Либерализм, тоталитаризм и демократия. Политическая философия австрийской школы
Это все, что осталось от спора о методах в истории философии социальных наук, однако с точки зрения Мизеса и Хайека этот вопрос предстает совершенно по-иному. Они сразу восприняли спор о методах как столкновение двух различных концепций роли индивида в мире, и их интерес к работам исторической школы немецких экономистов был связан с тем, что она заложила теоретический фундамент тоталитаризма. Однако следует отметить некоторые различия. Нужно отделять позицию Менгера от взглядов Мизеса и Хайека, хотя бы для соблюдения хронологического порядка. Однако и применительно к Менгеру тоже важно не забывать, что он видел опасность, которая вытекает из приписывания экономической науке этических целей. Менгер также осознавал, что отказ в экономической сфере от политического признания индивидуальных актов выбора приводит к политико-экономической организации социалистического типа, в которой субъектом выбора становится не индивид, а надындивидуальная общность – государство, подчиняющая индивидуальные акты выбора собственным целям.
В свою очередь в провозглашении принципа историчности знания и экономической организации[108] в соединении с отрицанием теоретической науки о человеческой деятельности и экономической науки, основанной на вечных и универсальных законах, Мизес распознал корни критики, направленной против рыночной экономики. Кроме того, он показал несостоятельность претензий социалистической экономической, социальной и политической организации на осуществимость[109].
Историческая школа немецких экономистов отнюдь не случайно трансформировалась в движение, выступавшее за своего рода «государственный социализм», которое характеризовалось исключительной враждебностью по отношению к экономическому либерализму. Тем не менее, несмотря на серьезную вину исторической школы перед немецкой историей, Мизес и Хайек рассматривали ее всего лишь как немецкую версию более общего феномена – смешения социальной философии с этатизмом и коллективизмом. Слова Мизеса позволяют представить себе, как они понимали суть и значение спора о методах: «…в дискуссиях школы Джона Бейтса Кларка с американским институционализмом на карту было поставлено значительно больше, чем вопрос о том, какой подход плодотворнее. На самом деле предметом разногласий были эпистемологические основания науки о человеческой деятельности и ее логическая законность»[110].
Поединок с исторической школой немецких экономистов продолжался до 1933 г. Затем эти темы стали восприниматься как культурное наследие, едва ли заслуживающее дальнейшего теоретического анализа. Чтобы объяснить это, вероятно, достаточно сказать, что Мизес и Хайек перестали считать необходимым дальнейшее обсуждение вопроса, который они считали закрытым по причине доказанности эпистемологической непоследовательности исторической школы.
В дальнейшем Мизес и Хайек уделили большое внимание изучению воздействия методологической позиции историзма на подход к экономическим и политическим проблемам. Они пытались показать, какое воздействие историзм исторической школы немецких экономистов оказал на коллективистские и тоталитарные доктрины. Тем самым они восстановили связь между историзмом/историцизмом и возникновением тоталитарной ментальности.
§ 3. Критика историцизма
В австрийской традиции словом historicism обычно переводится на английский язык немецкий термин Historismus в значении, в котором его употреблял Менгер в «Исследованиях» и в «Ошибках историзма»; этот термин обозначает веру в то, что посредством изучения исторических событий можно обнаружить их смысл и сформулировать законы, которым они подчиняются[111].
Критические возражения Мизеса и Хайека против историцизма (а также критика ими позитивизма и сциентизма) тесно связаны с идеями «Исследований». Ко времени появления их работ теоретические и исторические контуры понятия историцизма не претерпели изменений и оно, хоть и было обогащено новой проблематикой, по-прежнему соответствовало историзму Менгера. Не изменилась и критическая установка австрийцев по отношению к применению эмпирически-индуктивного метода в теоретических социальных науках.
В силу этого анализ критики историзма/историцизма (Historismus/historicism) и конструктивистского сциентизма позволяет, пусть и косвенным образом, пролить свет на то, каким образом вслед за открытием следствий из теории субъективной ценности произошли глубокие изменения в концептуальной и методологической структуре теоретических социальных наук.
