Среди других

Четверг, 11 октября 1979 года

Мисс Кэрролл без заминки согласилась написать письмо в библиотеку.

– Я заметила, что ты дошла до чтения Артура Рэнсома, – сказала она.

На самом деле Рэнсом мне нравится. Я бы не сказала, что «дошла». Конечно, я его давным-давно всего перечитала, но с удовольствием. Есть что-то симпатичное в откровенно детских книжках без всякого секса и со счастливыми концами – в Рэнсоме, Стритфильд и тому подобном. Они не «на вырост», и заранее знаешь, что получишь, но получишь ты милую здоровую историю о ребятишках, которые возятся с лодкой, учатся танцам и тому подобное, и у них будут маленькие победы и маленькие катастрофы, и в конце концов все обернется к лучшему. Это бодрит, особенно после читанного вчера Чехова. Хорошо, что я не русская.

Но раз это на шаг приблизило меня к читательскому билету, я только улыбнулась. Если только он пришлет подписанный бланк, получу билет уже на этих выходных. Не надо мне было так называть его: «он». Но трудно выбрать, как его называть? Как бы вы стали называть отца, с которым только что познакомились? «Папа» – просто смешно. Но, хоть его и зовут Даниэль, называть так было бы странновато.

Пятница, 12 октября 1979 года

Письмо от отца пришло с первой почтой, в нем десять фунтов (!) и подписанный бланк. Он пишет, что деньги на покупку книг, но я куплю и немножко булочек.

Я поговорила с Шарон насчет иудейской пищи. Она сказала: им Бог велит, что есть, что не есть, и еда эта особенная, но другим не вредит. Говорит, что хлеб вкусный, но всегда немножко черствеет, пока доходит из Манчестера. Похоже, быть иудейкой – хлопотливое дело, и мне бы совсем не понравилось ничего не покупать по субботам, тем более что нас только тогда и отпускают из школы. Но, может быть, дело того стоит.

Разговорить ее на эту тему было непросто. Ее часто дразнили, и она привыкла, что люди такого побаиваются, и вполне благоразумно старается поменьше рассказывать. Пришлось рассказать про еврейского отца моего отца. Она сказала, что это вовсе не делает меня еврейкой, что нельзя быть еврейкой отчасти, а передается это от матери. Она сказала, если я хочу стать иудейкой, мне потребуется обращение.

Я припомнила, как миссионер приходил в церковь с рассказами про обращение язычников. Он говорил, что некоторые притворяются обращенными за дармовую еду, а потом при любом затруднении возвращаются к прежним языческим богам. Таких он называл «рисовые христиане». Я, пожалуй, могла бы стать «рисовой иудейкой».

С другой стороны, это точно доведет дедушку до припадка. Моя мать наверняка ему расскажет в надежде, что у него случится новый удар.

Суббота, 13 октября 1979 года

Погода на неделе резко переменилась. В прошлую субботу было довольно тепло и солнечно, осень нехотя оглядывалась на лето. Сегодня сырой шквалистый ветер, осень так и прет в зиму. Земля скользкая от палых листьев. Освестри выглядит еще хуже обычного. Теперь, когда Джилл мне показала, я замечаю, что девочки в автобусе пускают по кругу запретную губную помаду и хихикают. Мне они напомнили Сьюзен из «Последней битвы». Я замечталась, будто знакомлюсь с Клайвом Льюисом, хоть и знаю, что он умер. Даже неловко признаваться.

Я вошла в библиотеку, вооружившись письмом и подписанным бланком, и увидела приветливую библиотекаршу, которая наверняка и без них меня бы записала. Она на них почти не смотрела. Теперь у меня билет с кармашком для восьми карточек, которые позволяют взять восемь книг в любое время – а фактически в субботу утром, когда я могу выбраться в город до полудня. Еще она мне сказала, что, если мне понадобится что-то, чего у них нет, для читателей до шестнадцати межбиблиотечная рассылка бесплатно. Так что я могу заказать, что хочу, и они для меня выпишут. Мне только нужно знать автора и название. Я составлю список из книг, перечисленных на титульном листе других книг, и возьму их на следующей неделе. Она сказала, они могут получить любую книгу, изданную в Британии, и даже не важно, если тираж уже распродан. Она предложила присылать мне уведомление, но я сказала, что не надо, пусть сэкономят деньги от рассылки на покупку книг, а я просто буду приезжать раз в неделю и забирать, что они получили.

