Водонос хмыкнул и направился вдоль улицы. Вода в заплечном высоком кувшине мягко булькала.
Нина крикнула ему вслед:
– Только приведи поскорее, как бы… – Она оборвала себя, оглянувшись на неподвижно лежащего незнакомца, понизила голос: – И святого отца пускай приведет. Негоже человеку без покаяния умирать-то.
Она шагнула в аптеку и повернулась к Митрону. Он вздохнул и, поминая святых, махнул аптекарше, чтобы подсобила. Присел рядом с истекающим кровью человеком, подсунув руки под спину и колени, с трудом поднял, покачнулся. Нина, поддерживая голову и плечи несчастного, подбородком указала на застеленную холстиной скамью в дальнем углу аптеки. Водонос, кряхтя и отдуваясь, положил раненого туда. Нина тем временем разожгла светильник, поставила ближе к скамье. Кровь пропитала сложенную холстину. Нехорошо.
Помня про обещанную плату, Нина отвернулась, достала с полки ларец с мелкими деньгами и записями заказов. Протянула Митрону пару нуммий[3 - Нуммий, нуммус – мелкая медная монета (примеч. авт.).]. Он торопливо схватил их.
Взглянул на нее, отвел глаза, затараторил:
– Ты бы, Нина, волосы-то прибрала. Хоть ты и аптекарша, а все равно непристойно так-то. Сейчас уважаемые люди придут, а ты вон…
Нина его прервала:
– За помощь благодарствую, а советов твоих я не спрашивала. Ступай.
Митрон открыл было рот, но Нина молча указала на дверь. Он, ворча на неблагодарную аптекаршу, вышел и подхватил свой кувшин.
Нина закрыла за ним дверь и кинулась к раненому. Разожгла глиняный светильник, поставила поближе к ложу. Сняла холстину, обмыла рану. Как сумела, свела края разреза, приложила тряпицу с присыпкой, что кровь останавливает, замотала потуже. Сюда бы лекаря, кто в ранах сведущ, кто с армией императорской имеет дело. А она что – всего лишь аптекарша, травы да притирания в ее ведении. Авось сикофант догадается и лекаря привести с собой.
Нина срезала остатки туники, смыла кровь, внимательно осмотрела еще раз. Порезов больше нет. Рука несчастного тяжело соскользнула со скамьи, повисла. На внутренней стороне его плеча Нина заметила синяк. Нет, не синяк.
Она всмотрелась, поднесла светильник поближе. Рисунок, вбитый в кожу, какие у арабов иногда встречаются. Кругляшок с вязью, палка его пересекает. Не палка, а как будто меч с рукоятью. Воинский знак какой-то. Нина бережно положила руку раненого вдоль тела.
Мужчина дышал еле слышно. Кожа его отливала бледной синевой, темные волнистые волосы прилипли к лицу, сухие серые губы были приоткрыты. Нина укрыла его своим теплым плащом и поспешила поставить воду на очаг. Спустилась в подпол за отваром из ивовой коры, что недавно готовила по иной надобности. Налила в чашу отвара, добавила опиума. Приподняв голову раненого, сумела влить несколько капель снадобья ему в приоткрытый рот, посмотрела на шею. Кадык слабо дернулся, значит, проглотил. И то ладно. А ну как отпоит она его, может, он и справится. А нет – так на все воля Божья. Нина вздохнула, подняв глаза к иконе.
Пока потихоньку, по каплям отпаивала несчастного, вспомнилось ей, как вот также безнадежно суетилась она возле умирающего мужа несколько лет назад.
Анастас-аптекарь, возвращаясь из путешествия через Понт Эвксинский[4 - Понт Эвксинский – др. – греч. название Черного моря (примеч. авт.).], попал в кораблекрушение. Другой корабль подобрал его, умирающего, да привез в Константинополь. Только и успела попрощаться. Насилу потом оправилась от горя. Но добрая подруга Гликерия, покупательницы да отзывчивые соседи помогли – вытянули ее из горького отчаяния. Аптеку у нее тогда город едва не отобрал – женщинам свое дело вести воли еще не было. Но сумела она столковаться и с гильдией, и с эпархом. Богатые покупательницы, что заказывали Нине притирания для лица и тела, тоже за нее слово замолвили. Через подношения и доброе слово в большом городе многое можно сладить, а договариваться Нина умела.
Влив в раненого с четверть чаши, Нина отставила отвар в сторону. Дыхание несчастного было прерывистым, еле заметным.
Аптекарша перекрестилась, подняв глаза к иконе. Вздохнув, она загородила лавку широким куском холстины, что цеплялась к крюкам, вбитым в потолок, вытерла тряпицей кровь на полу. Волосы мешали, выбившись из небрежно завязанного узла. Нина спохватилась, что надо бы в самом деле и себя прибрать. Люди придут, а почтенной женщине не дело распущенными кудрями трясти. Ушла в каморку, где спала да сундуки с одеждой держала. Подпоясала столу, чтобы не мешалась, замотала на голове платок. Руки дрожали, волосы выскальзывали из-под тонкой ткани.
Выйдя обратно, опять проверила незнакомца. Тот так и лежал в беспамятстве.
Нина, вспомнив, что он про кольцо упоминал, глянула на его руки. Ногти посинели уже. И ни одного кольца.
Раненый вдруг застонал, пальцы его зашевелились, как будто искали что. Аптекарша наклонилась к бледному лику мужчины, схватила отвар, попыталась напоить.
Он распахнул глаза и хрипло произнес: «Кольцо забери…» И, судорожно выдохнув, застыл.