В качестве первого приближения можно указать на общую цель критики, воплощенную в историцизме, который понимался как спекуляция на историческом процессе. Однако внутри одной и той же традиции существовали – как правомерно, но тщетно отмечал Хайек – и абсолютистские концепции (истолкование исторического развития как некоего целого, подчиняющегося единственной первопричине и движущегося к единственной цели, которая может быть трансцендентной или имманентной), и индивидуалистические концепции, которые стремились осознать, насколько разнообразен (и иногда непостижим) может быть вклад отдельной личности во всеобщую историю[112].
Может показаться, что такая ситуация требует термина, который мог бы более точно соответствовать историзму в обеих значениях. Однако такого термина до сих пор не возникло и маловероятно, что он появится в будущем. Отчасти это связано с двойственностью происхождения историзма, тесно связанного не только с исторической школой немецких экономистов, стремившихся исследовать исторические события, чтобы обнаружить их скрытый смысл и всеобщие законы становления[113], но и с исторической школой права, идеи которой были созвучны и Менгеру, и Хайеку. В этом свете может иметь некоторое основание помещение Савиньи в контекст традиции эволюционизма, которую Хайек воспринял от Мандевиля и Юма, поскольку взгляды Савиньи резко отличались от гегельянской историко-философской и юридическо-политической традиции[114].
Всех австрийцев объединяет то, что они воспринимают историю как переплетение, зачастую случайное, способов, которыми отдельные люди пытаются достичь своих личных субъективных целей, с (желаемыми или нет) результатами этой деятельности. Такой взгляд исключает возможность восприятия истории как движения по направлению к чему-то, что будет осуществлено с помощью более или менее осознанной деятельности человека, и как некоего процесса, чей смысл можно раскрыть с помощью откровения или философских спекуляций. В то же время он исключает возможность воспринимать историю как цветение разума, который лежит за пределами земных забот и, преодолевая невежество и индивидуальные предрассудки, трудолюбиво направляет свои усилия на построение некоторой конфигурации человеческих отношений, соответствующей его велениям. Представители австрийской школы отвергли эти две дополняющие друг друга попытки проникнуть в смысл жизни, вернув этому понятию его подлинный характер – трансцендентный по отношению к человеческому познанию. Как они отмечали, естественные пределы человеческого познания настолько разнообразны, что любая попытка истолковать историю, исходя из сознательной человеческой деятельности или намерений человеческого разума, означала бы признание того, что возможно познание смысла всего этого процесса. Это значило бы, что у этого процесса есть какой-то иной смысл, кроме того бесконечного множества смыслов, которыми отдельные люди стремятся наполнить свое существование[115].
Иначе говоря, это было бы эквивалентно утверждению о наличии первопричины и ее познаваемости. Однако и это не решило бы проблемы. Если бы первопричина была полностью известна всему человечеству, то не было бы ни истории, ни философии. В то же время если бы она не была полностью известна всему человечеству, то проблема ее познаваемости в итоге смешалась бы с загадкой того, каким образом различные, противоречащие друг другу интерпретации, соединяясь, формируют исторический процесс. Тем не менее это знание не исключало бы возможности индивидуального или коллективного поведения, противоречащего тому, которое было предписано теоретически: такую возможность могла бы исключить лишь успешная тоталитарная организация. Этот аргумент лег в основание критической позиции Хайека и Мизеса (а также Поппера), которые считали тоталитаризм результатом историцизма.
Невозможность основать экономическую науку на сборе и классификации данных об исторических аспектах человеческой деятельности не означает, что история как дисциплина бесполезна для экономической науки и политической философии. В связи с этим можно процитировать замечание Менгера по адресу Шмоллера в «Ошибках историзма», в котором говорится об отношениях между экономической, исторической и этической наукой: «На самом деле совершенно очевидно, что даже самое полное знание жизни народов мира нельзя счесть достаточным основанием для принятия надлежащих экономических мер; иными словами, оно не гарантирует, что действия будут действительно соразмерны намеченным целям. Экономическая сторона жизни народов постоянно ставит новые задачи тем, кто стоит на страже их интересов… задачи эти нельзя исполнить, обратившись к изучению прошлого, их можно решить, исключительно основываясь на знании, которое не ограничивается историческими и статистическими фактами, а учитывает требования современной жизни государства»[116].
