Первая зорька

Эрнесто

Я кричу тем немногим, кто земные

Тревоги на спасительный остров

Решил променять: лучше быть

Одноногим, чем быть одиноким,

Когда скучно и грустно,

И некому руку пожать

Вы думаете легко быть сиротой? Даже если ты родился в такой преуспевающей стране, как Швеция, и живешь в самом что ни на есть современном детском доме со своим бассейном, площадкой для большого тенниса и компьютерным классом, все равно ты сирота. Это как родиться без ноги или руки, и сколько игрушек тебе потом ни покупай, как ни окружи заботой и вниманием, тебе будет не хватать недостающей части тела каждую секунду бытия.

Эрнесто был тем самым сиротой, и сейчас, когда двери огромной фармацевтической корпорации растворились перед ним – юным биологом, он чувствовал, как не хватает родителей, встретивших бы его овациями по случаю первого трудоустройства. Что стало с ними и как он очутился в детском доме, оставалось полной тайной. Чиновники что-то напутали или потеряли, и даже сейчас, когда он имел право узнать о себе все, не могли толком ничего рассказать. Его вроде и не подкинули, однако данные о родителях отсутствовали напрочь. Но такое безалаберное отношение чиновников не стало для Эрнесто серьезной раной – сирота и не такого натерпится за свою жизнь.

Первый день работы, а значит, свой собственный доход, а не помощь государства. Значит, вскоре свои деньги, тратить которые можно, не согласовывая ни с кем и не посылая унизительный отчет в органы опеки. Стабильная работа открывала путь к собственному дому, хоть и с огромной ипотекой в придачу. Но в сегодняшние дни экономика преподносит поистине чудеса, и нулевая процентная ставка превращала ипотеку в простую рассрочку, выданную на двадцать лет. Ты просто платишь как аренду некую сумму в месяц, а через двадцать лет дом уже твой.

До права получить заветные ключи оставался всего лишь месяц, так как возможность обратиться в банк за заветным жильем возникала после первой зарплаты. Для многих такой месяц длился бы вечность, но только не для нашего Эрнесто. Он еще с детских времен, проведенных в приюте, научился скрашивать серые будни мечтами, часами просиживая у окна и представляя себя повелителем драконов или рыцарем круглого стола. А еще – что, согласитесь, немаловажно – хорошо провести этот месяц помогала секретарша босса Агнета. Симпатии босса к Агнете и ее холодность ко всем остальным мало смущали нашего сиротку. Эрнесто засматривался на нее и мечтал, как славно они могли бы проводить время вдвоем в его новом доме, который он обязательно вскоре получит. Что Агнета променяет внимание босса на любовь молодого сотрудника, ни капли не вызывало сомнения у разгоряченного любовника, а мечтать, как говорится у нас в Швеции, не запретишь никому.

Пришедшая на второй неделе работы весть, что части сотрудников придется принять участие в форуме сторонников неукоснительной защиты природы, разнеслась по компании быстрее, чем вылетает спущенная с металлического поводка пробка из бутылки шампанского. Неделя бесплатного отдыха, где единственной работой будет соглашаться с каждым «зеленым» и так же, как он, требовать немедленных мер по улучшению экологической обстановки, была бы подарком для любого офисного клерка. Эрнесто даже всерьез не рассматривал себя на эту роль, будучи полностью уверен в бесперспективности таких надежд. Но видно, босс предпочел «пожертвовать» самыми незанятыми сотрудниками фирмы, и письмо с приглашением быть на корабле «Франсуаза» грело сердце молодого человека.

Сердце, согретое письмом, надеждой на скорый дом и любовь Агнеты, вдруг по-настоящему раскрылось и засияло лучами так, что даже самый серьезный прохожий бросал на Эрнесто одобрительный взгляд и приветливо улыбался в ответ. Жизнь как будто рассчитывалась с молодым человеком за его сиротское прошлое, за отнятую часть тела и дарила подарки один за другим, услащая встревоженную душу.

