Летние истории

Внешность сестры упорно пробуждала в памяти мамин облик. То ли все дочери с годами все больше напоминают своих матерей, то ли в ее теле происходит то же самое, что в свое время произошло с мамой. Несколько раз я порывалась спросить, как она себя чувствует и давно ли была у врача, но осекалась: вдруг она все понимает сама и мои слова ее еще больше расстроят. Впрочем, держалась Макико бодро. Похоже, она успела приноровиться к поведению Мидорико: не обращая никакого внимания на молчание дочери, она весело щебетала с нами обеими на всякие пустяковые темы.

– Слушай, Маки, а когда тебе на работу? – спросила я.

– У меня три дня, считая сегодняшний!

– Эх, всего ничего…

– Ну, сегодня и завтра переночую у тебя, а послезавтра к вечеру вернусь в Осаку и сразу в бар, работать.

– О, кстати, как дела в баре? Клиентов много?

– Скверно там дела. – Макико недовольно втянула воздух сквозь зубы. – Уже столько заведений вокруг прогорело, мы вот еле держимся.

Макико работала хостес, но это слово может означать совсем разные вещи. И получше, и похуже. В Осаке, где всяких баров и кабаков пруд пруди, их уровень, как и уровень клиентов и персонала, определяется местоположением.

Бар, в котором трудилась Макико, находится в Сёбаси. Мы с Макико и мамой работали в этом районе с тех пор, как сбежали со старой квартиры и стали жить у бабушки Коми. Фешенебельным его никак не назовешь: обшарпанные кварталы побуревших от времени и покосившихся домишек.

Можешь зайти в дешевую пивнушку. В забегаловку с лапшой. Посидеть за чашкой крепкого кофе. Или весело провести время в обшарпанном отельчике с почасовой оплатой. Можешь зайти выпить в ресторан якинику – узкий, как вагон поезда, или в задымленную шашлычную моцуяки, возле аптеки, где на одной вывеске соседствуют две огромные надписи: «МУЧАЕТ ГЕМОРРОЙ?» и «МЕРЗНУТ НОГИ?». Здания стоят впритык, между ними не протиснуться: рядом со службой знакомств – рыбный ресторанчик унаги, по соседству с агентством недвижимости – секс-шоп, тут же мигает лампочками и зазывает баннерами зал игровых автоматов. Возле мастерской по изготовлению печатей (ни разу не видела ее хозяев на месте) стоит этот самый зал, своим видом не сулящий ни капли веселья.

Люди там тоже разные. Помимо посетителей всех этих заведений и обычных прохожих, можно увидеть таких, что часами сидят на земле, привалившись к телефонной будке и уткнувшись лицом в колени. Или женщин за шестьдесят, которые зычным голосом зазывают клиентов, обещая станцевать для них за две тысячи иен. Попадаются, разумеется, и бездомные, и пьяницы, но не только: здесь бывает вся Осака. С некоторой натяжкой этот район можно назвать «оживленным» и даже «полным человеческого тепла», но, если честно, это обычная трущоба. И вот в этом районе, в баре на третьем этаже ветхого здания, трясущегося от эха караоке, пять вечеров в неделю работает Макико. С семи и до полуночи.

Несколько мест у барной стойки, несколько диванов: пятнадцать посетителей, и зал полон. Если удается за вечер получить с посетителя десять тысяч иен, это уже большое событие. Неписаное правило – оплачивать все, что закажет хостес. Но накачиваться дешевой выпивкой вместе с посетителем она не может, ведь ей еще работать. Считается, что лучше всего для хостес – заказывать чай улун, от которого не опьянеешь, даже если захочешь. Маленькая жестяная банка за триста иен. Разумеется, бар не закупает чай в банках, его заваривают сами, сразу много, остужают и разливают по пустым фирменным жестянкам, которые потом тоже не выкидывают. Однако подают его с таким видом, что посетителю остается поверить в то, что банка с чаем новенькая и открыли ее только что. Когда чай в хостес уже не лезет, она говорит: «Что-то я проголодалась» – и просит клиента заказать ей жареных колбасок, или яичницу, или сардин, или кусок курицы во фритюре – то есть скорее блюдо из комплексного обеда, чем закуску под виски. А дальше – караоке. За одну песню платят всего сто иен, но, если петь побольше, наберешь и тысячу. Так что поют все – и молодые хостес, и старые, и со слухом, и без. От пения садится голос, от обилия соли и жидкости отекает все тело. Но, сколько бы хостес ни старались, посетители обычно уходят, не оставив в баре и пяти тысяч иен.