Шепча молитву, Нина достала из ларца отполированную серебряную пластинку, поднесла к губам мужчины. За время молитвы ни пятнышка не появилось на гладкой поверхности. Она перекрестилась, закрыла несчастному глаза. Опустив голову, присела на скамью рядом с покойным.
От своего бессилия и бесполезности Нина едва не застонала. Была бы она настоящим лекарем, может, и спасла бы пришедшего к ней за помощью.
Она вздохнула, вспомнив последние слова незнакомца, взяла остатки разрезанной туники, прощупала – нет ли потайных нашивок, не спрятано ли чего в швах. Она аккуратно сняла с раненого вышитые на арабский манер сапоги-кампаги, осмотрела их. Подцепив ножом изнутри подошву, проверила, нет ли потайного углубления. Тоже пусто. Штаны снимать с него не стала, лишь швы и пояс прощупала. Ежели все снимать да обмывать – ей одной все равно не справиться, надо звать на подмогу кого. Вот придет сикофант, погрузят почившего на носилки, отнесут в монастырь. Там обмоют, переоденут, а если не найдутся родственники, то и похоронят.
Нина задумалась. Ведь нет никакого кольца при нем. Странно это. Что ж он так беспокоился?
Глава 2
Отвар от болей в спине
Порубить два сухих корня валерианы, бросить в секстарий кипящей на малом огне воды. Сухих крапивных листьев добавить одну меру да четверть меры сухих цветков пижмы. Прочитать молитву за здравие трижды, с очага снять, дать остыть. Пить поутру, пополудни да на закате. Для женщин в тяжести надобно готовить отвар без пижмы. А сухие цветы пижмы отдельно от других трав сушить и хранить следует, потому как ядовиты они.
Из аптекарских записей Нины Кориари
Уже вовсю цвело жаркое константинопольское утро со всеми его звуками и запахами. В открытое окно доносились крики уличных торговцев, зычно предлагающих первым прохожим лепешки, сыр, яблочную воду. Слышны были восторженные вопли мальчишек, нашедших наконец потерянную собачонку. Утренний ветерок гонял по улицам ароматы стряпни, которую хорошие хозяйки или их прислуга уже подают к завтраку.
У Нининой аптеки начали собираться любопытствующие, обсуждая кровавый след на мостовой и размазанную кровь на деревянной двери.
Наконец пришел сикофант с помощником да двумя стражниками-равдухами, что служат эпарху для ареста и сопровождения преступников. А у аптеки уже собралась небольшая толпа. Кумушки успели переругаться, обсуждая, что не то аптекаршу убили, не то ее подмастерья. Иные высказывали мысли по поводу возможного полюбовника, что укокошил обоих. Так что к приходу сикофанта у болтунов уже сложилась история, которую каждый спешил рассказать представителю власти.
Равдухи разогнали толпящихся, а недовольный сикофант вошел в аптеку, по-хозяйски распахнув дверь.
Нина подняла голову от ступки, в которой растирала семена аниса и лаванды, отложила пестик. Поднялась из-за стола, склонила голову:
– Спасибо, что так скоро пришел, почтенный Никон.
Тот посмотрел на нее быстро, но внимательно, словно проверяя, что все в порядке. Взгляд его задержался на черном локоне, выбившемся из-под платка и прилипшем к влажной от жары шее женщины. Он отвел глаза. Нина невольно потянулась рукой к шее, смутившись.
Шумно выдохнув, Никон с сердитым видом плюхнулся на скамью с подушками у аптекарского стола.
Знакомая уже с его дурным настроением на голодный желудок, Нина молча положила на плоскую широкую миску куски вчерашнего хлеба и твердый соленый сыр. Не произнеся ни слова, села, опустила голову и продолжила растирать ароматные зерна. Пестик в ее руке подрагивал, колотясь в ступке сильнее, чем надо бы.
Никон фыркнул, но взялся за хлеб и сыр. С полным ртом пробормотал:
– Рассказывай, Нина. Куда опять влезла?
– Я, уважаемый Никон, утром дверь в аптеку лишь открыла. А на пороге умирающий сидел, к моей двери привалившись. Сколько он там сидел – неизвестно, но, судя по тому, сколько крови натекло, не шибко долго. Порезали его далеко от моего дома. Он кровью истек. Рана в животе глубокая, справа, острым ножом нанесена, как будто вверх маленько. Нутро задели. С такой раной выжить никому не суждено. Одежда вся кровью пропиталась. Видать, добирался, бедолага, из последних сил.
– А почему к тебе полз? Откуда ты его знаешь? – Взгляд Никона скользнул по ее лицу, спустился к вороту туники.
Аптекарша опустила глаза:
– Почему ко мне – одному Богу известно. Может, знал, что аптека тут? Да и вывеска вон висит же. Знать его не знаю. По речи и одежде – ромей[5 - Ромей – житель Восточной Римской империи, позже названной Византией (примеч. авт.).], а сапоги арабские. И в соли сапоги, видать, из гавани пришел.
– И кто его зарезал, не знаешь?
– Откуда же мне знать, почтенный Никон? Я женщина порядочная, по ночам сплю, с разбойниками не шастаю.
– Знаю я, как ты спишь по ночам, – буркнул Никон.
Нина покраснела, отставила ступку.
– А ежели ты старую историю вспоминаешь[6 - События описаны в первой книге «Яд Империи» серии «Убийство в Византии».], – понизила она голос, – так грех тебе. Если бы я тогда по ночным улицам не пробиралась ко дворцу, так ни меня, ни императора в живых бы сейчас не было.