Хлопоты сборов были недолги. В таком возрасте сирота еще не успевает обзавестись кучей ненужных вещей, а все нужное всегда умещается в один дорожный саквояж. На высвободившиеся деньги (ведь неделю будут поить и кормить за счет фирмы) Эрнесто заказал красивый букет роз для Агнеты, прикрепив к нему робкую любовную записку, и прибыл в порт.

Лайнер кишел разодетыми людьми, и казалось, что все сливки общества рвутся страдать за экологию. Непривычному к излишествам Эрнесто, корабль, и все происходившее на нем, казались приключениями Алладина, попавшего в «Пещеру Чудес». Шампанское лилось рекой, и крики чаек приятно оттеняли седьмую смену блюд за королевским ужином. Чуть захмелевший молодой сотрудник фармацевтической корпорации даже позволил себе немного погрозить кулаком кому-то невидимому и сказать, что если жизнь готовила для него что-то столь прекрасное, то можно было намекнуть, а не держать его столько лет в горьком неведеньи.

После Эрнесто повалился спать, так как шампанское – штука коварная и рубит, в отличие, скажем, от шведской водки, мигом, а не медленно и степенно погружая в забытье. Проснулся он от того, что кто-то гладил его по щеке нежным прикосновением. Спросонья он даже произнес имя Агнеты и потянулся руками, но упершись в песок, подпрыгнул вверх, как ужаленный змеей. Он вдруг увидел себя по колено в воде на берегу некоего острова, почему-то в костюме, надетом им к вчерашнему ужину.

Естественных два вопроса в данной ситуации вертелись на языке: где я и как тут оказался? На второй вопрос мозг, как он ни был встревожен, ответа не давал никакого. Сам ли выпал за борт или произошло кораблекрушение – все было как в тумане, все старательно вытерто ластиком и залито черной краской. Эрнесто поднялся и решил идти по периметру, обходя неведомое пристанище. В поисках следов цивилизации он шел и шел, пока солнце не стало садиться за тучи. Голодный и мучимый жаждой, он вновь упал на берег. Засыпая, он вновь погрозил кому-то невидимому кулаком и провалился в сон.

Наутро Эрнесто углубился внутрь острова. Обследование вскоре привело его к озеру с пресной водой, где можно было умыться и утолить жажду. Обилие фруктов на острове и устриц вдоль береговой полосы отодвигало вероятность погибнуть голодной смертью на весьма отдаленный срок. Остров оказался совсем небольшим – где-то километров двадцать в периметре, если верить уставшим ногам. Видно, он откололся когда-то от более крупного куска земной суши или извержением вулкана был поднят с океанского дна. На острове гнездились птицы, вдобавок к которым из живности была только разновидность мелких оленей, непонятно каким чудом заселивших этот клочок земли. Человека олени не боялись вовсе, а разглядев в нем удивительную способность гладить по голове и аккуратно пальцем нажимать на черный кожаный нос, они полюбили Эрнесто как короля или родную маму (тут понять было сложно).

Ситуация была, прям как в бесчисленных романах: один на необитаемом острове, в относительной безопасности и с доступной едой, но практически без всякой надежды на спасение. То, что за ним не отправят на поиски королевский флот Швеции, Эрнесто понимал, как само собой разумеющееся. Подняв голову, он увидел в небе, как тают его дом и ипотека, тает образ Агнеты, и горько заплакал. Те, кто скажут, что мужчины не плачут, солгут. Просто зачастую они делают это без слез – слезы тут ни к чему. Олени, успевшие полюбить Эрнесто (он, кстати, еще не понял, как кого), навалились на него гурьбой и стали лизать, пока последняя слезинка не покинула нашего героя. Он встал, обнял их и каждого почесал по голове между рогов.

