Майор Русо Бланко. Русские хроники парагвайской войны

С каждым днём экспедиция проходила всё меньшее расстояние. Воду в бурдюках берегли на крайний случай, а жажду утоляли мясистыми корневищами иби-а и длинными колючими листьями карагуаты. В них после дождей скапливалась вода.

Первая ночь запомнилась навсегда. На смоляном безлунном небе звёзды мерцали ярко, как алмазы на чёрном бархате. Казались такими близкими, что можно рукой достать, но совершенно не освещали окрестность. Темнота была такая, что не разглядеть руку, протянутую к звёздам. Но для индейцев это была привычная среда – они ориентировались по звукам и запахам.

Русские и парагвайцы долго не могли заснуть: ухали совы, оркестром стрекотали насекомые, светились глаза хищников. Вокруг постоянно что-то двигалось, ползало, шуршало и рычало. Даже ночью сельва продолжала жить своей дикой жизнью. Но главной опасностью были канибалы морос, кочевавшие в этих местах. К счастью, пока не было признаков их присутствия.

Вечером у костра Беляев и Экштейн-Дмитриев пели русские народные песни, а Орефьев-Серебряков исполнял арии из опер. Однажды решил спать подальше от лагеря. Индейцы предупредили, что это опасно – могли напасть ягуары. Но гордый казак только отмахнулся. А утром, увидев под гамаком следы хищников, испугался и более не испытывал судьбу.

Следующей ночью проснулись от диких криков индейцев. Вокруг лагеря горели кусты. Со всех сторон надвигался красно-чёрный ковёр из пламени и дыма, непрерывно издавая сводящий с ума чавкающий звук, как будто исполинский кабан надвигался из чащи, предвкушая обильную добычу. Это тысячи гигантских чёрных муравьёв спасались от огня, сметая всё на своём пути. Чимакоко заставили всех забраться на деревья, а полчища муравьёв уничтожили даже костёр. Утром индейцы сказали, что Питиантута переводится как ‘озеро покинутого муравейника’.

Через месяц стала заканчиваться провизия и совсем не осталось спичек. Огонь пришлось добывать с помощью увеличительного стекла. Непроходимая сельва сменилась саванной, но идти легче не стало – густая трава росла по пояс и кишела змеями. Орефьев-Серебряков подстрелил метрового каскабеля, но Сагьер запретил приближаться к трупу. Сам отрубил голову и закопал – яд даже мёртвого каскабеля был смертельно опасен.

К концу февраля осталось только два килограмма сухого мяса, мука, восемь килограмм сахара, десять банок сгущёнки, сто двадцать галет, чай йерба-мате и последний пакет какао. А чтобы добраться до озера предстояло преодолеть горную цепь шириной в двадцать километров. Начали охотиться и питаться молодыми побегами пальм, напоминавшими по вкусу капусту. По пути попадались деревья кебрачо, в дуплах которых находили дикий мёд. Но тут обнаружилась новая беда: русские и парагвайцы не брились уже два месяца и обросли бородами, на которых мёд затвердевал как камень, привлекая мух, а лишней воды, чтобы помыться, не было. Только через два дня вышли к лагуне размером с огромную лужу и промыли бороды.

Экспедицию догнали давние друзья Беляева – двадцать чимакоков с вождём Шиди. Бронзовокожие, почти обнажённые, с раскрашенными телами и лицами. Шиди поспешил на помощь, как только узнал, что генерал нанял проводников из его племени. Экспедиция стала продвигаться быстрее и вскоре добрались до лагуны Орнамета.

До Питиантуты оставалось всего лишь несколько дней пути, но тут у Орефьева-Серебрякова обнаружились признаки цинги: хроническая усталость, боль в ногах, закровоточили дёсна. Чимакоко тоже начали уставать, так как всё время шли пешком и отказывались садиться на мулов, считая их своими друзьями. Беляев решил отправить больного обратно вместе с парагвайцами и чимакоко и продвигаться дальше малой группой – меньше шансов быть обнаруженными морос. Экспедицию продолжили только шестеро: сам генерал, Экштейн-Дмитриев и три индейца с вождём Шиди.

