Каталог катастрофы

4. Истина где-то рядом

– Вы не помните, что было дальше?

– Нет. Я вам об этом уже час твержу.

Нет смысла на них злиться, ребята просто делают свою работу. Я подавляю желание потереть голову: под повязкой зудит здоровая ссадина за правым ухом.

– Потом я очнулся в больнице на следующий день.

– М-мнда-а-а.

Я озадаченно моргаю. Неужели мне не послышалось, как кто-то сказал «м-мнда-а-а»? Так вообще кто-нибудь говорит?.. Кажется, это парень, похожий на старый носок кладбищенского сторожа, Дерек как-его-там. Он тоже моргает слезящимися глазами.

– Согласно шестому абзацу четвертой страницы медицинского заключения…

Я смотрю, как все остальные послушно листают бумаги. Никто и не подумал дать мне экземпляр, разумеется, хоть это и мои бумаги.

– Ушиб и микротрещина в правой затылочной кости; гематома и повреждения кожного покрова указывают на удар тяжелым тупым предметом.

Я поворачиваю голову, морщась от боли в шее, и показываю на повязку. Прошла почти неделя. Чего не говорят в полицейских детективах, так это того, как же больно получить по голове тяжелой дубинкой. Нет-нет, не дубинкой, конечно: предметом, тяжелым, тупым, предназначенным для использования сотрудниками Черной комнаты на оперативных заданиях в соответствии с US-MIL-STD-534–5801.

– Я полагаю, это совпадает с показаниями, – заявляет ходячий труп. – Пожалуйста, продолжайте.

Я вздыхаю:

– Я очнулся в больничной палате с иголкой в вене и каким-то парнем из спецслужб рядом. Примерно через час явился некто, он утверждал, что это он управлял Клетчатым, а потом начал задавать неудобные вопросы. Похоже, они уже обложили дом. Когда я в третий раз объяснил, что произошло в мотеле, он согласился, что это не я попортил их имущество, и захотел узнать, как и зачем я оказался рядом с домом. Я ему сказал, что мне позвонила Мо и попросила о срочной помощи. Когда я повторил это еще десяток раз, он ушел. На следующее утро они отвезли меня в аэропорт и посадили на самолет.

Мачо из бухгалтерии, который сидит рядом с Дереком, смотрит на меня с ненавистью.

– Бизнес-классом! – шипит он. – Я полагаю, это была ваша идея?

Оп-па!

– Я тут ни при чем! – возмущаюсь я. – Они что, выставили счет?..

– Да, – кивает Энди. Он бездумно вертит в пальцах ручку, а об энергосберегающую лампу на потолке так же бездумно бьется муха.

– Ой.

Не то, чтобы непредвиденные расходы считались в Прачечной расстрельной статьей, но по тяжести они идут сразу после нарушения прямых приказов и измены Родине. Во времена Маргарет Тэтчер проводились даже проверки использования скрепок, но потом кто-то заметил, что падение боевого духа в этой организации может обойтись дороже, чем, например, в министерстве сельского и рыбного хозяйства.

– Вины не признаю, – автоматически говорю я, прежде чем успеваю прикусить язык. – Я их об этом не просил, это произошло после того, как операция пошла не по плану, и вообще я был без сознания.

– Никто не обвиняет тебя в том, что ты растратил служебные средства без необходимости, – ласково говорит Энди и бросает предупреждающий взгляд на Дерека из бухгалтерии, а потом добавляет: – Я бы хотел узнать, почему ты вообще за ней увязался. Стандартная методика работы предполагает, что ты должен был немедленно покинуть территорию страны, как только тебя вскрыли. Зачем ты туда полез?

– Кхм. – Губы у меня пересохли, потому что этого вопроса я ждал. – Я собирался уехать. Покинув место убийства, я сразу же сел в машину и поехал из города в аэропорт. И улетел бы, но мне позвонила Мо.