Межбиблиотечная рассылка – чудо света и слава цивилизации.

Библиотеки – это чудо. Они даже лучше книжных магазинов. В смысле книжные магазины ведь зарабатывают на продаже книг, а библиотекари просто сидят и одалживают вам книги по доброте душевной.

Потом я провела счастливый час среди полок, которые похожи на школьную библиотеку тем, что на них тоже попадаются жемчужины, но довольно редко. И научная фантастика стоит вперемешку с остальным, так что искать приходится дольше. Восемь книг оттягивали мне руки, а дождь хлестал в лицо, и я подумывала, не вернуться ли в школу читать их в уюте своей библиотеки. Но хотелось еще заглянуть в книжный, и хотя восемь книг – это звучит (и весит) солидно, но не настолько, чтобы хватило на неделю. Я теперь обычно читаю рано утром, если проснусь до звонка, и три часа обязательных спортивных игр, и на скучных уроках, и на самоподготовке, когда доделаю задание, и в свободные полчаса после, и полчаса, которые нам позволяют в постели, пока не погасят свет. Так что в обычный день я дочитываю две книги.

Поэтому я потихоньку пошла вниз к книжному. Ветер хлестал ветвями ив по воде. Желтые листья почти все облетели и плавали в озерке. Лебедей я не увидела. Но заметила, что за озерком тоже растут деревья.

Я сделала пару покупок. Хотелось бы знать, на сколько надо растягивать эти десять фунтов. Большинство книг стоят по 75 пенсов, толстые дороже. Сбежав, я бросила много книг. Можно было бы возместить потерю, но и новое читать хочется. Я купила новый сборник Типтри. В нем предисловие Ле Гуин, значит, ей его рассказы тоже нравились! Чудесно, когда любимые писатели нравятся друг другу. Может, они дружили, как Толкин с Льюисом. В магазине лежала новая книжка Хамфри Карпентера – биографии всех Инклингов, в твердом переплете. Закажу в библиотеке.

После книжного магазина я проверила полки с подержанными и там тоже кое-что купила. Теперь у меня было столько книг, что я еле шла, и нога, конечно, жутко разболелась. В дождь всегда так. Я не просила, чтобы мне подменили здоровую ногу на скрипучую ржавую флюгарку, но и никто, надо думать, не просит. Я бы согласилась на куда бо́льшие жертвы. Я готова была умереть, а Мор и умерла. Надо считать это боевым ранением, шрамом старого солдата. Фродо лишился пальца и надежды на счастье. Толкин знал, что бывает, когда книжка кончилась. Потому что это уже после конца – все очищение Шира и попытка прижиться во временах, которые не должны были наступать после славной последней битвы. Я спасала мир, по крайней мере верила в это, и мир уцелел вместе с закатами и межбиблиотечной рассылкой. А до меня ему дела нет, как Ширу не было дела до Фродо. Но это не важно. Моя мать – не темная королева, прекрасная и грозная. Она сама запуталась в своей злости, как паук в паутине. Я от нее спаслась. И Мор она уже ничего не может сделать.

Я зашла в булочную, села за столик у окна, съела корнуэльский пирожок и медовую булочку, задумчиво поворачивая туда-сюда чайник. Я не люблю чай, а кофе того меньше; пахнет он приятно, но на вкус гадость. Вообще-то я пью только воду, в крайнем случае могу выпить лимонада. Но вода лучше. Зато чайник можно вертеть, и никому не видно, допила ли ты, особенно если вообще не пила, и есть предлог посидеть подольше, почитать и отдохнуть.

Я так и сделала, а потом купила четыре медовые булочки с собой, на сей раз за свои деньги. Одну для Дейдры, одну для Шарон, хотя она, конечно, не сможет ее съесть, так что эта тоже достанется мне, еще одну для себя и одну для Джилл. На прошлой неделе я получила булочку от Шарон, а на этой она получит от меня. Это скорее символ, чем настоящая булочка, хотя, видит бог, и настоящая хороша. Для Карен я покупать не стала, потому что Карен обзывает меня Ковыляшкой, а по мне это противнее остальных кличек.