Снова началась сельва. Шиди залазил на самое высокое дерево и указывал путь. Воин Гарига собирал съедобные растения и охотился. А воин Кимаха, совсем ещё ребёнок, помогал ему: лазил по деревьям, доставал яйца из гнёзд, мёд и фрукты. Воин Турго собирал сухие ветки, разжигал костёр и готовил пищу.

В воздухе повеяло прохладой и влагой. Шиди сказал, что озеро уже близко. Прямо из сельвы вышли на берег Питиантуты и долго любовались синевой в обрамлении изумрудной сельвы. Сфотографировались на берегу, искупались и пошли на охоту. После первого выстрела в небо разом взлетели тысячи птиц, заслонив солнце и оглушив криками и хлопаньем крыльев. Кимаха нашёл старый колодец и все вдоволь напились чистой воды. Разбили лагерь.

На следующий день занимались топографической съёмкой. Для безводного Чако озеро оказалось огромным – два на пять километров. На восточном берегу обнаружили питавшие его ключи и Беляев на карте сделал пометку для постройки форта. А Шиди нюхал воздух и пристально вглядывался в сельву.

– Алебук! За нами наблюдают морос!

Вождь посоветовал развесить на ветках бусы и осколки цветного стекла. К вечеру они исчезли. Чимакоки испугались и отказывались идти в сельву – в прошлом году морос напали на них, истребив половину племени.

Беляев принял решение закончить экспедицию и идти на север в форт Байя Негра. Шли быстро, переходя в брод мелкие лагуны и грязные ручьи. Постоянно петляли. Генерал продолжал развешивать бусы и стёкла, а они продолжали исчезать. Вечером вокруг лагеря сооружали ‘предупредительную линию’, обвязывая кусты верёвками, одеждой и упряжью. Подвешивали всё, что могло греметь: миски, ложки и пустые консервные банки.

В полночь Беляев проснулся от едва слышного стука оловянной миски. Открыл глаза и, как всегда в последние месяцы, увидел перед собой непроглядную темноту неба, сверкающего сотнями серебряных звёзд. На фоне звёзд увидел себя на вступительных экзаменах в кадетском корпусе. Преподаватели восхищаются его оценками, но недовольны результатами медицинской комиссии – Ваня безнадёжно близорук. Плачет в коридоре, а за стеной тётя Генриетта Ивановна беспардонно отчитывает генерала Махотина:

– Как Вы можете отказать? У нас в роду все мужчины – военные! Его братья учатся тут! Мальчик хочет на штыках умереть за Отечество!

Ваня вновь проходит проверку на зрение и сам начальник училища генерал Демьяненков шёпотом подсказывает ему буквы. Вот он, уже кадет, сидит за партой на уроке математики. Преподаватель объясняет теорию бесконечно малых величин. Вдруг цифры на доске превращаются в индейские луки и стрелы, а портреты великих математиков становятся портретами индейских вождей.

– Кадет Беляев! – обращается к нему преподаватель. – Можно ли с помощью сей теории рассчитать площадь пространства, занимаемого индейцами Чако?

Ваня вскакивает с парты и почти криком, не задумываясь, отвечает:

– Никак нет! Нужна формула Питиантуты!

– Не кричи, Ваня, – кто-то шепчет ему на ухо. – Сам Император идёт.

Вдруг он понимает, что ему всего лишь три года и он находится в Летнем саду в Санкт-Петербурге. Поворачивает голову и видит свою няню и брата Володю. Няня снимает с них кепи, а император Александр Третий отвечает едва заметным кивком головы. Поправив ленту с орденами, торжественно следует далее по дорожке сада. Между двумя раскидистыми, вековыми дубами сами открываются огромные позолоченные двери и император величественно входит в зал. Вдруг Александр Третий превращается в своего наследника Николая Второго и Беляев понимает, что это последний императорский бал в Зимнем дворце перед началом войны с Японией. В огромном камине языки пламени высвечивают дату ’12 января 1904’.

