. Не призрак.
Без единой царапинки.
«Само Провидение вновь защитило меня…»
– Запомните мои слова, господин Вольф, – голос Баша заглушил речь фюрера. Он смотрел на экран телевизора, на губах застыла полуулыбка. – Кровь будет. Более, чем достаточно. Скоро мир в ней утонет.
Глава 10
Карта Хенрики начала меняться.
Первые новости пришли из Каира, в 14:30. Расшифрованное Бригиттой сообщение – написанное карандашом – было простым:
Рейхскомиссар Штром арестован. Национал-социалистические силы сдались. Египет объявлен Республикой. Ждём остальных.
Остальные агенты засвистели и заревели, когда Бригитта прочитала новости. Каспер улыбался так широко, что на левой щеке стала видна ямочка. Йохан отсалютовал воображаемым бокалом: Ура! Райнхард поднял свой, не менее воображаемый, чтобы чокнуться в ответ. Хенрика добавила маркеры на оперативную карту – насыщенный сине-фиолетовый цвет отметил границы Египта.
Один Рейхскомиссариат пал. Ради этого стоило преодолеть такое расстояние.
Доклады текли постепенно, создавая на карте Хенрики паутину линий огня из тонкой пряжи, удерживаемой кнопками. Восстания вспыхивали по всему Лондону и Дублину. Рим был в огне. Насилие не успело просочиться только в Германию, потому что здесь революция была облачена в военную форму. Многие мятежные генералы без проблем направили свои войска в стратегически важные пункты по всему городу. Райнигер со своим подразделением прошёл по Аллее Славы до Зала Народа, совершив быстрые и тихие аресты. Геринга уже задержали, вместе с ним был захвачен и контроль над войсками Люфтваффе[5]. (Согласно докладу, Геринг сидел в кабинете, покуривая праздничную сигару в честь своего «повышения»). Геббельс был ещё в Токио, нахождение Борманна и Гиммлера было неизвестно.
Алая волна отступала. Кусочек за кусочком, красный цвет угасал.
Адель снова начала биться в дверь. Грохот от ударов ногами по металлу, словно метроном, отсчитывали время для работающих в комнате. БУМ, БУМ. Получить код. БУМ. Ввести буквы на клавиатуре «Энигмы». БУМ. Записать полученное сообщение. БУМ. Внести заметки. БА-БАХ. Доложить генералу Райнигеру о победе в Египте. БУМ.
Порой к своему сольному номеру Адель добавляла слова: «Вы все за это заплатите!» Хенрика заглушала её крики стуком клавиш печатной машинки, задаваясь вопросом: эта девушка когда-нибудь устаёт? Она упряма, как осёл. Почти как Яэль.
Эта мысль напомнила Хенрике, что они до сих пор не получили от девочки вестей. В протоколе миссии Яэль не было сказано, что она обязана доложить о выполнении, да и в бегах передать сообщение Сопротивлению было почти невозможно. Хенрика подняла взгляд на тёмно-серые земли Японских островов.
Яэль ещё в Токио? Нет, конечно же, она уже выбралась…
– Хенрика, – голос Каспера звучал странно, заставляя польку посмотреть на него. Ямочка на щеке пропала. Трубка радио безвольно повисла в его руках.
Карандаш Бригитты упал на пол, но она даже не попыталась его поднять. У Райнхарда и Йохана были ошеломлённые, разбитые взгляды. Все четверо смотрели за спину Хенрике, в сторону телевизора.
Когда она обернулась, то увидела почему.
«Рейхссендер» снова транслировал передачу. Перед камерой сидел Адольф Гитлер. Живой и, судя по виду, абсолютно здоровый.
Он говорил: «Мои соотечественники. Наша великая империя мира и чистоты находится под угрозой. Этим вечером многие из вас стали свидетелями отчаянного покушения на мою жизнь. Победоносной Вольф, с её слабой женской душой, прочистили голову, заставив поверить, что без меня мир станет лучше. Само Провидение вновь защитило меня от тех, кто стремится разрушить наш образ жизни. Несмотря на все их старания, я не мёртв».