Комми звучит почти ласково, а от Тэффи никуда не денешься, но Хромуша и Ковыляшка – это уже по злобе.

Потом я спросила у продавщицы про пруд:

– Там парк?

– Парк, милая? Нет, там край поместья.

– Но у пруда стоят скамейки. Как в парке.

– Их муниципалитет поставил, чтобы люди могли посидеть. У дороги, она-то муниципальная, так что это можно бы назвать и парком, но цветы там не сажают. А то, что видно за прудом, деревья и все такое, это принадлежит поместью, и там сразу наткнешься на таблички: «Прохода нет», потому что там водятся фазаны. В августе у них брачный период, нам все слышно.

Стало быть, поместье с загородным домом, лесничим и прочим, но ради фазанов его оставляют полудиким. Наверняка там повсюду фейри.

Воскресенье, 14 октября 1979 года

После обеда выслушала нотацию и получила «отметку о поведении» – первую здесь. Очевидно, не положено передавать булочки девочкам не из твоего класса или Дома, если вы не в отношениях. А Джилл, хоть мы и занимаемся химией в одном классе, не из моего класса и Дома, так что мне с ней дружить не положено, и моя булочка вызвала серьезные подозрения насчет лесбийских отношений. Ну и пусть. Мне дела нет. Я ничего такого, но определенно согласна на этот счет с Хайнлайном и Дилэни.

Даже Дейдра с Шарон сказали, что не стоило мне передавать Джилл булочку. Дейдра пыталась меня оправдать, мол, я не разобралась, потому что новенькая и, может быть, у меня от химии мозги спеклись.

Никогда я не разберусь в здешних порядках.

Понедельник, 15 октября 1979 года

Я не ответила на письмо. Но она продолжает мне писать и слать такие вот фотографии. Я каждую неделю получаю одно-два письма. Так хочется увидеть Мор, что я вскрываю конверты, но письма сразу никогда не прочитываю. Оставляю на библиотеку, потому что не вынесу, если кто увидит, как я читаю. А сегодня Лоррейн Паджетер подхватила сильную простуду, зашла в библиотеку и застала меня с одной из тех порезанных фотографий. Лоррейн – блондинка с широкой костью, капитан классной хоккейной команды и центровая в регби первой группы. Она, конечно, меня обзывает и щиплет, но другим не позволяет ставить мне подножки в душевой, так что я против нее ничего не имею. Сегодня у нее совсем красный нос и по-настоящему жалкий вид, и ее не пустили на любимую игру. Я подслушала, как она упрашивает учительницу, нельзя ли ей завернуться потеплее и пойти посмотреть.

– Это что, Морвенна? – спросила она.

Я не хотела показывать, что меня это волнует, а она бы поняла, если бы я спрятала, поэтому я бросила фотокарточку на стол перед ней. Она взяла и посмотрела. На фотографии нам обеим вручали награды за выступление в школе, только я была, как обычно, выжжена.

– Моя мать ведьма, – небрежно бросила я.

Лоррейн ахнула и выронила снимок.

– Это вуду? – прошептала она.

Я сама хотела бы знать. Я ведь не знаю, как это действует, ну и если так посмотреть, какой смысл выжигать кого-то на фотографии? Что от этого будет? К чему приведет? Я потянулась за своим деревянным оберегом, но его, конечно, не было. Его нельзя носить с формой. У меня в кармане лежал камешек, я прикоснулась к нему. Не знаю, помогает ли это, но точно успокаивает. И я потрогала деревянный библиотечный стол, выглаженный временем и сотнями рук.

– Вроде как, – спокойно сказала я. – Она меня выжигает, а я вроде как в порядке.

– Но ведь это ты, – возразила Лоррейн так громко, что мисс Кэрролл на нас оглянулась.

