Украл – поделись. Физиология предательства

Куда ты, тропинка, меня привела?

В атмосфере вагонного застолья эта идея объявилась с последними каплями разлитой по стаканам водки.

– Всё, – вздохнул Бабухин. – Хоть выжимай её, гладенькую.

И, несколько раз встряхнув опорожненную бутылку, сунул её под лавку.

– А я бы ещё чуток принял унутрь, – посетовал Литиков, глянув на стаканы, в которых почти ничего не было, так, на донышке. И уставился на Бабухина требовательным взглядом.

Бабухин, не без определённых усилий расшифровав содержание устремлённого на него взгляда, рассердился.

– Что ты хочешь и намерен этим сказать? – вскинул он подбородок. – Встал и убежал? Ты это хотел мне в уши втереть? Говори прямо. И я тебя пошлю прямо. Ну!

Бабухин высокий и сильный, на голову выше Литикова.

– Чего ты вспенился? – выпятил толстые губы Литиков. – Я только сказал, что выпить бы не помешало. Ты не хочешь? Нет? А я вот хочу.

– Я не хочу?

– А вот я и не знаю, хочешь ты или нет. Кто тебя знает!

– Я хочу. А деньги? – Бабухин мышцы своего пьяного лица мобилизовал на созидание саркастической улыбки. Этот Литиков ужрался так, что уже не помнит, как они час или полчаса тому назад выскребли остатки денег на эту вот – на данный момент уже пустую – бутылку водки. – Ты же дохляк! Ты же не умеешь пить! Денег у нас нет, кончились! И что получается? Я помню всё об этом… печальном факте, а ты…

Бабухин развёл руками и пьяный прищур глаз попытался переоформить в презрительный.

– И я помню! – возмутился Литиков. – Ты сказал, и я вспомнил. Какие проблемы?

– Ты чего, окончательно уже упился?

– А что такое?

– Я объясняю: денег нет.

– А, это я знаю, – закивал Литиков. – Знаю. Да. Нету денег. – Литиков задумался. – Надо что-то делать, однако, – наконец пробормотал он.

– О! Стоп-стоп-стоп! – поднял палец Бабухин. – Помолчи, помолчи минуту! Чего-то крутилось там, в башке. Мысля какая-то. А! Во! Надо достать денег.

– И купить водки.

– Да, водки.

Спустя три минуты они поднялись, чтобы идти в вагон-ресторан, где и добыть водки. А если же сначала топать за деньгами, а уж потом за водкой, то это очень долго. Бабухин, шагнув вперёд раз пять, оглянулся.

– Где там запропал?

– Обуваюсь. А ты уже?

– Ты чего? Совсем? – Бабухин покрутил пальцем у виска. – Ты же весь народ подымешь. Я же с тобой, как с лошадью…

– На что намекаешь?

– Топать будешь, идиот. Смотри! Видишь? Я босиком иду на дело. В носках в одних. – Бабухин согнулся пополам и указал на ступни своих ног.

– Не, тут чё-то не то, – возразил Литиков.

– Ну ходи лошадью, – пожал плечами Бабухин. – Как хочешь. А я лично в ботинках на дело не хожу. Тем более… Да, возвращаться – плохая примета.

– Ну и не ходи.

– Может, и не ждать вовсе?

– Не-не, подожди! – Литиков заспешил и оборвал шнурок. – Ё-моё, шнурок порвался.

– Что я говорил?

– Не, ты чё-то другое говорил. Не про шнурок.

– Я тебе как раз про это и говорил, алкаш.

– Ну зачем ты так? – Литиков поднялся на ноги и теперь топтался на месте, разглядывая ботинки и пытаясь решить, так ли уж это необходимо – шнурки завязывать. – Когда в товарищах согласья нет… Ты, Пашка, скажи мне, пистолет ты взял?

– С собой.

– Вы сегодня уймётесь, наконец, или нет, твари пьяные?! – высоко прозвенел дрожащий от негодования женский голос.