В ротонде, в круглом зале и на входе во фрейлинский двор стоят огромные столы с угощениями. Лакеи на золотых подносах разносят шампанское. Оркестр из пятисот струнных инструментов играет полонез из оперы Глинки ‘Жизнь за царя’. К Николаю Александровичу присоединяется супруга Мария Фёдоровна в сверкающей алмазной диадеме. За ними следует его мать – вдовствующая императрица – с великим князем Владимиром и великой княгиней Марией Павловной. Гости начинают рассаживаться за бесконечно длинными столами.

– Мадам, не обрежтесь о мои звёзды! – столкнувшись с пышной дамой, предупреждает генерал, весь увешанный орденами.

Император ждёт пока все займут свои места. Перед каждым гостем расставлены шедевры поставщиков Двора Его Императорского Величества: фарфоровая посуда Губкина, золотые приборы и серебряные вазы Абросимова с шоколадными конфетами Эйнема. Японскому атташе отведено место в самом конце стола у пылающего камина – указание на Высочайшую немилость.

– Штабс-капитан Беляев! – голос императора раздаётся эхом во всех залах и коридорах. – Почему без супруги? Не боитесь тоже впасть в немилость? Ах да, Вы обвенчаетесь только через год, причём тайно. Мужайтесь, голубчик!

– Почему, Ваше Величество? – спрашивает Беляев, от испуга забыв встать.

Гости, возмущённые подобной дерзостью, смотрят на него с укором и от этого Беляев совсем теряется, пытается встать, но не в силах отодвинуть тяжёлый стул. А император, высоко подняв голову, тем же строгим тоном произносит:

– Потом идите на почтамт! Там девица Сашенька сортирует письма. Отсортирует и Вашу судьбу. И не забудьте про египетскую Александрию.

В 1905-м дворянин и гвардейский офицер Беляев, несмотря на запрет командования, тайно обвенчался в деревенской церкви с дочерью лесничего Марусей. Но не прожив и двух лет в браке, потерял её навсегда. Маруся умерла… Через пять лет он встретил новую любовь – Сашу Захарову. Она работала на почтамте в Санкт-Петербурге. В годы гражданской войны супруги потерялись. Беляев нашёл Сашеньку только через год в Египте.

В Чако наступала осень. Ночи становились холодными. Костёр согревал только руки и лицо, а спина мёрзла от леденящего ветра с Южного полюса. Провизия закончилась, остался только чай йерба-мате. Утром Шиди кричал:

– Алебук, ичико мате!

Путешественники подползали к костру. Сонные, обросшие, в лохмотьях.

Стали охотиться на броненосцев, лягушек, ящериц и цапель. Индейцы поймали огромного удава и предложили съесть сырым. Беляев и Экштейн-Дмитриев отказались. Тогда чимакоки зажарили его на костре, но русские всё равно отказались, оставшись голодными. Гарига специально для них пошёл на охоту и подстрелил тапира. Его мясом наслаждались как деликатесом.

Через две недели от голода и усталости пали обе лошади. Остались только мулы. Пришлось идти пешком. На следующий день Иван Тимофеевич повредил ногу, споткнувшись о корень дерева, и с трудом мог идти. Экштейн-Дмитриев предложил опираться на него, но генерал отказался – это значило потерять уважение в глазах чимакоко. Они презирали беспомощных и слабых. Охота не ладилась и тогда Экштейн-Дмитриев предложил съесть мула, но Беляев запретил, напомнив, что индейцы считали их своими друзьями.