Про Мор Лоррейн, разумеется, не знает. Я о ней не упоминала, во-первых, потому что это личное, во-вторых, терпеть не могу жалости, и, в-третьих, если станут дразнить этим, то совсем плохо. Если меня дразнить насчет Мор, я могу и сорваться.

– Да ну? – проговорила я и потянулась за снимком. – Эту я еще не рассмотрела. Обычно она меня выжигает. Но я-то под защитой. Если она займется моими подругами, ужас что будет.

Лоррейн ахнула и отошла подальше, села на другом конце комнаты, притворилась, будто читает «Унесенных ветром». И больше сегодня не приставала. «Пусть боятся, лишь бы повиновались» сработало даже лучше обычного, но вот Дейдра с Шарон тоже меня сторонятся, а от этого ужас как одиноко.

Вторник, 16 октября 1979 года

Знаете, классовая принадлежность вроде волшебства. Не во что ткнуть пальцем, и стоит начать анализировать – все испаряется, но она существует и влияет на поведение людей.

У Шарон денег, наверное, больше всех в нашем классе. Мы в нижнем пятом, что в нормальном контексте так бессмысленно, что я злюсь, стоит об этом вспомнить. Отсчет начинается с «верхнего третьего». Теоретически существует еще «начальная школа», которая начинается с первого, с семилеток. На самом деле ее не существует, и сказывается она только в этой забавной нумерации. Добравшись до шестого, нижнего и верхнего, они стыкуются с системой остального мира, в котором учатся с первого по четвертый в младшей школе и с первого по шестой в средней. Арлингхерст, обратите внимание, учит среднюю школу с первого по шестой, просто считает по-дурацки.

Мы, собственно, нижний пятый С. Еще есть А и В, только, упаси боже, нас не делят на потоки, ничего такого. Хотя на самом деле делят, потому что Джилл и вся химическая группа из А и они явно умнее. Я по отметкам должна быть в А, но из группы в группу переводят только в конце полугодия. Библиотекарь мисс Кэрролл сказала, что меня бы перевели в А на Рождество, только тогда придется перекраивать все расписание, а значит, я останусь с тупицами до следующего сентября. Она об этом говорила так, будто это мне урок, чтобы знала свое место, но я рада, что отстояла химию. Жаль, что уступила насчет биологии.

Система Домов идет отдельно от классной. На классы делят по горизонтали, а на Дома по вертикали. В каждом из четырех Домов есть девочки из всех трех классов. Дома соревнуются между собой за кубки – самые настоящие серебряные кубки, их держат в Зале. Дома называются по викторианским поэтам. Я в Доме Скотта. Еще есть Китс, Теннисон и Вордсворт. Ни Шелли, ни Байрона, надо полагать потому, что эти двое числятся не вполне приличными. Бабушка любила их всех, кроме, как ни смешно, Скотта. Классная система определяет уроки, а Дома – все остальное, в частности игры, но еще и очки, которые зарабатывают и теряют за поведение. Нам положено горячо болеть за свой Дом и его место в соревновании и заботиться о своих, в каком бы классе те ни учились. Нечего и говорить, что мне на это плевать. Это в чистом виде «гранфаллон», и я очень благодарна Воннегуту, подарившему мне это слово.

Так или иначе, я хотела поговорить про социальные классы. В нижнем пятом С – единственном, где мне знакомы все ученицы, семья Шарон самая богатая. Она чаще других девочек ездит на каникулах за границу, ее отец врач, у них большой дом и большая машина. Но в классовом отношении она котируется довольно низко из-за тех неуловимых влияний, что действуют на манер волшебства. У нее нет своего пони, хотя они могли бы себе позволить. У них есть плавательный бассейн, но пони нет, потому что ее родители не считают это важным. Она на Рождество катается на горных лыжах, но в Норвегии, потому что ее родители не хотят ни в Германию, ни в Швейцарию.

У родителей Джули денег совсем не много. Форма ей перешла от сестры. У них старая машина. Но ее сестра – Староста, а ее мать была идеалом и выиграла для Вордсворта теннисный кубок – она тоже принадлежала к этому Дому. В зале для игр висит черно-белая фотография матери Джули с кубком. И под фотографией подпись: «дост. Моника Вентворт», потому что отец матери Джули – виконт. Джули не достопочтенная, но числится классом выше всех по своей матери. И не только из-за нее, а из-за достопочтенности, кубка и школьных традиций. Джули не слишком-то умна, но хорошая спортсменка, а это намного важнее.