– Это из того конца, – определил Литиков, указывая в сторону рабочего тамбура. – Пальни!

– Нет, пошли. Беречь надо патроны.

Они долго и шумно добирались до вагона-ресторана. Бабухин требовал от Литикова ступать осторожно. Литиков отвечал, что он идёт исключительно бесшумно. И эти их препирательства тревожили сон пассажиров и дремотный покой проводников. Кроме того, они периодически останавливались и принимались обсуждать детали предстоящего дела, пускаясь порою в словесные схватки, которые по причине пьяных сбоев в психологических механизмах сравнения при восприятии реплик собеседника приобретали затяжной характер.

– Перекрыли! – вскричал Литиков в отчаянии. – Гады! Гады! Сволочи! – Он обхватил руками голову и упал лицом на металлическую дверь. Плечи его заподрагивали.

– Идиот! Звони! – приказал Бабухин.

– А?

– Пришли. Ресторан. Звони давай!

– Господи! А я подумал… Бог есть. Он не фраер. Я хочу выпить. До безумия. Очень сильно, беспредельно и безгранично, – бормотал Литиков, тыча трясущимся пальцем в кнопку звонка.

Дверь открыли. За порогом стоял небритый, заспанного вида мужик и вполглаза смотрел на ночных посетителей вагона-ресторана. Он, судя по всему, надеялся обслужить посетителей и при этом сохранить какую-то часть сна, чтобы после их ухода не ворочаться в постели, а уснуть моментально.

– Водки? – спросил вяло недопроснувшийся. Прозвучало как «вод».

– Да, – ответил Литиков.

– Деньги есть? – бормотнул мужик. Прозвучало как «день е».

– Море.

– Деньги. Сколько? – тяжело выдохнул полусонный и протянул руку. Литиков и Бабухин услышали: «День. Ск.»

– Сколько нам? – повернулся Литиков к Бабухину.

– Посторонись! Встал! – Бабухин раздражённо потряс пистолетом. Литиков посторонился, и Бабухин приблизился к ресторанному мужику. – Не обидим. Возьмём, сколько унесём. Тащи! Хотя нет. Ложись на пол! Сами обслужим себя. Ложись, чтобы не подстрелили случайно. Ложись, говорю!

Подоспел Литиков и помог уложить запостанывавшего работника ресторана на пол. Бабухин хотел на всякий случай ударить нерешительно сопротивляющегося мужичка по затылку рукояткой пистолета, но не смог должным образом прицелиться. И потому решил отказаться от этой затеи.

– Вяжи! – приказал он Литикову.

– Чем?

– Я знаю?

Литиков нагнулся к поверженному.

– Чем бы тебя связать? А? Шнур какой-нибудь, ремень?

– Вон… привязываем. Шнурок. На ручке.

– Спасибо.

Литиков поспешил к двери, ведущей в кухонное помещение. Спустя две минуты со связыванием рук было покончено.

– Присядем на дорожку, – вытирая пот со лба, высказался Литиков.

– Нет, сначала соберём всё, – возразил Бабухин и обратился к связанному: – Сумки, чемоданы, рюкзаки есть?

– Нет. Нет ничего! Кастрюли только!

– В карманы, остальное – деньгами, – предложил Литиков.

– Деньги есть? – Бабухин дулом пистолета ткнул в затылок лежащего. – Где они?

– У меня нету!

– А выручка?

– У директора, наверно.

– Где он?

– В пятом или шестом. Я точно не знаю.

В дверь позвонили. Бабухин и Литиков переглянулись.

– Кого там черти носят?! – недовольно рыкнул Бабухин.

– Выпить кто-то… – донеслось с полу.

– Надо бы выручить, – нерешительно произнёс Литиков.

Бабухин многозначительно уставился на подельника.

– А если там?..

– Но это как-то… – неодобрительно нахмурился Литиков.

– Ладно, спроси, чего там надо, – махнул рукой Бабухин.