«Но опасность не миновала. И сейчас я взываю к людям Рейха, прошу вспомнить клятву, которую давали своему фюреру. Вспомнить о великом мире, который мы построили вместе, и не позволить чистой крови ваших отцов пролиться напрасно».
– Проклятье! – прошептал Каспер.
Ответ Хенрики был намного громче, намного хуже.
Грохот в кладовке оборвался, умер. Хенрика была готова поспорить на десять тысяч рейхсмарок, что Адель прижалась ухом к двери, слушая яростный и невероятно живой голос фюрера.
«Наше возмездие будет стремительным и безжалостным. Мы заберём кровь за пролитую кровь. За пулю, выпущенную в Токио, тысячи обрушатся на головы предателей Отечества. Сопротивление будет уничтожено без колебаний…»
Казалось, руки Хенрики двигались сами по себе, ударяя по печатной машинке, пальцы коснулись клавиш «Олимпии», не попадая по ним. Машинка упала на пол, с грохотом разбиваясь о бетон кучей покорёженного металла и чернильной ленты. Документ, над которым работала Хенрика, был усыпан буквами. «Величайшая победа – Фюрер Адольф Гитлер мёртв – и самая маленькая – Каир объявил себя Республикой», а в конце СМЛБЖ ЯГШЩ ЙЦУК, набор случайных букв.
На этом моменте история операции «Вторая Валькирия» прерывалась.
Глава 11
У Яэль был свой стиль стрельбы: левая рука поднята и вытянута вперёд. Адольф Гитлер стоял перед ней, снова (до сих пор) живой. Усы укрывали губу; надувшиеся вены оплетали виски. Глаза его были звеняще, маниакально голубыми.
«УБЕЙ УБЛЮДКА»
Яэль подчинилась: палец на курке. Пуля просвистела сквозь золото бального зала, впиваясь фюреру в грудь. Сначала была лишь пустота – провал в плоти, где раньше было мясо.
Потом появилась кровь. Хлестнула наружу, повсюду.
Адольф Гитлер не закричал и не упал. Он начал меняться. Волосы вспенились белым, затем окрасились чёрным. Его глаза вспыхнули тёмным, темнее, ещё темнее, пока не стали того же оттенка, что у Цуды Кацуо. Это и были глаза Кацуо. Японский Победоносный стоял на месте фюрера, взгляд его после смерти стал даже острее. На его груди продолжал расцветать алый круг.
«Мне так жаль, мне так жаль, мне очень, очень жаль», – хотела сказать Яэль. Но вместо этого палец её непреклонно надавил на курок. В груди Цуды Кацуо появилось второе отверстие.
Он снова изменился, приобретая лицо Аарона-Клауса – каким она видела его в последний раз. Его лицо излучало веру, что он сможет всё изменить.
Его она тоже застрелила.
Опять и опять. Выстрел, изменение, выстрел, изменение. Меняющий кожу надевал лицо за лицом, лицо за лицом. Тёмные кудряшки Мириам. Мамины глаза цвета вечерних теней. Улыбка бабушки, словно составленная из клавиш пианино. Яэль выпустила больше пуль, чем могло поместиться в обойме её П-38. Выстрелы изрешетили их грудные клетки, отверстий было больше, чем мог бы вынести любой человек. Лица продолжали меняться, звуча в бесконечной молитве потерянных душ.
Они не хотели умирать. Не становились мёртвыми.
Сейчас они были сосудами с кровью, что вырывалась из многочисленных ран, оставленных Яэль. Растекаясь по полу, облизывая подошву её дзори[6].
– Разве не этого ты хотела? – спросил Аарон-Клаус. – Разве не к этому мы так упорно готовились?
БАХ!
– Ты бросила меня, – прошептала Мириам. – Оставила умирать.
БАХ.
– Монстр! – взвыла мать. – Она монстр!
БАХ.
Кровь достигла лодыжек, поднималась всё выше, выше, теплом коснулась коленей. Позади Яэль стояла толпа, но люди, казалось, не замечали, как красный цвет пачкает кимоно, пропитывает их костюмы. Они держали бокалы шампанского, гомон их бессмысленных разговоров становился всё громче, громче, громче…
Пробуждение было странным. Не как после большинства кошмаров. Не было ни бешено стучащего сердца, ни молотящих по воздуху конечностей, ни промокшей от пота рубашки. Лишь темнота, шум, боль и уколы окровавленных волос на щеках, когда Яэль подняла голову, осматривая полутёмное помещение.