В верхнем четвертом есть толстая смешливая девчонка – леди Сара. Ее отец – граф. Думаю, Джули стала бы прислушиваться к ее мнению, но не уверена. Класс – это не чистый снобизм, тут много всякого. И все из-за него с ума сходят. Чуть ли не первый вопрос, который мне задали: какая у моего отца машина. Ответ «черная» не устроил. Они не поверили, что я не знаю. А я не сказала, что видела ее всего пару раз и не интересуюсь машинами. Оказалось – «Бентли» (я спросила в письме), вполне приемлемая марка. Но какое им дело? Они хотят всех точно расставить по местам. Конечно, они быстро разобрались, что я никто и ниоткуда: ни пони, ни титула, да еще из Уэльса. Я заработала очки на доме, где живет отец, – они считают по отцам. У некоторых родители в разводе – например, у бедняжки Дейдры, – но даже если девочка живет с матерью, в счет идет отец.

Классовые отношения совершенно неосязаемы, их влияние не поддается научному анализу и как бы не существует, но действует мощно и неотступно. Вот видите – как волшебство.

Среда, 17 октября 1979 года

Когда вырасту и прославлюсь, ни за что не признаюсь, что училась в Арлингхерсте. Сделаю вид, что и не слыхала о таком. А если спросят, где я училась, уйду от ответа.

Здесь не я одна такая. Здесь есть карассы. Точно есть, могут быть.

Четверг, 18 октября 1979 года

Школа из любого может сделать коммуниста.

Я сегодня прочитала «Коммунистический манифест» – он совсем короткий. Это было бы как жить на Анарресе. Я бы в любую минуту поменялась.

Пятница, 19 октября 1979 года

Я любила Мор, но не ценила, как следовало бы. Я никогда по-настоящему не понимала, насколько чудесно, когда всегда есть с кем поговорить, и этот человек знает, о чем тебе хочется говорить, и можно поиграть с человеком, который понимает, что тебе нравится.

Осталась всего неделя до каникул.

Суббота, 20 октября 1979 года

Слава межбиблиотечной рассылке. Они нашли мне «Залог любви» и «Последние капли вина»!

На прошлой неделе вернула восемь книг. И взяла пять других знакомых авторов и еще «Мага». Про такого автора (Фаулз) впервые слышу, но что там, книга-то про волшебника!

Заказала двадцать восемь книг из списков на титульных листах. Библиотекарь – мужчина – малость опешил, но шуметь не стал.

Лило как из ведра, и листья с деревьев все опали. Я снова заходила в кафе-пекарню, потому что другие девочки туда не ходят, а в настоящих городских кафе их полно. Потом сходила посмотреть на пруд, и меня обшипел лебедь. На берегу туфли вязли в грязи, но я зашла под деревья поискать фейри. Один или двое там были, но разглядеть не удалось, и разговаривать не пожелали, что очень жаль, потому что, не считая письма от отца, я неделю без разговоров.

Воскресенье, 21 октября 1979 года

Джеймс Типтри мл. – женщина! Ничего себе!

Вот никогда бы не догадалась. Боже мой, Роберт Силверберг, наверное, сейчас таким идиотом себя чувствует! Хотя, ручаюсь, ему все равно. (Напиши я «Умирающего изнутри», я бы тоже в жизни не волновалась, что меня одурачили. Может, это самая тяжелая на свете книга, в смысле, не уступает Гарди и Эсхилу, но просто блестящая.) И рассказы у Типтри хороши, хотя до «Девочки, которую подключили» ни один не дотягивает. Пожалуй, ее можно понять, ради признания, но Ле Гуин добилась признания и без этого. Она заслужила «Хьюго». Кажется мне, Типтри в некотором смысле пошла по простому пути. Но, если вспомнить, как ее персонажи любят маскироваться и сбивать с толку, – может, она тоже? Наверное, все авторы прячутся за персонажами, как за масками, и она прикрылась мужским именем, как еще одной маской. Если на то пошло, напиши я «Любовь – это план, а план – это смерть», тоже постаралась бы скрыть, где я живу.