Литиков направился к двери, однако та отворилась без его вмешательства.

– Вот те на! – воскликнул Литиков, оглядываясь на Бабухина. – А кто дверь не закрыл?

– Ты и не закрыл, дубина!

А в двери уже – мужчина средних лет в кожаной куртке нараспашку.

– Почему не стучишься? – спросил у него Литиков и нахмурился.

– Я звонил. А потом гляжу – дверь-то и не закрыта вовсе, – оправдывался мужчина, растерянно поглядывая на лежащего посреди прохода работника ресторана. – А что с ним?

– Заболел, – вздохнул Литиков.

– А руки… почему?

– Связаны почему? – Литиков почесал в затылке. – А он это… как его… Он же припадочный. А ты врач, что ли?

– Нет.

– А почему тогда вопросы?

Мужчина пожал плечами.

– За водкой? – спросил его Литиков.

– Да. Бутылочку бы. «Русской».

– А «Русская» есть?

– Была же два часа тому.

– Хорошо, давай деньги. И жди за дверью. Время ночное – такса двойная. Предоплата. Вот так вот, братан.

Отпустив товар и закрыв дверь, Литиков удовлетворённо похрустел полученными от покупателя купюрами, сказал:

– Слушай, Пашка, у нас уже деньги появились. На две бутылки, если по дневной таксе. Может, ещё кто заявится.

– Водкой торговать собрался? Совсем, что ли? Нас же накроют и в клетку запрячут. Водки и так возьмём сколько надо. Нам же деньги на другое нужны. На дальнейшую жизнь и жизненные потребности.

– А кто-то сказал, тут денег нету. А, вот он! – Литиков ткнул ногой лежащее на полу тело.

– Искать надо. Надо искать! – замотал головой, не соглашаясь, Бабухин.

И они нашли деньги. Точнее, они обнаружили на кухне металлический ящик, запертый на навесной замок. Ящик без особого труда выдрали из стенки вагона, однако замок не поддался.

– Ребята, оставьте ящик! – заголосил связанный. – Там же деньги! Много! Обещал присмотреть!

– Деньги… оставить? – не понял Бабухин.

– Не наши! Они придут, а денег нет!

– Кто придёт?

– Которые их сопровождают. Сказали, хотят оттянуться. Сказали, чтобы никому не открывал. Они же убьют меня!

– Заладил! – скривился Бабухин. – А меня не боишься? Они да они.

– Не уважает нас, – сделал вывод Литиков.

– Давай, Мишка, загружайся водкой, – распорядился Бабухин. – Бери водяру, а я ящик заберу. И надо сваливать.

– Они поймают вас, поймают! – простонал ресторанный мужик, по щекам которого текли слёзы. – А этот, за водкой приходил, он уже шухер поднял! Сто процентов!

– Надо катапультироваться, однако, – заметил Литиков, рассовывая по карманам бутылки водки.

– А менты? Двое ментов едут, поезд сопровождают! – плакал стреноженный страдалец, пытаясь вытереть мокрое лицо о собственное плечо.

– Пугает нас, – сказал Литиков и затолкал пару бутылок в карманы брюк Бабухина.

Бабухин сопротивления не оказал. Проговорил только:

– Но – прав мерзавец, когти надо рвать.

– Сматываемся, – согласился Литиков.

И они смотались. Поезд ушёл, унося возбуждение, в состоянии которого грабители десантировались из вагона, и Бабухин и Литиков вдруг обнаружили, что зима, что холодно. И – ветер.

– Ой-ёй-ёй! – удивлённо возвестил Литиков и, поозиравшись, обернулся к товарищу. – И где чё? Ты говорил, останавливается.

Бабухин не ответил. Он оглядывался по сторонам, надеясь обнаружить согревающий душу огонёк. Вот и снежная пыль, окончив танец проходящего состава, улеглась окончательно, а ни светлого пятнышка в ночи, ни даже просто каких-либо строений, уснувших или умирающих, то есть оставленных людьми, не обнаруживалось. Только луна недобро посматривала сквозь кружева облаков. Недосягаемая. Холодная.