Хозяйкой бара была полная невысокая женщина лет пятидесяти пяти, довольно приятная. С крашеными или обесцвеченными волосами, скорее желтыми, чем белокурыми, собранными на макушке. Макико рассказывала мне, как в самом начале, на собеседовании, хозяйка, вертя в коротких толстых пальцах сигарету «Хоуп», спросила:

– Девочка, ты когда-нибудь слышала о «Шанель»?

– Слышала, – кивнула Макико. – Это ведь бренд одежды?

– Ага. – Хозяйка выпустила из носа струю сигаретного дыма. – Нормальные у них вещи, а? – И она указала подбородком на стену, где под пластиком, будто постеры, висели два платка от «Шанель». Прожекторы подсвечивали платки теплым желтоватым светом.

– Я от них просто без ума, – мечтательно улыбнулась хозяйка бара.

– Так значит, – спросила Макико, разглядывая платки на стене, – поэтому ваш бар так и называется – «Шанель»?

– Именно! «Шанель» – это мечта любой женщины. Все такое тонкое и элегантное. Хотя цены – кошмар. Посмотри-ка на эти серьги.

Она наклонила голову, давая Макико возможность рассмотреть свое ухо. Даже в сумраке бара было понятно, что серьги не новые, но на их тусклом золоте Макико разглядела знаменитый логотип.

Эти логотипы были в баре повсюду, куда ни посмотри – на полотенцах в туалетной комнате, на картонных подставках под кружки, на стикерах, украшавших стеклянную дверь телефонной будки, на визитках, на коврике у двери, на кружках… Впрочем, по словам хозяйки, все это были подделки, которые она старательно собирала, то и дело наведываясь к уличным торговцам в Цурухаси или Минами. То, что вещи не оригинальные, поняла с первого взгляда даже Макико, которая в этом абсолютно не разбиралась. Но хозяйка души не чаяла в своей коллекции и продолжала наполнять бар новыми экспонатами. Оригинальных вещей от «Шанель» у нее было две: те самые серьги и заколка для волос. И то и другое хозяйка непременно демонстрировала каждый день. Она рассказывала, что решилась потратиться на эти украшения, когда только открывала бар, – на удачу. По всей видимости, ее завораживали не столько вещи этой фирмы, сколько магическое звучание слова и эффектный логотип. Однажды Макико слышала, как одна из девушек спросила у хозяйки: «А откуда родом Коко Шанель?» – и та уверенно ответила: «Из Америки!» Видимо, она полагала, что все белые люди – американцы.

– А как там ваша Коко?

– Ой, да лучше всех, как обычно! То ли дело ее бар…

Когда мы добрались до станции Минова, шел уже третий час дня. Оттуда, перекусив гречневой лапшой в дешевой забегаловке, мы отправились ко мне домой – идти было минут десять. Вокруг что есть силы надрывались цикады.

– И ты из такой дали приехала нас встретить?

– Да нет, у меня сегодня в тех краях как раз были дела. Сейчас на горку, потом прямо, и мы дома!

– Полезно иногда так прогуляться. Вместо зарядки!

Поначалу мы с Макико еще переговаривались и улыбались друг другу, но стояла такая изнурительная жара, что постепенно мы обе умолкли. Непрерывный стрекот цикад бил по ушам, а безжалостное солнце будто вознамерилось сжечь нас дотла. Крыши домов, листья деревьев, крышки канализационных люков – все излучало раскаленно-белый свет, от которого чернело в глазах. Пока мы доползли до моего дома, одежда вымокла от пота.

– Пришли! – объявила я.

Макико шумно выдохнула мне в ответ, а Мидорико присела на корточки у декоративного дерева в горшке, названия которого я не знала, и принялась рассматривать его листья. Затем девочка вынула из сумки на поясе блокнотик и написала в нем: «Это чье?». Почерк у нее был неожиданно угловатый, с сильным нажимом, как будто она не писала в блокноте, а высекала на камне. А ведь когда-то мне не верилось, что эта кроха, которая без посторонней помощи только и могла, что дышать, сумеет не то что писать, а самостоятельно есть.

– Не знаю чье, но, наверное, кто-то из жильцов за ним присматривает, – ответила я. – Моя квартира на втором этаже, вон то окно. Сейчас поднимемся, и налево.