Я снова облизываю губы:

– Мое задание предполагало, что я смогу организовать выезд источника. Я сделал вывод, что кто-то считает Мо достаточно ценным источником, чтобы ради нее стараться. Приношу извинения, если дело не в этом, но по звонку я заключил, что Мо похитили, и после встречи со стрелком решил, что это худший результат, чем провал задания и отступление. Поэтому пришлось импровизировать на ходу: я поехал к ней домой и применил локатор. Я много об этом думал. О том, что нужно было делать. Например, я мог бы выяснить, где ее держат, а потом вернуться в мотель, чтобы узнать, кто руководил тем шпионом. Или поехать в аэропорт и позвонить из зала ожидания. Но я увяз слишком крепко. Какой-то ублюдок только что попытался меня убить; получается, РУ ВМС прослушивало Мо. Они перехватили мой звонок, и я смог им сказать, где искать. Но они, скорее всего, уже знали. Когда Мо позвонила мне с мобильного, они уже должны были получить сигнал.

Я залпом выпиваю стакан воды и ставлю его обратно на стол.

– В общем, я думаю, РУ ВМС или какая-то другая тайная служба из трех букв – например, агенты Черной комнаты под видом РУ ВМС – следила за Мо и вычислила меня, как только мы с ней встретились. Разыграли меня втемную. А вот тот, кто попытался меня пристрелить, застал их врасплох. Это было не по сценарию. Я знаю, что должен был вернуться, но в тот момент, думаю, все потеряли хладнокровие. Да кто они вообще, эти психи? Затеять старший призыв у всех на виду…

– Вам знать не положено, – шипит Дерек. – Хватит!

– О’кей. – Я откидываюсь на спинку стула, так что он встает на дыбы; у меня адски болит голова. – Ситуацию понял.

Моя третья мучительница вкрадчиво спрашивает:

– Это ведь не всё, не так ли, Роберт?

Я раздраженно перевожу взгляд на нее:

– Да, наверное, не всё.

Бриджет – блондинка, эффективный менеджер и карьерист. Она не сводит взгляда с сияющих высот секретариата кабинета министров, будто не замечает пуленепробиваемого стеклянного потолка, нависшего над всеми сотрудниками Прачечной. Есть подозрение, что ее основная должностная обязанность – портить жизнь всем, кто расположен ниже ее по карьерной лестнице, преимущественно руками своей прислужницы, Хэрриет. Она продолжает, строго для протокола:

– Мне не нравится, как была организована эта операция. По плану, это должен был быть самый обычный контакт с отчетом, едва ли на ступеньку выше разговора с нашим консулом. При всем уважении Роберт – не самый опытный наш представитель, его не следовало отправлять на такое задание без соответствующей подготовки…

– Да это же дружественная территория! – перебивает Энди.

– Дружественная настолько, насколько это возможно без двустороннего договора, то есть страна, с которой у нас нет активного обмена разведданными, совместного комитета и местных рабочих контактов. Иными словами, это зарубежная страна. Роберта бросили туда без надлежащего присмотра и поддержки со стороны руководства, и, когда операция слетела с рельсов, он, разумеется, сделал всё возможное, но этого оказалось недостаточно, – цедит она и ослепительно улыбается Энди. – Хочу отметить, что ему нужна дополнительная подготовка, прежде чем отправлять его на одиночные задания. Также хочу отметить, что нам, кажется, следует внимательно рассмотреть и критически оценить обстоятельства, которые привели к такому назначению, на случай если они указывают на слабость в нашем планировании и отчетности.

Ну обалденно. Энди, судя по виду, чувствует такое же отвращение, как и я. Вместо маленькой ложечки Бриджет вылила на нас – да и не только на нас, вообще на всех – целую цистерну дегтя. Я, мол, «сделал всё возможное», и мне нужен надзор, прежде чем выпустить меня из детской в туалет одного. И теперь Бриджет начнет совать свой длинный любопытный нос в отчетность Дерека, Энди и всех остальных, чтобы проверить, соблюдались ли все инструкции. И если она найдет что-то отдаленно похожее на халатность, то непременно блеснет перед высоким начальством и наведет порядок, а все, кто будет возражать, проявят «прискорбный непрофессионализм». Офисная политика, редакция Прачечной.