Как удивительно мало времени дает нам жизнь. Разве может человек за свои годы насладиться окружающим его миром, чтобы после навеки уйти в мир иной? Наговориться с морем, усладиться закатами и восходами, наслушаться пения птиц. Мы подчас не знаем, что делать в четырех стенах без просмотра ТВ или социальных сетей. Эрнесто не скучал. Тоска, ушедшая в первый день, не вернулась к нему более ни разу. Может, сказался сиротский опыт, а может, молодая деятельная натура брала верх, но уже десятый год молодой биолог пахал, как папа Карло, на острове, подчас жалуясь оленям, что ему уже давно полагается отпуск. Те слушали его со всем возможным вниманием и толкали мордочками его ладони.

Десять лет пролетели, как один день. Эрнесто построил вполне приличный загон, облагородив для этой цели найденную им пещеру. Там умещалась вся живность острова, переживая налетевшие бури и ураганы. Оказалось, что в природе в такие минуты все животные могут вполне комфортно уживаться вместе, прижимаясь друг к другу во время особенно сильного удара молнии или грома. Теперь парень был занят наведением порядка среди дикорастущих деревьев, рассаживая их так, чтобы они не мешали расти одно другому. Он тщательно убирал все засохшие ветви, сбрасывая их в одну из немногих найденных ям.

Порой цивилизация также давала знать о себе, прибивая к берегу пластиковые бутылки и иной мусор, так бездумно выбрасываемый человечеством в океан. Эрнесто обходил прибрежную полосу, старательно собирая все эти «плоды» и определяя их впоследствии в ту же яму. Он вынимал занозы из оленей и подавал птицам выпавших птенцов. Под вечер он падал на землю и, согретый набежавшими оленями, предавался сну. Снилась ли ему Агнета? Не будем скрывать: да. Но эти сны закончились к концу еще первого года, не ввергая его в смущение более. Ее образ как-то растворился, рассыпался. Теперь сны приносили только вести из жизни сегодняшней. Он видел оленей, птиц, а еще море и солнце – два вечных спутника его островной жизни.

За десять лет на суше он вполне мог продвинуться по службе, жениться на Агнете, утерев нос боссу, и завести детишек. Он выплатил бы уже половину ипотеки за дом и взял бы новую – на машину. У него был бы вполне приличный пивной животик и круг друзей, с которыми можно было бы коротать выходные. Сама мысль об этом казалась ему противной до жути. Ведь солнце только для него озаряло мир, в котором он чувствовал себя матерью и королем одновременно, а океан только с ним делился своими сокровенными тайнами. Десять лет на острове сделали бронзовым цвет его кожи, и мускулы переливались так, что ни одной лишней жиринки не могло затесаться на точеном теле.

Судьба, которой он неосмотрительно дважды грозил кулаком, преподнесла ему, сироте, самый что ни на есть волшебный подарок. Она подарила ему новый мир, где не было сирот, тревог, дефолтов и банкротств. Где у него было свое королевство, своя семья, вечно нуждающаяся в нем и вечно оплачивающая счета теплом и любовью. Тот мир ушел в небытие, и Эрнесто чувствовал себя на острове, как бабочка, выбравшаяся из куколки. Створки окружающего его старого мира облетели шелухой, и вновь открывшийся новый мир был прекрасен. Эрнесто даже позволил себе в третий раз погрозить судьбе и, усмехнувшись, лечь спать, убаюканный мелодией прибоя.

Единственные, кто никак не хотели вписываться в идиллию островной жизни – это комары. А если смотреть точнее, как биологи, то комарихи. Ведь только они наделены колюще-сосущим аппаратом и любят укусить в самое нежное место. Десять лет ничем серьезным такое внимание комаров для Эрнесто не заканчивалось, но набегавший озноб раз за разом говорил о малярии, а значит, что и дни его романтической жизни сочтены. Ничего похожего на хинин на острове не водилось, и чувство, что грозить судьбе не стоило ни первый, ни второй, ни тем более третий раз, стало явственным и очевидным.

