Горе и счастье простых людей

Сны Валентины Заряжко

Она звонила мне, потом, внезапно, пришла ко мне домой. Знаешь – сказала мне она, меня недавно спросила дочка: Что такое Ноев ковчег? Я ей – и так и так мол, а, когда заснула, голос во сне мне отвечает: Это земля, на которой вы живёте. Как же можно корабль такой построить, когда северному медведю нужен холод, жирафу – жара. И это я как наяву слышу, словно из какого – то пространства. И в туже ночь снится другой сон, словно голос с неба говорит, что Иисус Христос это не Бог, а Дьявол, зря Иисус объяснял. Что он царь Иудейский. Голос говорил мужской, с обидой и болью: неужели, мол, вы люди не видите, что с приходом Христа воцарились: жадность, алчность, вражда. Мол, в Бога должна быть вера, в Иисуса нет! Мол, Дьявол образ человека принял, но он чужой – он вторгся на нашу планету. Странные у тебя сны – сказала я. – И что всё один и тот же голос? – Да, словно с небес… Я люблю стихи, а эти, где-то слышанные, словно запали в душу: я не хочу ни власти на земле, ни почести: я из другой планеты…И вот, словно голос с небес, опять объясняет: Христос даёт людям пассивность, и погашает в них сильные чувства, например: возмущение и другие – он из другой планеты. Власти на земле он не хочет. Иначе бы явился на землю, и стал президентом её. Он хочет власти свыше: властвовать над землёй, властвовать над умами людей. Но он с чужой планеты. А сам Бог – это атмосфера. И тот же голос, поучительно так говорит мне: воздух, которым мы дышим это белок, земля – желток. Бог создал человеческое тело, чтобы в нём ходить. Т.е. человеческое тело создала атмосфера – уточняю я? – Это и есть Бог? Выходит так – Валентина задумывается. Но атмосфера, вплоть до высшей её точки ионосферы, окружает не только нашу планету Их много атмосфер, если допустить вполне реальную мысль о том, что жизнь существует и в других галактиках. Если Бог – сама атмосфера, то над какой планетой он, и в какой галактике? Иисус Христос тоже атмосфера, потому что он не во плоти – Но твои сны отвергают, что он сын Божий так, Валя? – Да, у Бога же такая сила, что он в одной плоти не помещается. Каждую плоть, а их множество, он создал обдуманно. То есть заложил в каждом человеке и божественное и дьявольское? – Право, Валя, я теряюсь. Во плоти Бог, или он – атмосфера? Мне трудно понимать твои сны.Гораздо легче понять, что Христос сын Божий.

– В большом мироздании и так есть множество созданий во плоти и вне её. Заряжкоэнергичная, худощавая, в глазах её светится мысль. Отчего ты видишь такие сны – спрашиваю её? Ты много читала из Библии? – Читала. – Твои сны мудры, запутаны, интересны, бестолковы и противоречивы – все вместе. – Библию я читала не ради веры, а ради интереса, но тот голос, который звучит надо мною во сне, никак не связан с Библией. Ведь я стала слышать его ещё раньше.

Знаешь, Валя – сказала я – мир потихоньку сходит с ума. Мы не поймём друг друга, и нас никто не поймёт. Молись, Валя.

Цель жизни

С Сторож Виктор Клыгин заступил на дежурство, и пошел осматривать своё хозяйство. Вначале он убедился, что всё в порядке под навесом: также в ряд стоят растрескавшиеся кривые доски, которые можно ещё подсушить, подтесать, подрубить и, пожалуй, и перекрыть пол в чулане. Потрогал рукой дырявую солдатскую шинель и решил; подрежу, сделаю куртку для работы, а полы пригодятся для валенок, взял на руки и осмотрел рюкзак: что же, вот здесь подштопаю – невелика дырка. Рюкзак в доме пригодится. Шинель и рюкзак Клыгин нашел в то дежурство, а доски натаскал постепенно – в хозяйстве все нужно. Он пошёл к кучам. Золотое утреннее солнце уже перемешалось своим светом с белой мутной, низко стелющейся над землёй гарью. Здесь стоял невыносимо удушливый запах, но Клыгин к нему давно привык. Он поковырял сучковатой палкой не сожжённую ещё кучу, но кроме бутылок из под шампанского ничего не нашёл. – выбранная уже. Пёс Черныш, повизгивая, разгребал лапами кучу, копая яму под ней. – Фу, Черныш, окликнул Клыгин, – на место! Пёс отошел от кучи, и умными глазами посмотрел на хозяина. Роет всё, роет, словно к покойнику – подумал Клыгин. Он свистнул и позвал собаку. – Все равно, пока новая машина не придёт, ничего не найду.