– У меня голова болит, – бормочу я. – И тело подсказывает, что уже два часа ночи. У вас есть еще вопросы? Если вы не против, я поеду домой и полежу денек-другой.

– Лежи до конца недели, – отмахивается Энди. – Мы всё утрясем к твоему возвращению.

Я быстро встаю; в текущем состоянии я даже не думаю уточнить, в каком извращенном и диковинном смысле он употребил слово «утрясем».

– И я бы хотела увидеть ваш письменный рапорт об операции, – добавляет Бриджет, прежде чем я успеваю закрыть за собой дверь. – Оформленный в соответствии со служебной инструкций четвертой редакции, глава одиннадцатая, параграф С. Спешить не нужно, но я хочу видеть его у себя на столе к концу следующей недели.

Рапорт письменный, для зловредного применения, см. «Бюрократы».

И я еду домой, предвкушая встречу с горячей ванной, а потом – восемнадцать часов в постели.

Дома всё почти так же, как было, когда я уехал семь дней назад. Куча счетов медленно желтеет в углу, подпирая одну из ножек кухонного стола. Мусорное ведро переполнено, раковина забита посудой, а Пинки не почистил хлебопечку после последнего использования. Я заглядываю в холодильник и обнаруживаю там сморщенный чайный пакетик и упаковку молока, которому осталось еще дня два до того, как оно потребует права голосовать на выборах, так что я завариваю себе кружку чая, а потом сижу на кухонном столе и играю в тетрис на своем КПК. Цветные блоки похожи на падающие снежинки, и некоторое время я просто туплю в экран. Но реальность не дает мне покоя: у меня стирки на неделю в чемодане, еще на неделю – в комнате, а пока Пинки и Брейн на работе, я могу добраться до стиральной машины. (Если, конечно, в ней кто-нибудь не забыл опять дохлого хомячка.)

Я демонстративно игнорирую счета и волоку чемодан наверх. Комната примерно в том же виде, в каком я ее оставил, и я вдруг понимаю, что не хочу так больше жить: не хочу больше видеть всю эту б/у мебель, собранную инопланетянами с планеты Домовладельцев, не хочу больше делить личное пространство с парой суперумных нерях, у которых проблемы с поведением и взрывоопасные хобби, не хочу больше ограничивать свои будущие возможности добровольно принятым обетом бедности – подписью на своем удостоверении сотрудника Прачечной. Я тащу чемодан в свою комнату сквозь туман усталости и легкого отчаяния, а потом открываю его и начинаю раскладывать содержимое в кучки на полу.

Что-то шевелится у меня за спиной.

Я оборачиваюсь так быстро, что почти воспаряю над землей, и судорожно хватаюсь за мумифицированную обезьянью лапку, которой у меня здесь нет. Потом приходит узнавание, и у меня перехватывает дыхание.

– Ты меня напугала! Что ты тут делаешь?

Видна только ее макушка. Она сонно моргает:

– А ты как думаешь?

Я осторожно подбираю слова:

– Спишь в моей кровати?

Она отодвигает теплое одеяло, чтобы зевнуть. Рот – розовый с серым в тусклом свете, пробивающемся через новые шторы.

– Ага. Мне сказали, ты сегодня вернешься, поэтому я, м-м, сказалась больной. Хотела тебя увидеть.

Я сажусь на край кровати. У Мэйри мышиного цвета волосы с несколькими светлыми прядями, которые она подкрашивает раз в несколько недель; мои пальцы путаются в них, когда я глажу ее по голове.

– Правда?

– Правда.

Голая рука вытягивается из-под одеяла и обхватывает меня за талию.

– Я скучала. Иди сюда.

Я хотел рассортировать грязные вещи для стирки, но в итоге вся моя одежда оказывается в одной куче посреди комнаты, а я оказываюсь под Мэйри. Она голая под одеялом и явно собралась устроить мне теплую встречу, а не ополаскивание и сушку.

– Ты чего? – пытаюсь спросить я, но она притягивает мою голову ближе, заставляя прижаться губами к набухшему соску.