Забытье и лихорадка все чаще сменяли минуты бодрствования, и Эрнесто всерьез задумался о смерти. Его страшил, как водится, не сам процесс остановки жизни. За десять лет он привык к тому, что его лесные подданные уходили, а им на смену появлялись новые. Эрнесто вдоволь наговорился с океаном и был уверен, что познал больше тайн жизни и смысла восходов и закатов, чем многие прожившие сотню лет в мегаполисе. Но как бы это ни было странно, ему страшно не хотелось кануть в безвестность, как канули его родители. Рано или поздно кто-то найдет остров и узнает, что гражданин Швеции жил здесь и был счастлив вместе со своими верноподданными. Пусть кто-то расскажет его историю миру, дополнив уже изданные приключенческие романы. Пусть помнят о нем, что он был!

Оставшимися от болезни силами Эрнесто чеканил на камне надпись найденным куском железной руды, но после, прочитав выбитое, выбрасывал в море плоды своего труда. Болезнь вскоре отпустила измученное тело, но явно только для последнего рывка. Он жил, но перед его глазами уже виднелся мир иной, с реками, текущими с небес, и океаном из туч и облаков. Он наконец закончил свой труд и опустился на камни с тяжелой одышкой.

Животные тонко чувствуют смерть, как и зарождение новой жизни. Олени вышли к нему, трогая сухую кожу своими мокрыми носами, а птицы сидели на ветках и пели самую красивую песню. «Так умирать может только король», – подумал Эрнесто. Не в душной палате с капельницами и безразличными сестрами, а здесь, у океана, когда только набегающие волны колыбели жизни ласкают руки, а мир желает тебе новой жизни, счастья и гармонии в твоей следующей ипостаси.

Если в чем судьба и была несправедлива к нему, то последнюю волю она выполнила сполна. Через несколько лет после его кончины проплывавшее мимо судно зашло на необитаемый остров пополнить запасы пресной воды. Там матросы и нашли человеческие кости у камня с выбитой надписью. На камне виднелось буквально одно предложение: «Я люблю тебя, Агнета». Более моряки не нашли ничего. Камень и сейчас существует, его бережно перевезли и разместили в королевском музее Швеции. Еще из странностей – что как только шлюпка с моряками и камнем отчалила от берега, вся живность острова, какую ранее было незаметно, высыпала на берег и стояла там, пока моряки могли различить удалявшийся от них остров.

Но россказням моряков никто не поверил: мало ли что болтают на суше покорители морей! Камень же разместили на постаменте, и подводя очередную экскурсию, рассказывают о шведском Ромео и Агнете. Не верьте в эту чушь, меня звали Эрнесто!

Завещание

Кликнули меня;

Я вышел. Человек, одетый в черном,

Учтиво поклонившись, заказал

Мне Requiem и скрылся

Зачем люди пишут завещание? Странный вопрос, скажет читатель. Чтобы высказать свою последнюю волю касательно имущества – как поделить его после смерти. Закон, предусматривающий раздел имущества в равных долях между родственниками, далеко не всегда отвечает чаяньям и желаниям уходящих в мир иной. Бывает, скажем, что дети бросили стариков, и абсолютно чужие люди ухаживают за ними, справедливо рассчитывая на вознаграждение по результату трудов праведных, бывает и по-другому.

Исключительно теоретически всегда можно представить, что незадолго до смерти человек продает все свое имущество и тратит нажитые капиталы на лично им выбираемые цели без остатка. Никакой закон не запрещает ему сделать именно так. Однако при этом завещатель не может лишить права на наследование лиц, которые имеют право на обязательную долю в наследстве. Парадокс. То есть пропить, прогулять все при жизни человек может, может продать или подарить все свое имущество третьим лицам, но после смерти уже распорядиться своим майном самостоятельно мешает закон. Чем руководствовался законодатель, принимая такую норму, остается загадкой, но факт есть факт.