– Надо, однако, бежать куда-то! – беспокоился Литиков. – Замёрзнем, околеем! А, Пашка?

– Ну беги! Беги! – заорал Бабухин. – Четыре стороны! В любую шпарь!

– В любую. Ну да, – простонал Литиков.

В течение минуты танцевали молча, после чего Бабухин буркнул:

– Давай в одну сторону, я – в другую.

– В какую сторону? – спросил Литиков, отбивая зубами дробь и танцуя всё быстрее.

– В любую! – прорычал Бабухин. – Если ты – туда, то я, наоборот, – туда!

– Пашка, нам… вместе надо… держаться! – отстучал зубами Литиков. – У нас… одна беда на двоих!

– Недоумок! Беги и смотри дорогу или тропинку. Или огонёк. Говорю же, медленно шёл. Как будто остановиться хотел.

– Мы найдём дорогу и по ней – к людям? – повертел втянутой в плечи головой Литиков. – А может, по шпалам двинем?

Бабухин не ответил. Он был более чем зол. Как же так? Почему же так получилось, что он, Пашка Бабухин, всегда считавший себя умнее Мишки Литикова, оказался сейчас в более проигрышном виде? Ногами в отнюдь не толстых носках, уже насквозь промокших, он энергично уминает снег и ёжится от холода, влезшего под джемпер и рубаху, колюче охватившего голову, зло пощипывающего за уши. А Литиков – в ботинках и шапке!

Они побежали в разные стороны, и тут Литиков завопил:

– Дорога! Дорога! К людям, где тепло!

Бабухин остановился, глянул вперёд и вправо, затем вперёд и влево – ни дороги, ни тропинки. И поспешил обратно.

– Где дорога? – ткнул он возбуждённого товарища в грудь.

– Там! Скорее!

– Ящик! – раздражённо напомнил Бабухин, злой по той причине, что не он обнаружил дорогу, по которой они сейчас помчатся «к людям, где тепло».

– Да плевать на этот ящик! – завопил Литиков, всплеснув руками. – Гори он синим пламенем, проклятущий! В нём же пять кэгэ! А то и все десять!

– В нём мани, придурок! – прорычал Бабухин.

– Мани?! Во! – Литиков вскинул к носу Бабухина кукиш. – Мани! Раскатал губу!

Бабухин, разъярённый, подбежал к ящику-сейфу, нагнувшись, вцепился в него непослушными пальцами замёрзших рук, резко разогнулся, а затем с размаху хватил ящиком о рельс.

– Ну, что я говорил? – подскочил он к Литикову, указывая на россыпь денежных купюр.

Литиков съёжился, превратившись едва ли не в карлика, но глаза его разгорелись огнем алчности.

– Мани, мани, – забормотал он растерянно, потом заглянул внутрь ящика и сдавленно вскрикнул: – Ой-ё! Да там лимоны и лимоны!

– А ну, убогий, взял его! – приказал Бабухин. – Взял и понёс!

Литиков поспешно нагнулся и принялся запихивать в сейф деньги, однако объявившийся неожиданно ветер подхватил вдруг десятки купюр и бросил их в сторону железнодорожной насыпи, уходящей куда-то вниз, где было темно и неопределённо. Литиков вскочил на блестящий рельс и вперил взгляд в придорожную ложбину, куда канули эти десятки легкокрылых бумажек. И упал в снег. Упал раньше, чем глаза его успели что-либо увидеть в сером мраке зимней ночи.

Литиков, едва успев ладонями закрыть лицо, упал в снег, который отнюдь не показался ему холодным и неприятным, напротив, тишина и покой охватили его со всех сторон, окутав ощущением комфорта. Тишина! И разве что слышимые лишь на молекулярном уровне медитативные исцеляющие вокализы живых кристалликов снежного покрова…

– Подъём! – кричит Бабухин. Словно по живому режет.