Мы друг за другом поднялись по узкой железной лестнице, на которой рыжели пятна ржавчины.

– Заходите. Уж простите, у меня тесновато…

– Очень даже уютненько! – Макико моментально стащила с себя босоножки и принялась с любопытством осматривать мое жилище.

– Идеальная квартира для одного! – с энтузиазмом сообщила она. – Везет некоторым! Ну здравствуй, наш новый дом на ближайшие двое суток!

Мидорико вслед за матерью молча прошла в глубь квартиры. В ней, состоящей из кухни и одной комнаты с перегородкой, я жила с тех пор, как переехала в Токио, – то есть почти десять лет.

– У тебя ковер? А под ним что? Только не говори, что паркет!

– Нет, циновки. Когда я въехала, они уже были довольно потрепанные, так что я прикрыла их ковром.

Утирая пот, я включила кондиционер и выставила на нем двадцать два градуса. Потом разложила складной столик, достала три одинаковых бокала, купленных по этому случаю в магазине неподалеку. На них были вытравлены маленькие сиреневые виноградинки. Не успела я налить Макико и Мидорико заранее заваренный и охлажденный ячменный чай, как они осушили свои бокалы до дна.

– Ох, наконец-то оживаю! – Макико блаженно откинулась назад на полу, и я подтолкнула к ней кресло-мешок.

Мидорико, положив рюкзак в угол, встала и с беспокойным любопытством стала изучать квартиру. Ничем не примечательную – маленькую и плохо обставленную. Похоже, ее внимание привлекли книжные полки.

– Я так и знала, что у нее куча книжек! – подмигнула дочери Макико.

– Да какая куча…

– Ладно тебе скромничать, их же тут до самого потолка. Сколько всего, интересно?

– Я не считала, не особенно много. Вполне нормальное количество…

Макико, не привыкшей читать книги, могло и правда показаться, что их у меня тонны, но на самом деле нет.

– Нормальное, говоришь?

– Ага.

– Вроде мы с тобой сестры, а такие разные… Я совсем не понимаю, что в книгах интересного. А вот Мидорико как раз любит читать. И по литературе оценки хорошие, правда, дочь?

Мидорико молчала, не отрывая взгляда от полок.

– Слушай, прости, что я вот так вот с порога, но можно я у тебя душ приму? – попросила Макико, отлепляя от щеки прилипшую прядь волос.

– Да, конечно. Вон там, левая дверь. Туалет, если что, отдельно.

Пока Макико была в душе, Мидорико сосредоточенно рассматривала книги. Ее темно-синяя футболка намокла от пота и казалась почти черной. Я предложила девочке переодеться во что-нибудь – она задумалась, но потом решительно мотнула головой.

Глядя на спину Мидорико и слушая журчание воды, доносящееся из ванной, я поймала себя на мысли, что в моей квартире, в ее атмосфере что-то неуловимо изменилось. Странное ощущение – как будто берешь в руки рамку, которая уже давно стоит на полке, а фото в ней другое. Некоторое время я, рассеянно потягивая ячменный чай, пыталась понять, в чем дело. Но так и не поняла.

Когда Макико со словами «Если что, я взяла у тебя полотенце!» – вышла из душа, на ней уже была свежая футболка с растянутым воротом и свободные домашние штаны. Расхваливая напор воды, она принялась тереть волосы полотенцем. Теперь я увидела ее без макияжа, и на душе у меня посветлело. Я даже подумала, что, может быть, зря испугалась за Макико, когда мы встретились на станции. Пожалуй, не так уж сильно она и похудела. А бледность объяснялась скорее количеством и цветом тональника. Может, не так она и изменилась с нашей прошлой встречи? Просто мы давно не виделись. Или же за эти несколько часов я успела немного привыкнуть к ее новому облику и он больше меня не удивляет? Как бы то ни было, я уже отчасти признала, что для своего возраста сестра выглядит вполне прилично, и несколько успокоилась.

– Можно где-нибудь посушить мои вещи? Где у тебя балкон?

– Балкона нет.

– Как же так? – удивилась Макико так громко, что на ее голос обернулась и Мидорико. – Что это за квартира без балкона?

– Ну, такая вот квартира, – рассмеялась я. – Не упади, главное, если вдруг решишь открыть окно. Там совсем низенький бортик.

– Где же ты тогда сушишь белье после стирки?

– На крыше. Хочешь, сходим туда? К вечеру, когда будет не так жарко.