На этом основании Менгер, не подвергая сомнению значение истории и статистики для понимания явлений жизни людей, бросил вызов мнению, согласно которому нормы практической деятельности можно извлечь из изучения истории и ее предполагаемых законов. Если предметом истории и статистики являются исторические проявления человеческой жизни, то их не следует путать ни с теорией, которая «занимается формами и законами этих проявлений», ни с «практическими социальными науками», которые, в свою очередь, должны заниматься «принципами политической и социальной деятельности, приспособленной к какой-то конкретной цели»[117]. Таким образом, его атака была направлена против главного тезиса философии истории исторической школы немецких экономистов: против представления о возможности извлечь практические правила поведения из сравнительного изучения истории и сформулированных на этом основании «законов».
С точки зрения Менгера, истоки этой школы связаны не с Гегелем, Фихте или Фридрихом Листом, а с той конкретной группой историков и экономистов, работавших в Тюбингене и Гёттингене в конце XVIII в., которые пытались построить политическую науку, опираясь на «философию» истории, часто смешивая между собой две научных дисциплины и два соответствующих им типа знания[118]. В отличие от основателей исторической школы права, которые были консерваторами, эти предшественники исторической школы немецких экономистов относились к либеральному направлению («хотя и не к… абстрактно-либеральному») и намеревались использовать свои «превосходные и основательные знания политической истории в политической науке»[119].
Мы видим, что историческая школа немецких экономистов возникла в результате смешения истории и политической науки, а также исторического и теоретического знания[120]; итогом этого стали ошибочные представления о природе и целях социальных наук. Соответственно, объектом критики Менгера было представление о том, что сравнение явлений (т. е. эмпирических фактов), политических систем и экономических систем позволяет получить общее видение этих явлений[121]. В основном его критика была направлена против попытки перенести метод анатомии и физиологии в сферу гуманитарных наук, подходя к ним как к «естественным организмам»[122].
С политической точки зрения та концепция общества и политэкономии, которой придерживалась историческая школа немецких экономистов, приводила к типу политической организации, при которой – как мы уже видели – индивидуальный выбор подчинялся коллективному. Однако Менгер предпочел не созерцать «редкое зрелище исторической школы экономистов с социалистическими склонностями», т. е. не стал концентрироваться на политическом аспекте, а обратил внимание на внутренне присущую этой школе ошибку: на восприятие «народного хозяйства [Volkswirthschaft]… как отдельной единицы, отличающейся от человеческого хозяйства [menschliche Wirthschaft]». Он также сосредоточился на том, что «стремление свести [Zurückführung] явления народного хозяйства [Volkswirthschaft] к единичным явлениям человеческого хозяйства [menschliche Wirthschaft] характеризовалось как „атомизм“». Закладывая основы того, что позже стало характерной особенностью критики коллективистской экономики австрийской школой, Менгер писал, что «феномены «народного хозяйства» [Volkswirthschaft] отнюдь не суть непосредственные жизненные проявления данного народа [Volk] как такового, непосредственные результаты «хозяйствующего народа» [wirthschaftendes Volk], но равнодействующая (Resultans) всех бесчисленных единично-хозяйственных стремлений в народе, а потому мы и не можем теоретически уразуметь их с точки зрения указанной фикции»[123].