Стены: металлические и… изогнутые? Жёсткий пол. Сидения, обитые шершавой коричневато-жёлтой тканью. На сиденье напротив неуклюже лежал Лука Лёве; ожёг от сигареты на ключице поднимался и опускался с каждым вздохом. Гул толпы из кошмара продолжался, был невыносимо громким.
Двигатель самолёта.
Она вспомнила.
После ударов штандартенфюрера и упорного молчания Яэль, военный исчез. Яэль, Лука и их охранники остались в бальном зале с неизвестным меняющим кожу прикрытым простынёй трупом. Утекали часы. В окна проникли первые лучи рассвета, плавно перешедшего в утро, а потом и в день. Охрана сменилась. Кровавый саван и мёртвое тело двойника фюрера были убраны из зала. День медленно полз вперёд. Когда офицер СС, наконец, вернулся, с ним был Феликс Вольф. Издалека казалось, что на парне надета перчатка из лакированной красновато-бурой кожи. Но когда штандартенфюрер Баш подтащил Феликса ближе, Яэль рассмотрела два пальца его правой руки, раздавленных.
Он такого не заслужил.
Яэль поймала момент, когда Феликс увидел волков, увидел её. Вольф вздрогнул. Выше, выше поднимались его голубые глаза: минуя бабушку, маму, Мириам, Аарона-Клауса, Влада… по окровавленной и яркой коже её «классического» лица, пока их взгляды, наконец, не встретились. Глаза обоих были затуманены болью, внешней и внутренней. Яэль хотела что-нибудь сказать, но говорил уже штандартенфюрер, рассказывал, что их троих на самолёте отправят в обратно Германию для «более тщательного допроса» и судебного разбирательства.
Вместе с охранниками из СС их отвезли на полевой аэродром и погрузили в личный самолёт фюрера: Иммельман IV. Яэль, Феликса и Луку засунули в хвостовой отсек и заперли за металлической дверью, лишили такой роскоши, как ватные ушные затычки и апельсиновый сок. Штандартенфюрер Баш и охранники бросили их одних, уйдя в переднюю часть самолёта.
Это показалось Яэль странным, но опять же, какой смысл оставлять охрану? Руки пленников были скованы наручниками и прикреплены к неподвижным элементам салона. (Запястья Яэль приковали к ножке стола, Луки – к каркасу его сидения). Но даже если им удастся освободиться, куда идти? Они заперты в металлической трубе в тысячах метров над неведомой глушью.
Но Феликса Вольфа это не останавливало. Парень сидел рядом с Яэль, его руки были прикованы к другой ножке стола. Света в кабине было очень мало – самолёт летел на запад, слишком медленно, чтобы обогнать ночь, – но Яэль всё же могла разглядеть месиво из содранной кожи и запёкшихся комков гранатового цвета, в которое превратилось его рука.
(Не удивительно, что ей снилась кровь).
По крайней мере, большой и указательный пальцы на правой руке вроде бы работали нормально. Феликс использовал их, пытаясь открыть замок наручников. Отмычка была грубоватой, но неплохой – ему удалось снять значок с формы Гитлерюгенд и придать булавке нужную форму, согнув её о край стола.
Но – как сказал Влад, когда Яэль только начинала обучение – вскрытие замков требует деликатности. Точности, которую покалеченные пальцы Феликса обеспечить не могли. Свежие раны скребли о металл наручников, пока снова не начали кровоточить. Раз в несколько секунд Феликс сбивался и ругался, едва удерживая в руках булавку. На его бледном, веснушчатом лице отразилась мука.
– Хватит! – Это слово не было первым (или единственным), что хотела сказать ему Яэль, но оно просто вырвалось. – Ты только делаешь себе больно!
Феликс продолжал крутить булавку. Он делал всё возможное, чтобы не смотреть на девушку. А Яэль делала всё возможное, чтобы не смотреть на кровь – стекающую по коже Феликса, вдоль наручников, собирающуюся на рукавах формы Гитлерюгенд.