С другой стороны, какая, по сути, разница, что будет с твоим имуществом и деньгами, когда ты покинул подлунный мир? Славят ли тебя, воздают ли почести, или ты канул, поглощенный всеобщим забвением? Все это мирское, имеющее тот или иной смысл, пока ты жив. Но вот уж нет тебя…

Знаете, а ведь уже давно известно, что свет и тень – вовсе не две противоположности. И свет вовсе не борется с тьмой – они являются частями единого целого, частями нашего мироздания. Крошка-ребенок, едва появившись на свет, уже создает тень, поглощая лучики солнечного света. Единственное, что действительно находится в постоянном антагонизме – это любовь и эгоизм. Вспомните, например, маленькие трагедии Пушкина: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы», «Каменный гость». Каждая из них, написанная, казалось бы, на абсолютно разные темы, является проекцией извечной борьбы любви с эгоизмом.

«Он бредит о жене похороненной!» – восклицает женский голос, повествуя о Председателе в конце трагедии «Пир во время чумы». «А ныне сам скажу: я ныне – завистник» – говорит Сальери о себе. «Я гибну – кончено – о донна Анна!» – восклицает Дон Гуан, прощаясь с миром. Была ли искренней любовь Дон Гуана к донне Анне? Кто знает? Может, это была просто очередная победа сластолюбца и обольстителя, превратившего свою жизнь в охоту за прекрасной половиной человечества. А может, это первая по-настоящему сильная любовь. Александр Сергеевич не говорит об этом. Поступок Командора, явившегося каменной статуей на зов Дон Гуана – это его эгоизм или справедливое возмездие? В том и заключается талант автора – не давать ответа ни на один вопрос, заставляя читателя думать, переосмысливать прожитое.

Вот строки из «Скупого рыцаря»: «Я царствую. Но кто вослед за мной приимет власть над нею? Мой наследник!» – восклицает старый барон над сундуками с золотом. С кем мы – со старым бароном, дрожащим над каждой копейкой, или с молодым Альбером, стремящимся промотать родительское состояние? Любовь и эгоизм схлестнулись между собой в неравной битве. Порой бывает трудно разобрать, где любовь, а где ее альтер эго. «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил…» – это потребность в любви – в целом абсолютно нормальное, естественное человеческое чувство, или махровый эгоизм пожилого человека, спекулирующего текстом своего завещания?

Безмерная любовь «Папаши Горио» Оноре де Бальзака к своим дочерям – это глупость, угробившая впоследствии жизни его и дочерей, или всевышний просто «наградил» непомерным эгоизмом дочерей отца Горио, и его любовь здесь ни при чем? Может ли безмерная любовь порождать эгоизм? С большой вероятностью – да, скажем мы из собственного жизненного опыта. Вернее всего эгоист вырастет там, где в ребенке не чают души, стараясь предугадать его малейшее желание. Хотя, конечно, иногда эгоисты вырастают не из-за излишнего внимания. Порой просто человек сталкивается с неразрешимой для него жизненной ситуацией, как Сальери столкнулся с талантом Моцарта, и глубоко дремавшая в душе порочная сила находит свой выход.

Вероятно, излишняя, безмерная любовь перестает быть любовью как таковой, превращаясь в некое эгоистичное желание наградить своего наследника всеми несметными богатствами и излишествами. Вот вспоминаем мы свой трудный путь. Пусть наше чадо минуют тяготы бренной жизни, доставшиеся нам с лихвой. «Я бы хотел, чтобы, когда придет твое время, все ниточки были в твоих руках. Сенатор Корлеоне, губернатор Корлеоне или вроде того», – говорит Вито Корлеоне своему сыну Майклу («Крестный отец»). Это любовь отца к сыну или попытка потешить собственное я «крестного отца», подсластить свой эгоизм, насладиться сыновьим успехом как очередной победой в бизнесе или войне?

Собаке все равно, на чем спать – на обычной подушке или специальной от собачьего «Дольче Габбана», но мы порою балуем своих питомцев. Это мы балуем их или себя? Старики считают копейки на кассе, собаки пухнут с голоду в приютах, и в то же самое время мы тратим деньги в виртуальных играх, покупая меч, против которого не устоит ни один щит, и щит, который не дано поразить ни одному мечу. Не является ли это крайним проявлением эгоизма?