– Гад! Гад! – бормочет Литиков и выбирается из снежного месива, ставшего вдруг холодным, колючим и даже влажным. – Так хорошо!.. Так хорошо вдруг стало, а ты!.. Гад!

Бабухин не слушает его. Посиневший от холода и злости, он хватает сейф и бежит к обнаруженной Литиковым тропе.

– Деньги! Много! – выкрикивает Литиков, догоняя Бабухина. Он, конечно, имеет в виду те купюры денег, что разметал ветер.

– Хватит, нам хватит оставшихся! – рычит Бабухин.

Он перепрыгивает через правый рельс, чтобы бежать по тропинке в направлении воображаемого огонька надежды.

«Хорошо жить с сердцем, полным ожидания великой радости». Но неуютно. Неуютно, если не чуешь под собою окоченевших ног, если мороз пронизывает насквозь (не одежду, но – тело), если уши, которых, кажется, уже и нет над вздёрнутыми плечами, влекут, тем не менее, ладони давно околевших рук.

Бабухин, перебрасывая металлический ящик из одной руки в другую, продолжает бежать, тупея с каждым шагом, и – в геометрической прогрессии. А носки уже можно отжимать, так как глупый человеческий организм, продолжая выводить тепловые градусы на уровень кожного покрова, подтапливает соприкасающийся со ступнями ног снег.

– А давай, Пашка, вернёмся утром и соберём.

Бабухин бежит и не слушает Литикова. Этот идиот Мишка ещё не понял, что, возможно, и не доживут они до утра. Сколько километров смогут они преодолеть? По морозу! Раздетые! А где находится тот населённый пункт, куда бежит эта хилая тропинка, то да потому выскакивающая из-под ног? Ни огонька, ни звука в ночи. А тут ещё эта железяка с цветными бумажками, которые превратятся в деньги лишь в том случае, если их с Литиковым не укроет непогода снегом до наступления вонючей, слякотной весны.

– Эй! – Бабухин остановился и обернулся к Литикову. – Твоя очередь.

И он, слегка нагнувшись, уронил сейф на тропинку. Теперь можно обе руки сунуть под мышки.

– Давай по пятьдесят грамм. Для сугреву, – пролепетал Литиков.

– А остальное – куда? Выбросить?

– Можно и допить, – неуверенно произнёс Литиков.

– И под снегом упокоиться?

– Холод же. Моментом выветрится. И опьянеть не успеем.

– Давай! – не без внутреннего сопротивления проронил Бабухин.

Литиков зубами открыл бутылку и протянул Бабухину. Бабухин сделал несколько крупных глотков и вернул сосуд с горячительным Литикову.

Когда бутылку сунули в снег, в ней оставалось не более половины.

Они бежали, шли, брели, опять пытались бежать. И выбрасывали бутылки, одну за другой. Порой и не пригубив даже. Мешали они, торчащие из карманов, на ходу перекидывать справа налево и обратно тяжеленный, обжигающий руки ящик. А потом из рук одного путешественника – в руки второму.

И длилось это бесконечно долго. И когда впервые мелькнул огонёк, Бабухин и Литиков уже не способны были проявлять какие-либо чувства. Мелькнул и мелькнул. Ну и что? Они продолжали топтать тропинку, отупело-механически, готовые в любую минуту отказаться от этой жизни-нежизни, повалившись на искрящуюся в лунном свете перину и мгновенно заснув.

Бабухин уже не завидовал короткому шагу Литикова, потому как длина его собственных шагов давно уже вышла на уровень отметки, именуемой «ниже низшего предела», что, однако, не сократило количества промахов, допускаемых то правой, то левой ногой. Его покачивало. И не только из стороны в сторону, но и назад и вперёд.

Но огонёк становился всё более назойливым. Закрепившись в рамках информационно-психологических полей, он начал гипнотическое воздействие на обоих замороженных субъектов.

– Огонь. Там! – прохрипел Бабухин.