И он, улыбаясь, вспомнил, как недавно, с приходом новой машины, выпало ему счастье – он нашёл кольцо с бриллиантом и новые туфельки на каблучках и что удивительно – модные. Всё это он подарил шестнадцатилетней дочери. Она прыгала от радости, и хлопала в ладоши.

Сторожка с белыми саманными стенами была старой и тесной, но в ней разместились: тахта, печурка, кухонный стол. Около двери залаял Черныш. – А о собаке то я совсем забыл – мысленно обругал себя Клыгин. Пустив Черныша, он достал из стола толстый, потемневший от длительного копчения, кусок колбасы и бросил собаке. Колбаса с жирными кусочками сала была отменной. На той неделе скинули с машины палки варёной колбасы, только чуть- чуть подпорченной по краям, и Клыгин, пока не появилось начальство, стал быстро собирать её и коптить в куче подожженного мусора.

И вот уже всю неделю колбасу ест пёс Черныш, сам Клыгин находит её, наипрекраснейшей, едят колбасу его жена, дочь.

Едят в семье Клыгина и мандариновое варенье: зимой он наносил со свалки горы ярко оранжевых плодов, почти совсем не попорченных.

В молодости Виктор имел тонкую и чувствительную душу, был строен белокур, посещал то философский, кружок, то клуб изостудии, то уезжал по вербовке на Камчатку, а то. вдруг. стал альпинистом и, однажды, чуть не погиб где-то в снежных горах. Но когда пыл его остывал, он ощущал всю никчемность своего существования. Он перестал ходить в кружки, общаться с приятелями и решил, что цель жизни это любовь. А так как он был весьма привлекательным, то за этим дело не стало. Влюблялся он поверхностно. кратковременно, не испытав ещё серьёзного чувства… Он назначал свидание сразу двум девушкам. Они ждали его под часами, у почты, а он ехал на трамвае, и, похихикивая смотрел на них – незнакомых друг другу. Девушки волновались, а он радовался, что имеет у них такой успех. Как видите, тонкая и чувствительная душа может быть и у того, кто сам себя любит. Потом, выдумывая какие-то серьёзные причины, клялся одной и другой в любви, и приходил к каждой из них ужинать, представившись их мамам очень серьёзным и порядочным человеком.

Он встречался, целовался. Иногда ему казалось, что он любит сразу двух, а потом ему и это надоело, и он бросил и одну и вторую, поняв, что это тоже не цель его жизни.

Женился поздно, и тоже не по любви… Любовь настоящая пришла к нему уже женатому. И два года, втайне от жены, он жил тем неимоверным счастьем, которое получал от своей Тамары. А когда Тамара бросила его, он впал в депрессию. Вот тут-то, он и вспомнил, тех девчонок у почты… – Вот тебе, вот тебе, негодяй, за твою жестокость, мысленно ругал он себя – получай по заслугам…

И, если только он и выжил в этот тяжелейший период его жизни, это только, благодаря его кроткой, всё понимающей жены.

Время стирало боль, и когда родилась дочь, он опять обрёл цель жизни.

Но, потом, ему снова и снова чего-то не хватало: он страдал от этого. Для чего я рождён – думал он в отчаянии, и где моё главное дело, о котором я мечтал? О чем мечтал он и сам не знал толком, но что-то очень хорошее, светлое, не переставало его волновать.

И вот он сторож на свалке. – Не работа, а золотое дно, думает каждый день он с упоением. А действительно; в доме у Клыгина уже, почти музей. На стене стучат часы: одни с кукушкой, из которых высовывается и кукует забавная птичка, другие – с изумрудными кошачьими глазами, бегающими то вправо, то влево. А дальше, в углу, стучат большие парижские часы 19 го века, на столиках же стоят и тикают на все лады будильники – от серебряной малютки до самых больших с цветным циферблатом – их Клыгин отремонтировал сам.

Стены его комнаты украшены шедеврами голографии в ней:

и морская пена, в которую можно засунуть пальцы; и розы, как живые, которые хочется понюхать; и озорная мордочка щенка, которую так и хочется погладить.