Я понимаю намек и затыкаюсь. Мэйри в настроении, и это та редчайшая ситуация, когда наши отношения работают как нельзя лучше. Более того, с нашей последней встречи прошло больше недели, и такая постельная засада – лучшее, что со мной происходило за долгое время.

Примерно час спустя, вымотанные и мокрые, мы лежим, обнявшись, на кровати (одеяло решило перебраться к одежде на пол), и она тихо мурлычет.

– Так что случилось? – спрашиваю я.

– Ты был мне нужен, – говорит она с невинным эгоизмом, которому позавидовала бы любая кошка, и гладит меня по спине. – М-м-м. Хм-м. Плохая неделя.

– Плохая неделя?

Я пытаюсь быть хорошим слушателем. С ней я попадаю в беду, только когда открываю рот сам.

– Сначала полный бардак на работе: Эрик ушел на больничный и запорол дело, с которым работал, а мне пришлось за него разбираться. В итоге три дня подряд работала допоздна. А потом была вечеринка у Джуди. Она меня напоила и познакомила с каким-то своим другом. Он оказался полным дерьмом, но только после того…

Я откатываюсь в сторону.

– Ты могла бы этого не делать, – слышу я собственный голос.

– Чего не делать? – обиженно спрашивает она.

– Не важно, – вздыхаю я и стараюсь не выпалить: «Ничего уже, на хрен, не важно!»

Внезапно я чувствую себя невыносимо грязным.

– Я в душ. – Сажусь на кровати.

– Боб!

– Не важно.

Я встаю, хватаю грязное полотенце из кучи на полу и иду в ванную, чтобы смыть ее с себя.

У Мэйри есть проблема – я. Мне бы просто послать ее куда подальше, разорвать все связи, перестать с ней разговаривать, но с ней хорошо, когда мы не в ссоре; она знает все мои кнопки и нажимает их в правильном порядке, когда мы в постели; и она умеет врезать точно по больному месту, так что я себя потом чувствую пятидюймовым карликом. И у меня есть проблема: она хочет меня поменять на Нового Парня, модель 2.0, с быстрой машиной, «Ролексом» и карьерными перспективами. (Наличие чувства юмора и безнадежной должности в Прачечной – строго опциональны.) Она всё время отскакивает, как мячик, – то ко мне, то от меня, и я не всегда понимаю, в какую сторону, – а в промежутках использует меня, как кошка – когтеточку. Вот, например, эта вечеринка у Джуди. Джуди – это ее подружка, непроходимая блондинка из администраторов, которая умудряется всегда одеваться настолько безупречно, что я себя чувствую грязным школьником, а она слишком вежлива, чтобы что-то сказать. И вот, когда Мэйри цепляет у нее какого-нибудь продавца двойных стеклопакетов, а тот выставляет ее из дому на следующее утро, я должен оказаться рядом для утешительного секса.

Так вот, моя проблема заключается в том, что ей плевать на то, что мне такое положение вещей невыносимо. Если я попробую поднять шум по этому поводу, она скажет, что я ревную, и в итоге я буду мучиться смутным чувством вины. А если не попробую, она и дальше будет вытирать об меня ноги. И кто знает? Может, я просто параноик, и она вовсе не ищет Нового Парня. (Ага, точно, и вчера над Хитроу видели клин диких кабанов с реактивным двигателем под каждым крылом.)

Выгонять из своей постели незнакомых парней мне еще не приходилось, но с Мэйри это, по-моему, только вопрос времени. Хуже всего то, что я не хочу просто с ней порвать; я всего лишь хотел бы, чтобы она прекратила играть в эти игры. Может, это самообман, но мне кажется, что у нас может что-то получиться. Наверное.

Я стою в душевой кабинке с намыленной головой, когда слышу, как открывается дверь.

– Мне неприятно слушать про твои случайные связи, – говорю я с зажмуренными глазами. – Я вообще не понимаю, зачем ты со мной, если так демонстративно ищешь кого-то другого. Можно я немного побуду один?

– Ой, прости, – говорит Пинки и закрывает дверь.

Когда я выхожу из ванной, он ждет в коридоре; мы старательно не смотрим друг другу в глаза.