Сегодня я одна осталась без булочки, ну и пусть. Даже Дейдра одну получила от Карен. Дейдра бросает на меня странные озадаченные взгляды, это на самом деле хуже всего. Теперь я лучше понимаю, почему Тиберий так держался за Сеяна. И еще понимаю, откуда его странности. Остаться одной – а я осталась одна – не так приятно, как мне казалось. Не от этого ли люди обращаются ко злу? Мне не хочется.

Я написала тетушке Тэг, как могла бодро. И еще написала отцу в надежде, что уговорю его свозить меня ее навестить и еще дедушку в больнице. Теперь у меня только они и остались. Он точно не захочет их видеть, но мне бы можно, а он бы мог подождать в машине. Было бы по-настоящему приятно повидать людей, которые меня любят. Еще пять дней до конца четверти и возможности на неделю отсюда убраться.

Понедельник, 22 октября 1979 года

Сегодня на химии Джилл взяла и села со мной. С ее стороны это очень смело, учитывая, как держатся остальные.

– Ты не считаешь меня прокаженной вудуисткой? – напрямик спросила я, когда урок кончился.

– Я за науку, – ответила она, – я ни во что такое не верю. И знаю, что ты нажила неприятности, послав мне булочку.

Был обеденный перерыв, и мы вместе пошли в столовую. Мне все равно, кто что подумает. Она сказала, что художественную литературу читает довольно мало, но даст мне почитать научные статьи Азимова – называется «Левая рука электрона». У нее три брата, все старше нее. Старший в Оксфорде. Они все тоже ученые. Мне с ней нравится. Спокойно.

«Маг» оказался очень странным. Не уверена, что мне нравится, но не терпится к нему вернуться, и я все время о нем думаю. Это на самом деле не о волшебстве, хотя атмосфера как раз такая. Странное чтение – он все идет по пахнущему тимьяном острову, как мы когда-то ходили. Мы запросто могли пройти несколько миль по драму до Луидкоэда или Кумдара. В Пендерин мы обычно ездили автобусом, но раз дошли пешком через холмы – не один час шагали. Мне понравились виды там наверху. Мы ложились в траву, и высматривали в небе жаворонков, и подбирали оставленные овцами клочки шерсти, расчесывали и дарили фейри.

Вторник, 23 октября 1979 года

С ногой сегодня очень плохо. Бывают дни, когда я кое-как хожу, а бывают и другие. Наверное, можно сказать: бывают дни, когда лестницы – беда, а бывают – когда пытка. Сегодня определенно второе. Получила еще одно письмо, чтоб ему пропасть. Надо бы их сжигать или еще что. В них столько злобы, что насквозь просвечивает. Мне это видно, когда смотрю краем глаза, хотя, может быть, это просто от боли. В пятницу кончается четверть. Отец заберет меня в шесть. Он не написал, куда мы поедем, но лишь бы отсюда. Взять с собой письма я не смогу, хотя и оставить их нельзя.

Сомневаюсь насчет концовки «Мага». Она даже двусмысленнее, чем в «Тритоне». Кому надо писать две последние строчки на латыни, которую почти никто не прочитает? Книга библиотечная, но я все-таки легонько подписала карандашом перевод:

Завтра будет любовь для лишенных любви и для любящих будет любовь.

Значит, Алисон его полюбит, надо понимать. Как будто прежнего было мало! Он захотел-то ее, только когда решил, что она умерла.

Последняя часть книги, опять в Лондоне, когда Николас хочет вернуть тайну, какой бы она ни была, – это как раз то, чего мне не хочется. Напрасно я пыталась завести разговор с фейри. Пусть кто-то другой лечит вязы от голландской болезни. Это не мое дело. Хватит с меня спасать мир, и никакой благодарности я все равно не жду. Меня сверлит эта дурацкая, нудная монотонная боль, и тут я слишком хорошо понимаю Николаса, потому что кто бы этого не пожелал? Но в то же время мне не хочется быть такой жалкой, как он.