Соседи, не зная даже, где Клыгин работает, – а это он держит от всех в тайне – удивляются: откуда эти чудесные экспонаты? В деревянном ящичке стола у него есть всё: – от цыганской иглы и клея «Момент» до цветных карандашей с 60 оттенками, до ниток и мотков шерсти для вязания. У него есть старый граммофон, тяжеловесный утюг, календарь за 50-й год в целости и сохранности, журналы «Огонёк» за 37 год, да и чего только у него нет. Рыться в мусоре и богатеть стало теперь его жизненной потребностью, необходимостью, и непонятным для людей, развлечением. Залаял Черныш – у ворот стояла машина с мусором… Наконец-то. Клыгин пошел отворять ворота, улыбаясь и вспоминая, что как-то его напарник нашёл в новом мусоре золотую цепочку, а он сам – в кармане грязной заблёванной рубашки – деньги – целую чью-то получку. – Допился какой-то идиот и Клыгину жалко стало его семью; сам он никогда бы так не поступил со своей женой, дочкой…

Когда машина уехала, Клыгин крючковатой палкой стал разгребать свежий мусор. И вот они – новые, крепко прошитые мужские сапожки… Как раз моего размера – подумал Виктор Клыгин. Сердце его стучало в радостном волнении и спрашивало: Ну что там ещё на сегодня? Клыгин чувствовал себя хозяином на мусорных кучах.

Вот она, после всех мытарств, цель жизни

Предчувствие.

Быль

Вечер. Вагон-клуб. Мы с Таней проводницы.

– Рыбонька, лапонька – умоляет меня Таня – поедем ко мне домой. Я смотрю в её круглые, полные ужаса глаза и голос мой вздрагивает: что случилось? Не знаю – говорит она, только поедем сегодня, сейчас же! У меня такое предчувствие… На моём лице растерянность; – что можно предчувствовать, когда только вчера утром ты вернулась из дома? – Но голос её срывается, слабеет, переходит почти на шёпот – мне кажется – у нас кто-то умер…, – Чепуха – обрываю я её сердито, что тебе взбрело в голову? Разве у вас кто-то тяжелобольной? – Нет, отвечает она, но сердце что-то подсказывает мне.– А моё сердце никогда, ничего не подсказывает мне. Глаза её умоляют, просят, требуют. Я пожимаю плечами и сдаюсь. – Собирайся же, поедем скорей, мы ещё успеем на последний поезд. Оставляем дежурным киномеханика.

Сергей обещает, что будет порядок.

Выпрыгиваем на мокрую насыпь, пахнет осенью, прелым листом, рельсы блестят от вечерних фонарей. На Тане новая железнодорожная шинель, смотрю на полнеющую фигуру, на миловидное круглое лицо и удивляюсь, что вот что вот она замужняя в длительных поездках, что она нравится и нашему киномеханику и заведующему клубом, а муж, как она утверждает. её не ревнует, и любит она мужа очень.

Спешим на станцию, и вот уже поезд несёт нас в ночь, навстречу холодному ветру, далёким огням платформ с их редкими пассажирами. Таня не находит себе места, она поглядывает то на часы. то в окно. Бледность, беспокойство на её лице. Стараюсь её утешить, рассказываю ей что-то отдалённое от её переживаний, но всё напрасно.

Наша станция. Вот уже последний вагон поезда растаял в ночном воздухе тремя красными огоньками, разбрелись запоздалые пассажиры кто куда, а.мы с Таней идём по перрону. Свет от вокзальных фонарей становится всё слабее, пока, наконец, не превращается в свет отдалённых звёзд.

С насыпи сворачиваем навстречу пронзительному ветру и пустырю. Идём лугом. В душе я ругаю Таню, что она меня из тёплого вагона потащила в ночь в это глухое место, но мне и любопытно. Я люблю новые места и в мыслях моих уже Танин дом, где мы продрогшие и напрасно встревоженные, сидим с ней на кухне и пьём чай. Таня хорошая хозяйка,хороший человек, и чая с вареньем, как бы я не отказывалась – не избежать, а её предчувствие мне кажется просто нелепым.

Таня взяла меня под руку и дрожит всем телом. Как же она мнительна – думаю я, и её дрожь передаётся мне. Нам становится жутко, и большая жёлтая луна над лугом обостряет наши чувства. Мы идём долго и, кажется, нескончаемо, наконец, Таня высвободила свою руку и показала на красный кирпичный дом: Вон наш…

Было уже 12 часов ночи, когда мы приблизились к решётчатому забору, к открытой калитке. Почему у нас горит свет, почему, волнуется Таня, ведь все рано ложатся спать, и стремительно бросается во двор. Я слышу её испуганный крик – у двери дома, ярко светящего всеми окнами,стоит тонкая крышка гроба. Не успела я войти в комнату, как Таня выбегает навстречу мне с почти успокоенным, хотя и бледным лицом, и облегчённо вздыхает: – Дедушка. Ох, как я испугалась – думала муж…

Сколько лет дедушке? – Почтительно и печально спрашиваю я. Ох, уже девяносто. И бодрым шагом Таня всходит на ступеньки. Я иду за ней.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.