Итак, фундаментальная ошибка историзма возникла в результате восприятия исторической реальности и социальных институтов как органических единиц натуралистического типа, подчиняющихся законам, которые можно обнаружить методами, характерными для естественно-научно-сравнительного знания, а также на базе представления о том, что из этих законов можно извлечь относящееся к социальным явлениям знание теоретического и практического характера[124]. Такое представление о людях и их жизни было связано с органицистским политическим мировоззрением, которое рассматривает отдельного человека как представителя рода. В политическом и экономическом отношении это приводит к критике индивидуалистических оснований классической политэкономии (которые Менгер, напротив, защищает). Это также приводит к «общинному» представлению об экономической деятельности, в структуре которой политические и этические аспекты господствуют над индивидуалистическими.
Как и Менгер, Мизес тоже был склонен отождествлять историзм с исторической школой немецких экономистов и катедер-социалистами. Кроме того, он также был склонен рассматривать его как конструкт социальных наук, основанных на вере в то, что единственным методом, подходящим для изучения человеческой жизни, является «исторический». Однако Мизес отделял тех сторонников историзма, кто отрицал возможность существования теоретической науки о человеческой деятельности, от тех, кто не исключал такой возможности, а лишь откладывал ее до того момента, когда станут доступны плоды более широкого исторического исследования[125].
С этой точки зрения спор о методах представляет собой в первую очередь поединок между сторонниками исторической социальной науки и приверженцами теоретической социальной науки. Значение этого далеко выходит за пределы дискуссии Менгера с представителями исторической школы немецких экономистов.
Мизес сочувствовал попыткам Виндельбанда, Риккерта и Вебера создать теоретическое основание исторического знания и подчеркнуть его специфику. Однако он также считал, что в их позиции проявилась неспособность «представить себе возможность существования общезначимого знания в сфере человеческой деятельности». Несмотря на то что они выступали против мнения, будто бы единственные истинные науки – это науки, основанные на модели ньютоновской механики, Мизес не мог разделять их претензии на то, что «область социальных наук включает исключительно историю и исторический метод». С точки зрения Мизеса, суть проблемы была связана с влиянием субъективистской экономической теории на теорию человеческой деятельности. Поскольку даже Виндельбанд и Риккерт не учитывали этого влияния, то они оценивали открытия субъективистской экономической теории «в том же духе, что и историческая школа. Таким образом, они остались связанными с историзмом (что не исключает эмпиризма)». Они не поняли, что если ограничить сферу науки о человеческой деятельности историей и ее методом, то это неизбежно ведет к отрицанию возможности построения теоретической системы социальных наук. Следовательно, и этим ученым казалось, что представление об исторических событиях как о нередуцируемых единицах представляет собой «единственный приемлемый метод в области социальных наук»[126].
Теоретические предпосылки критики Мизеса в отношении историцизма ясно видны и по тому, как он рассматривает методологию Вебера и различие между социологией и историей[127]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
В числе важнейших следует упомянуть следующие: Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранное. М.: Территория будущего, 2005; Бём-Баверк О. Позитивная теория капитала. Челябинск: Социум, 2008; Мизес Л. фон, Человеческая деятельность. М.: Социум, 2005; Мизес Л. фон. Социализм: Экономический и социологический анализ. М.: Catallaxy, 1994; Ротбард М.Власть и рынок: Государство и экономика. Челябинск: Социум, 2003; Уэрта де Сото Х. Деньги, банковски кредит и экономические циклы. Челябинск: Социум, 2008 и др.
2
Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005; Мизес Л. фон. Либерализм. Челябинск: Социум, 2006; Хайек Ф. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005; Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006; Хайек Ф. пагубная самонадеянность: ошибки социализма. М.: Новости, 1992. См. также библиографию в наст. изд., с. 382–384.
3
Об австрийской школе вообще см.: Howey, 1960; Kauder, 1965; Hayek, 1968a, pp. 458–462; Mises, 1969; Streissler, 1972, pp. 426–441; 1988, pp. 191–204 and 1990b, pp. 151–189; White, 1977; Taylor, 1980; Hutchison, 1981, pp. 176–232; Shand, 1984 and 1990; Barry, 1986b, pp. 58–80; Graver, 1986, pp. 1—32; Leser, 1986a; Pheby, 1988, pp. 95—113; Negishi, 1989, pp. 279–317; Boehm, 1990, pp. 201–241; De Vecchi, 1990, pp. 311–347; Hébert, 1990, pp. 190–200; Kirzner, 1990a, pp. 242–249; Parsons, 1990, pp. 295–319; Rosner, 1990.