– Кхм. В комнате безопасно, – наконец говорит он. – Она ушла.

– Ну и хорошо.

Пинки семенит за мной вниз по лестнице.

– Она попросила меня с тобой переговорить, – еле слышно говорит он.

– Это можно, – отстраненно отзываюсь я. – Пока она тебе не предлагает забраться ко мне в постель.

– Она сказала, что тебе надо почитать FAQ на сайте alt.polyamory, – выдыхает он и сжимается.

Я включаю чайник и сажусь.

– Ты правда думаешь, что проблема во мне? Или все-таки в Мэйри?

Пинки беспомощно озирается, но выхода из ловушки нет.

– У вас несовместимые представления об отношениях? – пробует он.

Чайник шипит, как обозленная змея.

– Очень хорошо. «Несовместимые представления об отношениях» – вот как это цивилизованно называется.

– Боб, тебе не кажется, что она это делает, чтобы привлечь твое внимание?

– Есть хорошие способы привлечь мое внимание, а есть плохие. Если врезать мне по самолюбию монтировкой, это точно привлечет мое внимание, но любви вряд ли прибавит.

Я доливаю в свою чашку кипяток, а потом встаю и начинаю рыться в буфете. Ага, вот она, на том же самом месте. Щедро плескаю в чай ямайский ром и принюхиваюсь: тростниковый сахар, пронизанный белой молнией.

– Мужское самолюбие – любопытная штука. Размером с небольшой континент, но очень хрупкое. Выпьешь?

Пинки усаживается напротив меня так, будто оказался за столом с неразорвавшейся бомбой.

– Но можно ведь посмотреть на плюсы? – говорит он, протягивая стакан под ром.

– А есть плюсы?

– Она же к тебе снова и снова возвращается. Может, она это делает, чтобы сделать больно себе самой?

– Себе…

Я прикусываю язык. Когда Мэйри накрывает депрессия – это депрессия: я видел шрамы.

– Мне нужно об этом подумать, – говорю я.

– Ну вот, – самодовольно заявляет Пинки. – Так ведь лучше получается? Она это делает потому, что у нее депрессия и она себя ненавидит, а не потому, что с тобой что-то не так. Это не оценка твоей мужской силы, бычок. Сними сам кого-нибудь на одну ночь, и пусть уже она решает, чего хочет.

– Это из ЧЗВ? – уточняю я.

– Понятия не имею. Я за гетными брачными ритуалами не слежу, – отвечает он, подкручивая усы.

– Спасибо, Пинки, – тяжело говорю я.

Он картинно кланяется, а затем залпом выпивает стакан. Следующие две минуты я пытаюсь его спасти, чтобы не задохнулся, а потом мы продолжаем квасить. Остаток вечера погружается в сумрак, но, когда я просыпаюсь на следующее утро в своей постели, у меня оглушительное похмелье и смутное воспоминание о том, как мы много часов кряду говорили с Мэйри, а потом грандиозно поссорились, и я теперь один.

Полет нормальный: все хуже некуда.

Через два дня я уже записан на инструктаж и подготовку в Мусорник. Только Господь Бог и Бриджет – и, быть может, Борис, но он молчит, – знают, почему я попал на курс ИП всего через три дня после того, как сошел с самолета, но, если я не приду, скорее всего, случится что-то страшное.

Мусорник не входит в состав Прачечной: это обычное госучреждение, так что приходится поискать не слишком мятую рубашку, галстук (их у меня два – на одном изображен Хитрый Койот, а на другом – множество Мандельброта, от которого быстро начинает болеть голова) и спортивный пиджак со слегка потрепанными рукавами. Я же не хочу выглядеть совсем уж дико, верно? А то кто-нибудь начнет задавать вопросы, а после инквизиционного судилища, через которое я только что прошел, лучше, чтобы мое имя рядом с Бриджет не произносили ближайший год. Я уже на полпути к метро, когда осознаю, что забыл побриться, и только в вагоне замечаю, что натянул непарные носки – коричневый и черный. Ну и хрен с ним: я сделал все, что мог. Был бы у меня костюм, надел бы.