У Экштейн-Дмитриева от голода и хронической усталости кружилась голова. Он отставал от группы. Не мог отделаться от навязчивой мысли, что кроме саванны и сельвы нет другого мира и нет другого цвета – только зелёный. Даже небо стало казаться зелёным. Вдруг он увидел себя 14-летним кадетом в Конно-егерском полку в армии генерала Юденича. На белом коне Арыме, гордо подняв голову, с 1-м эскадроном въезжает в только что отбитый у большевиков Псков. Впереди на вороном жеребце командир эскадрона барон фон Грюнвальд, за ним поручик Бенкендорф и ротмистр барон фон Тайбе. Эскадрон сборный, из лучших кавалеристов других полков. Офицеры в основном кавалергарды из прибалтийских немцев, рядовые – казанские и крымские татары из Татарского уланского полка и русские из гусарских и драгунских полков.

Горожане приветствуют освободителей, дамы бросают цветы и посылают воздушные поцелуи. Букет попадает Саше прямо в лицо и он замечает маму, одиноко стоящую на углу улицы, грустную, в чёрной шали. Мама смотрит на него глазами полными слёз.

– Не плачь! – кричит ей Саша. – Мы победили!

Она качает головой и шепчет:

– Ты уедешь, сынок. Будешь странствовать. Я буду молиться о тебе.

Саша не понимает как он мог расслышать её шёпот среди криков толпы. Пытается остановить коня, но тот не слушается и продолжает вместе с эскадроном двигаться вперёд, на парад на главной площади. Но парад промелькнул в одно мгновение, как будто кто-то выдернул плёнку из синематографического аппарата. Саша испуганно оглядывается и кричит изо всех сил:

– Где генерал Беляев?!

– Не отвлекайте меня, юноша! – слышится голос Ивана Тимофеевича.

…Вокзал во Пскове. На перроне солдаты окружили генерала. Унтер-офицер по-хамски кричит ему в лицо:

– Снимай погоны, Ваше благородие! Нет больше ни императора, ни генералов, ни войны!

– Дорогой мой, – невозмутимо отвечает Беляев, – я не только погоны, я и штаны сниму, если вернётесь со мной на фронт бить немцев!

Унтер-офицер, не ожидав такого ответа, молчит, а солдаты расступаются.

– Пришпорьте коня, кадет! – не поворачивая головы произносит Беляев и Саша галопом пускает Арыма между солдат. Короткий перрон заканчивается широким полем.

– Не отставай, Экштейн! – бросает ему ротмистр фон Тайбе.

Где-то под городом Гдов на севере Псковской губернии под проливным дождём их эскадрон идёт за британскими танками. Кони вязнут в грязи, копыта скользят в чёрных лужах, об танки плющатся пули. Эскадрон врывается в деревню и атакует красноармейскую конницу. Но как только белогвардейцы направляются в их сторону, красные кавалеристы начинают умирать вместе с лошадьми. Падают в лужи, в грязь, на дорогу, на обочины. Все улицы завалены трупами. Крестьяне выходят из дворов, угощают освободителей хлебом и молоком. Мокнут насквозь, а Сашина шинель почему-то сухая. Он вдруг замечает, что над ним дождь не идёт. Наклоняется, чтобы взять крынку молока у девушки с русой косой на груди, и дождь тут же прекращается точно над его рукой. Но лица девушки не разглядеть за стеной ливня.

– Почему так? – спрашивает он.

– Кто сухой – выживет, кто мокрый – скоро умрёт, – отвечает она.

– И ты умрёшь?

– Сегодня твой день рождения, – вместо ответа напомнила девушка.

– И правда! Мне уже пятнадцать. Господи, спаси всех мокрых!

– Александр! – тряс его за плечо Беляев. – Вы бледны! У Вас тоже галлюцинации?

Чтобы сбить морос со следа, группа двинулась на восток. Набрели на озеро полное рыбы. Устроили пир, забыв про все предосторожности. Но к счастью, и в этот раз морос не напали. Отдохнув два дня и накоптив рыбы в дорогу, продолжили путь.