Промычав в ответ что-то невнятное, Макико дотянулась до пульта, включила телевизор и принялась листать каналы. По одному показывали кулинарное шоу, по другому – магазин на диване. По третьему шли новости. Напряженная атмосфера передавалась даже через экран – видимо, произошло что-то серьезное. Женщина драматическим тоном вела репортаж, сжимая в руке микрофон. За ее спиной виднелись жилые дома, скорая, полицейские и пластиковая занавеска.

– Что-то случилось? – спросила Макико.

– Без понятия.

Мы вслушались. Оказалось, сегодня утром некий мужчина нанес студентке из района Сугинами ножевые ранения в лицо, шею, грудь, живот – в общем, по всему телу, – и сейчас она в реанимации в критическом состоянии. Через час после происшествия в полицейский участок неподалеку пришел с повинной молодой человек лет двадцати пяти. Его допрашивают на предмет причастности к преступлению. На протяжении всего репортажа в левом верхнем углу экрана висела фотография девушки, ее имя и фамилия. «Здесь еще остались свежие следы крови», – напряженным голосом сообщила репортер. Она то и дело оглядывалась назад, туда, где были натянуты ярко-желтые ленты с надписью «НЕ ВХОДИТЬ» и стояло несколько зевак, снимающих происходящее на телефоны.

– Ужас… – тихо проговорила Макико. – Вроде недавно было то же самое, тоже у вас в Токио?

– Да, было дело.

Действительно, недели две назад в мусорном баке парка Синдзюку Гёэн обнаружили фрагмент человеческого тела. Через некоторое время выяснилось, что принадлежал он семидесятилетней женщине, которую уже несколько месяцев не могли найти. Вскоре по этому делу задержали девятнадцатилетнего безработного, который жил неподалеку. Одинокая пожилая женщина и молодой парень… Конечно, СМИ все никак не могли успокоиться, выдвигая самые разные догадки насчет их отношений и мотивов преступления.

– Тогда вроде убили старушку? И потом расчленили.

– Да, и выбросили в мусорку в Гёэне, – подтвердила я.

– Гёэн? Что это за место?

– Огромный парк.

– И преступник – совсем молодой парень, – нахмурилась Макико. – А жертве семьдесят?

Она задумалась.

– Слушай… Они же с бабушкой ровесницы. Точно, бабушка Коми умерла как раз в семьдесят лет! – Макико ахнула, будто удивилась собственным словам, и широко распахнула глаза. – Он ее еще и изнасиловал?

– Похоже на то.

– Ужас какой. Просто не могу поверить… Она же как бабушка Коми. Так вообще бывает? – простонала Макико.

Если бы Макико этого не сказала, я бы забыла о той трагедии так же легко, как и вспомнила, но теперь мысли о ней не шли из головы. Бабушка Коми. К своим семидесяти она выглядела совсем дряхлой. Конечно, рак и больница никого не молодят, но я помнила бабушку и до этого, и в моей памяти она всегда была старушкой. Начисто лишенной какой бы то ни было эротичности: эротика давным-давно ушла из ее жизни. Нет, бабушка точно была старенькая. Я не знаю, как выглядела убитая: бывает, что люди кажутся моложе своих лет. Разумеется, она и моя бабушка Коми – совсем разные люди. Но все равно, зная, что обе умерли в семьдесят лет, я не могу их не сравнивать. А стоит сравнить, как слова «изнасилование» и «бабушка Коми» вдруг становятся рядом. Как же это все… дико.

Наверняка та женщина даже представить себе не могла, что, дожив до семидесяти лет, будет изнасилована и убита парнем, который годится ей во внуки. Вероятно, даже в те страшные минуты ей в это не верилось… Ведущий со скорбным лицом поклонился зрителям, и выпуск новостей закончился. Пошли рекламные ролики, а потом начался повтор старого сериала.

Дзюн сегодня весь день трещала об одном – она выяснила, что до сих пор приклеивала прокладки не той стороной. Из-за этого она не то чтобы прямо взбесилась, но типа того. Может, я чего не поняла, но у прокладок вроде одна сторона клеится, так Дзюн их клеила к себе, а не к трусам. Говорит, не знала. Только переживала, что они плохо впитывают. Но вообще-то, если клеить прокладки к себе, это же адская боль их оттуда отдирать! Как такое можно перепутать?