Спустя ещё несколько минут гримас боли и ковыряния булавкой замок щёлкнул. Левое запястье Феликса было свободно. На взлом правого замка ушло заметно меньше времени. С громким клац наручники упали на пол.
– Протянете нам руку помощи, господин Вольф? – Лука уже проснулся и пялился на второго парня. – Мне даже не важно, что от одной из них осталась лишь половина.
Феликс обернулся. Лицо его было покрыто множеством ран, видимых даже в скудном свете кабины самолёта. Нос его всё ещё был заклеен после удара Луки, на виске остался синяк от последней встречи с пистолетом Яэль, губы покрылись красной коркой после пыток эсэсовцев. Он совсем не был похож на мальчишку с чёрно-белых фотографий в досье Адель. Не похож на парня, который бросил всё, чтобы помочь Яэль на дороге.
Феликс опустился на колени, отпирая наручники Луки. Но даже не двинулся, чтобы избавить от оков Яэль.
– Где моя сестра? – Взгляд глаза в глаза был не столь болезненным, сколь… опасным. Феликс смотрел на неё с острой яростью, но Яэль это не удивило.
Она отняла у него любимого человека. После такого любой станет опасным.
Четырёх потерянных жизней (четырёх чернильных волков) достаточно, чтобы превратить человека в монстра.
– В безопасности. – Яэль надеялась, что это правда, и не только ради Феликса. После того, как она вырубила Адель в её квартире в Германии, Каспер отвёз девушку в подвал пивной Хенрики. Этот офис – сердце и душа Сопротивления. Если он не в безопасности…
– Я спрашивал не об этом, – взгляд Феликса стал острее. Костяшки здоровой руки напряглись.
Яэль посмотрела на них. Почти желая, чтобы Феликс нанёс удар. Прекрасно зная, что СС раздробит каждую оставшуюся косточку, чтобы вытянуть из изувеченного парня любую возможную информацию. Она не винила его за рассказ о татуировках, но, если остался хоть малейший шанс, что устроенная Райнигером операция «Вторая Валькирия» ещё в силе, Яэль не станет рисковать ей напрасно.
– Это всё, что тебе нужно знать, – сказала она. – Адель в безопасности.
– Я бы не стал так волноваться, господин Вольф. – Лука вклинился между ними. – Ваша сестра более чем способна за себя постоять.
– Адель… – Что бы Феликс ни собирался сказать, он передумал и только покачал головой. – Ты её не знаешь.
Лука фыркнул и покачнулся на пятках.
– Как и ты. Фройляйн Хамелеон три чёртовых недели заставляла нас думать, что она твоя плоть и кровь.
Рот Феликса распахнулся, потрескавшиеся губы раскрылись. Он хотел что-то сказать, но не смог.
– Если она говорит, что твоя сестра в безопасности, значит, так и есть. Конец дискуссии, – отрезал Лука. – Меня больше беспокоит наше будущее обезображивание и возможное обезглавливание.
– Есть способы умереть и похуже, – Феликс понизил голос.
– Возможно. Но сам я из тех, кто предпочитает умереть во сне от остановки сердца, – возразил Лука. – Фройляйн – наш шанс этого добиться, но, проклятье, она нам не поможет, если будет закована в наручники. Так что, если ты не возражаешь, я заберу булавку?
Двигатели Иммельмана IV гудели, ревели, самолёт трясся, пролетая сквозь зону турбулентности. Брат Адель уронил значок Гитлерюгенд на пол и отошёл в сторону. Закатив глаза, Лука поднял булавку и принялся за наручники Яэль. В полной тишине она наблюдала за его работой, не зная, что чувствовать.
Выбирать было из чего. Злость – оправданная – за то, что случилось в доках. (Яэль до сих пор мысленно проклинала его на шести языках). Восхищение – заслуженное – тем, как он вёл себя с штандартенфюрером СС в бальном зале. А кроме прочего было ещё это неясное, потерянное ощущение.
Что теперь? Что теперь? Что теперь?