Экшнейн-Дмитриев не находил себе места. Широкая, ровная саванна превратилась в тюремную камеру. Он залазил на кебрачо, смотрел вдаль, но видел одно и то же – ровный малахитовый ковёр с редкими деревьями. В приступе отчаяния стучал кулаком по стволу и ругался последними словами.

Беляев понял, что не хватит сил дойти до Байя Негра – слишком далеко повернули на восток, спасаясь от морос. На следующий день наткнулись на индейскую тропу. По ней вышли к заброшенной хижине. Чимакоки сказали это хижина морос, покинутая примерно месяц назад.

В начале мая вышли на болота. Шли по колено в жиже, вдыхая гнилые испарения. Беляев упал и не мог подняться. Тогда Экштейн-Дмитриев, не обращая внимания на его протесты, взвалил себе на спину и понёс. Чимакоки в знак восхищения щёлкнули языками.

Последние дни и ночи были адом. Кончился чай. Стали заваривать пальмовые листья. Но вскоре болота превратились в бесконечную смердящую топь. Не было сухого места, чтобы развести костёр. Снова пришлось питаться молодыми побегами пальм. Две ночи подряд спали, сидя на остроконечных термитниках тукуру. Постоянно просыпались от страха свалиться в болото. У всех начались приступы малярии.

В полдень услышали лай собаки. Беляев выстрелил в воздух, едва не упав от отдачи. Издалека раздался ответный выстрел. Из последних сил, измождённые до предела, вышли на парагвайский патруль. Солдаты долго держали под прицелом исхудавших бородачей в лохмотьях. Тяжело дыша, Беляев объяснил кто они. Солдаты не поверили. Оказалось, в газетах опубликовали статью, что экспедиция потерялась, а боливийцы нашли труп генерала.

Гарига и Кимаха отправились к своему племени, а Шиди с Турго решили сопровождать русских. Вместе с патрулём добрались до Байя Негра и на пароходе поплыли в Хенераль Диас. Там их напоили горячим молоком, накормили галетами, дали помыться, побриться и переодеться. На следующий день по реке Парагвай отправились в форт Олимпо в сопровождении сержанта. Весть о возвращении экспедиции мгновенно разлетелась по округе. Каноэ выплывали на середину реки, люди кричали ‘Вива хенераль Белиаефф!’

В форте их повезли на лодке по улицам-каналам. Жители приветствовали радостными криками, хлопали в ладоши и стучали в барабаны. Перед отелем в их честь духовой оркестр исполнил ‘Боже, царя храни!’ и парагвайскую польку. Были произнесены приветственные речи, сотни раз пожаты руки и похлопаны спины.

– Иван Тимофеевич, у Вас тоже онемела кисть и болит спина? – вполголоса спросил Экштейн-Дмитриев.

– Ради такого приёма стоило пострадать пять месяцев! – улыбаясь, ответил Беляев.

В отеле устроили роскошный обед из ухи пира кальдо, обжаренного в сухарях мясного филе миланеса, подали десерт косерева из апельсиновой кожуры и чёрной патоки и канью из сока сахарного тростника. Беляев надел парадную форму генерала, офицеры были в тропических костюмах цвета хаки и английских шлемах из пробки, а дамы в ярких, разноцветных платьях. На террасе солдаты занимались асадой: грилили мясо и кровяную колбасу, приправляли соусом чимичурри, резали хлеб, готовили салаты и разливали красное вино. На десерт подали сыр с айвовым вареньем. А затем все танцевали вальс.

В Пуэрто Касадо Беляев и Экштейн-Дмитриев встретились с Орефьевым-Серебряковым и лейтенантом Сагьером. Прибыв в столицу, Беляев доложил министру о результатах экспедиции и получил благодарность. Шенони признался, что уже не надеялся увидеть его живым – за голову генерала боливийцы назначили награду в 400 000 боливиано. Позже Иван Тимофеевич узнал, что Гарига и Кимаха так и не добрались до своего племени. Их выследили и убили морос.