Все изложенное выше, к моему глубокому сожалению, приводит к мысли, что таки мой изначальный посыл был неверен. Правда, похоже, такова, что любовь и эгоизм, как свет и тень, есть части одного великого единого целого. И любая победа в борьбе, излишняя любовь, излишнее себялюбие – это есть беда человечества. Вероятнее всего, мы способны жить лишь при гармоничном сочетании света и тени, любви и эгоизма. То есть губительны не сами чувства и явления, а отсутствие между ними баланса, поддерживающего некое равновесие. И как бы все внутри ни протестовало, мы в который раз пришли к закону «О единстве и борьбе противоположностей», воспетому еще Гераклитом, Кантом, Гегелем и Марксом. Тот самый закон, что стоит выше законов физики, проистекающих из него. Скажем, классический пример работы центробежных и центростремительных сил – Луна, обращающаяся вокруг Земли – также совершает свой путь во славу закона «О единстве и борьбе…»

Так зачем же люди пишут завещания? Можно ли сказать, что завещание – это реквием, заупокойная месса, только написанная самому себе? При жизни, разумеется. Стандартное завещание лишь дает указание, как поделить материальное. Музыка, картина, книга, построенный дом, посаженное дерево, рожденный ребенок – это тоже наше завещание миру. Зачем это все? Мы могли бы играть для себя, писать для себя, обойтись без детей и картин. Но раз мы все это делаем, значит, не можем или не хотим жить без этих «излишеств».

Художник, красками рождающий нечто прекрасное на куске холста, пишет свой реквием, оставляя мысли и образы в наследство для грядущего мира. Жизнь и смерть схлестнулись в невидимой схватке единства и борьбы, рождая то, что мы привычно называем «просто жизнью». Не будь смерти, отпала бы необходимость (потребность) в детях, книгах, картинах, музыке. Но было бы такое существование жизнью в привычном для нас смысле, большой вопрос. Мы живы только потому, что рано или поздно уйдем, как различаем тень лишь оттого, что есть свет и есть предметы, поглощающие солнечные лучи. Потому, пожалуй, и беремся мы за карандаш, набрасывая текст под заголовком «Завещание». Нам важно успеть еще пожить, насладиться красками Солнца,

Луны и дарами природы. Нам важно еще пожить, а значит, мы вынуждены думать о смерти.

В минуты самой тяжелой хандры, когда кажется, что жизнь порядком опротивела, а смерть была бы желанным другом, сядь за лист бумаги. Напиши, чтобы не было длинных распрей наследников, как поделить твой нехитрый скарб. Но пиши в документе сем не только о сарае и жигулях. Помяни, как водится, те мысли, что надумал за свою жизнь, к каким выводам пришел. Раздели их между наследниками. Напиши о любви, которую довелось познать, будь она любовью к женщине или братьям нашим меньшим. Раздели между наследниками и то, что не довелось познать и увидеть. Напиши о неувиденных водопадах и вершинах гор, о непознанной дружбе и радостях побед, напиши обо всем, что не свершилось и не удалось, и подели все поровну.

Думаю, практически уверен, что ничего более жизнеутверждающего никому ранее писать не приходилось. Удиви нотариуса! И когда он начнет «чесать репу», с беспокойством пытаясь разглядеть в тебе первые признаки буйнопомешанного, ты уже будешь далеко от пыльного стола с бумагами. А вы говорите: Гражданский кодекс Украины и наследование по завещанию (глава 85)!

Молодые люди, порой еще не достигнув и двадцати пяти лет, сводят счеты с жизнью, узрев пред собой исключительно путь страданий. «Зачем?» – оставляют они прощальную записку с одним словом, пряча за этой пошлостью страх жить дальше. В Японии же, например, детей еще в младших классах учат умирать, говоря им о том, что не нужно бояться такого исхода. К нему все придет рано или поздно, потому что жизнь и смерть, как свет и тень, есть части одного великого целого. Вот и приходит непрошенная мысль, что излишний страх перед кончиной приводит нас к недостаточной любви к самому важному и дорогому подарку – жизни. И раз завещание – путь борьбы с этим страхом, то вот он – мой реквием…