Лука поднял взгляд. Их глаза встретились – его, ошеломляющий, цвета шторма, и её мерцающий, неестественно яркий, – и Яэль вдруг поняла, что смотрит в них слишком долго.
– К слову о доках, – сказал парень. – Ты была рядом со мной последние три недели. Сама понимаешь, доверие – не самая моя сильная черта. Я повёл себя как придурок. Подлец.
– Да.
– Мне следовало подождать.
– Да, – согласилась Яэль. – Следовало.
Он воткнул булавку – грубо, слишком грубо – в замок. (Деликатность, как и доверие, не входила в список достоинств Луки Лёве). Яэль начала волноваться, что он может слишком сильно перегнуть булавку, сломать её. Она уже хотела спросить, знает ли Лука, что делает, когда…
Поворот, щелчок, свобода!
Первый замок, второй. Наручники Яэль упали на пол. Она потратила несколько лишних минут, чтобы вправить сломанный нос на место.
Что теперь? Что теперь? Что теперь?
Они всё ещё заперты, как в ловушке, внутри самолёта. Раненые, безоружные, в меньшинстве. Даже если бы удалось преодолеть металлическую дверь, разделяющую их и солдат СС, и каким-то чудом одолеть своих тюремщиков, оставался один маленький вопрос: как посадить самолёт? К такому Яэль не подготовили даже годы тренировок.
Однако Феликса, казалось, это не пугало. Брат Адель прочёсывал кабину в попытке найти хоть что-то полезное. Подушки, одеяла, хрустальные бокалы, старые копии «Рейха». (В ХАНОЕ ГОНЩИКАМ ВЫДАЛИ НОВЫЕ РИКУО 98S – гласил заголовок). Он даже достал часы Мартина из кармана, со щелчком открыл циферблат и сразу же его захлопнул, видимо, решив, что ответов в них не найти.
Лука поднял один из бокалов и подкинул его в воздухе. Тяжёлый хрусталь звучно шлёпнулся в ладонь.
– Можно попробовать вырубить их, когда за нами придут.
Хрустальные фужеры против целой толпы эсэсовцев? Яэль покачала головой.
Иммельман IV снова содрогнулся. Яэль почувствовала, как пол под ней накренился, гравитация сместилась к носу самолёта. Они начали снижаться? Уже?
– А что это такое? – Феликс кивнул в сторону дальней стены кабины.
Все трое подались вперёд, чтобы рассмотреть предмет.
Это был красный рычаг.
И тогда Яэль вспомнила.
(Как можно было не вспомнить раньше?)
Иммельман IV – личный самолёт Адольфа Гитлера. Единственный самолёт, в котором он когда-либо летал.
Яэль рассмеялась. Звук вырвался из горла слишком легко. Лука и Феликс обратили на неё взгляды, на лицах застыла тень сомнения: «Она рехнулась?»
В первые недели планирования миссии Яэль много времени проводила с Райнигером, изучая схемы охраны фюрера. После сорока девяти покушений оборона Гитлера была почти герметична, что не останавливало Сопротивление от попыток дважды, трижды, четырежды проверить её и найти лазейки. Расписания дежурств, чертежи, планы транспортировки – все документы и схемы, в которых могла таиться разгадка слабого места. Райнигер лишь мельком взглянул на чертёж Иммельмана IV, прежде чем отбросить его в сторону. Яэль подняла с пола лист парафинированной бумаги, глядя на изогнутые, летящие линии, тонкие следы, которые напомнили о так любимой ей гравюре Валькирии.
– Почему нельзя напасть в самолёте? – спросила Яэль.
– Помимо отсутствия камер «Рейхссендера»? Иммельман IV неприступен. – Райнигер кивнул на чертёж в руках Яэль. – Невозможно точно узнать, когда фюрер взойдёт на борт, так что нет смысла устанавливать бомбу с часовым механизмом. Иллюминаторы сделаны из пятидесятимиллиметрового пуленепробиваемого стекла. Кабина фюрера укреплена сталью и оснащена отдельным аварийным люком. В спинке каждого кресла имеется парашют. Если во время полёта что-то пойдёт не так, Гитлер просто потянет за красный рычаг и будет таков.