– Видел, – отозвался Литиков.

Они молча продолжали двигаться, пока не оказались у крыльца деревянного деревенского дома. Над этим крыльцом и горела одинокая лампочка. Остальные дома были безмолвны.

Без милой принцессы мне жизнь не мила

В этот раз им повезло, они остались живы. Оба. Однако пройдёт не так уж и много времени, когда один из них будет мёртв, а второго будут спрашивать, не подозревает ли он кого-либо в убийстве его товарища, так как первоначальная версия о самоубийстве сомнительна. Эти сомнения возникнут после получения заключения судебно-медицинской экспертизы.

Этот второй, живой, как раз будет находиться в кабинете следователя прокуратуры, когда туда войдёт какой-то невзрачный мужичок в задрипанном костюмишке, но при галстуке и белой рубашке и положит заключение перед следователем Колодкиным. И они примутся читать и комментировать текст принесённого документа.

Колодкин: Раневой канал чистый, без дополнительных порезов.

Пришелец в костюмишке: Где?

Колодкин: Вот этот абзац.

Пришелец: А если бы не чистый был?

Колодкин: Тогда вероятность, что он сам себя, была бы значительно выше. Вгонять нож в собственное тело всегда сложнее, чем в тело ближнего своего. Сила удара уже не та – когда в себя, я имею в виду, – поэтому самоубийце приходится прилагать дополнительные усилия, напрягаться, чтобы нож поглубже вогнать.

Пришелец: Но он может и обратно выдернуть, а не продолжать резать самого себя.

Колодкин: Всё может быть. Смотря, однако, для чего выдернуть. Если удар наносил убийца, то да, согласен, он скорее выдернет нож, чтобы воткнуть его ещё раз.

Пришелец: Или десять раз.

Колодкин: А самоубийце ударить себя второй раз, да ещё и с прежней силой, весьма затруднительно. Да. Поэтому и канал бывает, как правило, далеко не чистый.

Пришелец: А и действительно.

Колодкин: Ну и расположение раны, а также направление раневого канала не исключают возможности, что не обошлось без постороннего вмешательства.

А пока они оба, в полутрупном состоянии, однако живые, укладывались спать на отведённое хозяйкой место, на скрипучем диване неопределённой расцветки.

– Красавица! Красавица! Это же ясно, как Божий день, – бормотал Литиков, ворочаясь за спиной у Бабухина. – Таких и в столицах ещё поискать. А тут, ты смотри, в первом же попавшемся доме и… Стучишь – открывается дверь, а на пороге… Не было бы меня с тобой – я и не поверил бы! И ты не поверил бы! Не так разве?

– Да так, так. Уймись!

– Но ты же видел её! – вскричал Литиков, удивлённый, что Бабухин не спешит присоединить свой голос к изливаемым им восторгам.

– Видел, видел. Пообтесать её чуток…

– Вот уж не надо! – кричащим шёпотом прервал Бабухина Литиков. – Пусть остаётся какая есть! Первозданная!

– Ты чего мелешь? Ей под тридцать, не меньше.

– Ну и что?!

– Втрескался, что ли?

– Может, и так. Хотя я всего лишь сказал, что она красавица.

– Зигзаг забубённого алкогольного сознания, – усмехнулся Бабухин. – Ты пережрал, говоря по-русски. Проспишься, глянешь на неё при свете дня… Хотя, согласен, она достаточно сексапильна.

– Дурак! Это утончённейший эротизм высокого полёта! Элегантнейший эротизм!

– Ничего, проспишься и начнёшь канючить: «Сестра, сестра сексуального милосердия…»

– Заглохни!

– Я тебя самого сейчас заглушу. И прекрати ворочаться! – И Бабухин двинул локтем Литикова, которого трепала, по всей видимости, вихреобразующая сила любви, не позволяя полномерно осесть на диванную поверхность.

Проснувшись утром, Бабухин и Литиков опохмелились. Не закусывая.