Когда я сказала, что никогда не видела прокладки, Дзюн позвала меня в гости. Говорит, у нее дома их полно. И правда, у нее в туалете вся полка над унитазом забита упаковками. Огромными, как пачки подгузников. У нас дома такого нет. Мне было стремно, конечно, но на будущее я решила все-таки изучить, какие они бывают. Их реально было много, разных видов, и почти на всех яркие наклейки с надписями «АКЦИЯ!», «РАСПРОДАЖА!». У нас с Дзюн зашел разговор о том, почему во время месячных обязательно должна идти кровь. Типа, если яйцеклетка не оплодотворяется, то специальная рыхлая штука, к которой оплодотворенная яйцеклетка должна прирасти, вместе с кровью выходит из организма, ну и все такое. И тут Дзюн призналась, что недавно попробовала разрезать свою прокладку. Говорит, она думала, что там в крови будет неоплодотворенная яйцеклетка, и решила посмотреть. Во дает… Я была в шоке. Мне даже спрашивать такое было противно, я еле выдавила: «Ну и как?» А Дзюн, кажется, вообще не смутилась. Говорит, внутри в прокладке были маленькие шарики, разбухшие от крови, и больше ничего особенного. «Шарики? Как икра?» – переспросила я, и она сказала, что типа того, только в сто раз меньше. А яйцеклетку она так и не разглядела, хотя очень старалась.

Я стояла на кухне и кипятила в кастрюле воду для новой порции ячменного чая, когда Мидорико подошла ко мне и молча протянула листок из блокнота.

Пойду на разведку.

– На разведку?..

Гулять.

– Ладно. Только надо сначала спросить у мамы.

Мидорико пожала плечами и тихонько фыркнула.

– Маки, Мидорико говорит, что хочет прогуляться! Можно ее отпустить?

– Можно, только все же место незнакомое… Дочь, ты не заблудишься? – крикнула Макико из комнаты.

Я буду недалеко.

– Но на улице такая жарища… Зачем тебе туда?

На разведку.

– Ну хорошо, но на всякий случай возьми мой мобильник, – предложила я. – О, кстати! Мы же проходили мимо супермаркета, помнишь? Рядом с ним книжный, а после книжного – бутик, ну или как их сейчас у вас называют… концепт-стор? Там продают всякие милые канцелярские штуки. Может, сходишь и посмотришь? На улице ведь в такую погоду поджаришься в два счета. А, и еще – вот здесь кнопка фиксированного набора номера. Если надо будет позвонить маме, просто нажми ее.

Мидорико кивнула.

– Если с тобой заговорит кто-нибудь подозрительный – сразу убегай, а потом позвони маме, ладно? И вообще, возвращайся как можно скорее.

Мидорико хлопнула дверью, и в квартире стало тише, хотя девочка за все это время не произнесла ни слова. В этой тишине было отчетливо слышно, как Мидорико спускается по железной лестнице. Вскоре звук шагов отдалился, а потом и окончательно затих. И в тот же самый момент Макико, как будто только этого и ждала, резко поднялась, выключила телевизор и уселась на полу.

– Видишь, ничего не изменилось. Мидорико все так же отказывается со мной говорить.

– Вот это стойкость… – проговорила я, не в силах скрыть восхищение. – Целых полгода уже! В школе ведь она разговаривает как обычно, да?

– Ага. Перед летними каникулами я спросила об этом у ее классной руководительницы. Она говорит, Мидорико нормально общается. И с учителями, и с одноклассниками. Предложила поговорить с ней, но я ее остановила. Мидорико бы это не понравилось. Так что я сказала, что все в порядке, мы сами разберемся.

– Да, что тут еще сделаешь…

– Вот такая она упрямая. Даже догадываюсь, в кого пошла.

– Да ну, Маки, не такая уж ты и упрямая.

– Думаешь? Эх, а если честно, я думала, с тобой-то Мидорико будет разговаривать нормально. А она ни в какую, все со своим блокнотом носится.

Подумав немного, Макико подтянула к себе свою сумку и достала конверт размера А4.

– Ладно, это все потом, – торжественно прокашлялась она. – Вот, смотри, Нацу! Это то самое, о чем я тебе говорила по телефону.

С этими словами Макико вытащила из пухлого конверта кипу каких-то брошюр и бережно водрузила их на столик. Затем она испытующе посмотрела на меня. Встретившись с ней взглядом, я наконец вспомнила: точно, моя сестра приехала в Токио не просто погостить, у нее была еще одна, более важная цель. Решительно сложив руки на стопке брошюр, Макико выпрямилась. Столик еле слышно скрипнул в ответ.