– А ты, скотина, меньше, чем я, пострадал, – недовольно заметил Бабухин.

– Да, – согласился Литиков. И добавил с необъяснимой печалью: – Даже для непогоды я менее интересен.

– Не понял, – покосился на него Бабухин.

– Татьяна, хозяйка, на тебя вчера смотрела, – грустно сказал Литиков.

– Что значит – смотрела?

– То и значит.

Литиков поднялся на ноги и заходил по комнате.

– Не слишком ли ты подвижен? – бросил ему Бабухин.

– В самый раз. Тем более если учесть, что находится в соседней комнате. Кто! А я и вообще – в самый раз. Мои пропорции ничуть не хуже твоих.

– Твои пропорции? – скривился в усмешке Бабухин.

– Да. И если меня снять в кино, то вполне можно представить меня едва ли не Гераклом. Жан Маре и Том Круз тоже небольшого роста.

– Здесь не кино. Поэтому снимать, – Бабухин подчеркнул это слово, – тебя никто не будет.

– Ты Татьяну имеешь в виду?

– И её тоже.

– Но почему?! – вскричал Литиков. – Я недурён! Я умён! В некоторой степени! – Литиков предупреждающе поднял руку. – По крайней мере, не глупее тебя. Тоже верхнее образование имею. Я нежный и ласковый. Женщина, говорят, любит ушами. Так вот, я… Заметь, я, а не ты лапшу словес тончайших более способен производить. И хоть бы это было в первый раз! Нет, и эта пялится на тебя! Как жить? Как дальше жить?!

– Не паникуй, и тебе бабу найдём. У нас денег!.. Кстати, надо бы пересчитать. Там десятки лимонов. Если не сотни. И красненькие, и зелень. Накупим водяры, шампани – пир устроим. Выбирай любую. Уверен, есть народишко тут, есть!

– Да не получается любую! – всплеснул руками Литиков. – Я выбрал – и что? На тебя смотрела! Как будто я пустое место!

– Не переживай – ещё ничего не ясно.

– Да уже всё просёк я, – отмахнулся Литиков и сел на табурет, обхватив голову руками. – Я всё просёк!

– Глянешь на неё при дневном-то освещении и поймёшь, что не стоит она твоих переживаний, – сделал новую попытку успокоить товарища Бабухин. – Наливай давай, выпьем.

– Увы. Хоть сколько гляди – всё одно.

Получив от Литикова стакан с водкой, Бабухин выпил залпом, устроился поудобнее на диване и принял благодушно-философский вид. После паузы заговорил:

– Послушай, Мишка, меня. Я тебе вот что скажу. Такова жизнь. Точнее, такова сексуальная культура народов мира. Женский аспект этой культуры. Женщина, я тебе сейчас объясню, принимает, вбирает, заглатывает. А человек жаден. Женщина – часть человечества. Согласись, это так. Человеку надо много. И – сразу. А глотать червячков…

– Я – червяк?! – опешил Литиков.

– Я образно говорю.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся!

– Нарваться хочешь – угрожаешь?

– Продолжай, – буркнул Литиков.

– Да, в общем-то, всё. Женщина – это не птичка. Да. Вот это я и хотел сказать. Женщина – хищник, скорее. Как и человек вообще. Лежит два куска, большой и маленький, – который выбрать?

– Мужчина – не кусок мяса.

– Возможно. Но пойди и докажи.

– И пойду! – встрепенулся Литиков. – Пойду, пока ты тут…

И он, не договорив, выскочил из комнаты. Оказавшись в прихожей, Литиков оробел. Увидав зеркало над умывальником, подскочил к нему, однако тотчас и попятился. Зеркало – это не то, что ему сейчас нужно. Он ещё, кажется, не глянул в него, а всклокоченная голова и красные обмороженные щёки шарахнули по глазам. Литиков пальцами расчесал волосы, ладонями пригладил их и постучал в дверь комнаты, в которой находилась хозяйка.

– Да, войдите, – после паузы ответил женский голос.