4
См.: Бём-Баверк О. К завершению марксистской системы // Бём-Баверк О. Критика теории Маркса. Челябинск: Социум, 2002. Бём-Баверк О. История и критика теорий процента. М.: Эксмо, 2008. Гл. XII «Теория эксплуатации».
5
См. особенно: Wieser, 1914, 1926.
6
См.: Berger, 1986 (ссылки на Мизеса и Хайека находятся соответственно на с. 188–189, and pp. 4, 6–7, 21, 80, 82, 88, 205); Pellicani, 1988; Seldon, 1990 (автор начинает с утверждения, что «капитализм требует не защиты, а прославления» (c. ix)).
7
О менгеровской методологии см.: Wicksell, 1921, pp. 186–192; Pfister, 1928, pp. 25–45; Hayek, 1933, pp. v – xxxviii; Bloch, 1940, pp. 431–433; Dobretsberger, 1949, pp. 78–89; Albert, 1963, pp. 352–380, esp. p. 364; Kauder, 1965; Spiegel, 1971, pp. 530–537; Hutchison, 1973, pp. 14–37, Hutchison, 1981, pp. 176–202; Streissler and Weber, 1973, pp. 226–232; Kirzner, 1976a, pp. 41–42; Littlechild, 1978, pp. 12–26; Vaughn, 1978, pp. 60–64, Vaughn, 1990; Zamagni, 1982, pp. 63–93; Ekelund and Hébert, 1983, pp. 282ff.; White, 1985, pp. vii – xxi, White, 1990; Antiseri, 1984, pp. 44–60; Boos, 1986; Galeotti, 1988, pp. 123–137; Alter, 1990a, Alter, 1990b; Birner, 1990; Lavoie, 1990b; Mäki, 1990b; Milford, 1990; Smith, B., 1990a. У Альтера см. особенно 1990a; эту книгу можно рассматривать как справочник по менгеровской философии социальных наук и по тому культурному контексту, в котором происходило развитие его идей.
8
Термины «историзм» и «историцизм» употребляются в соответствии с тем, какой из них использовал тот или иной конкретный автор.
9
Чтобы понять ту культурную атмосферу, в которой работал Менгер, а также отношение к экономической теории в немецких и австрийских университетах того времени, см.: Schiera, 1987, pp. 185–205, особенно с. 187, где описана позиция Менгера. Не случайно Менгер выступал против того, чтобы отвести экономической теории подчиненное положение, назвав ее «наукой об управлении».
10
См.: Milford, 1988a и 1988b.
11
В числе этих открытий были мысль о важности уроков истории для политики и уверенность в том, что «одинаковое государственное устройство и законодательство не применимы ко всем народам и во все времена, а что, напротив, каждый народ и каждая эпоха требуют, сообразно своим особенностям, различных законов и государственных учреждений». См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 422.
12
Там же. С. 303–304; Каудер писал по поводу с. 35 и 79–80 [немецкого издания; в русск. изд. см. с. 321 и 351–352] «Исследования»: «Менгер снова и снова повторяет, что созданию его философии науки способствовали Платон и Аристотель» (Kauder, 1957, рр. 414—415ff).
13
См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 468–469. Задача «исторических экономических наук», подразделяемых на статистику и историю человеческого хозяйства, в зависимости от того, что является их предметом – синхронное состояние или эволюция, состоит в изучении конкретной природы явлений и экономических связей. Изучение общей природы явлений и экономических связей, с другой стороны, представляет собой задачу «теоретических наук о человеческом хозяйстве, которые в своей совокупности образуют теорию народного хозяйства [Theorie der Volkswirthschaft], в отдельности же соответствуют различным направлениям теоретического исследования в области народного хозяйства». Наконец, имеются «практические науки о хозяйстве [praktischen Wirthschaftswissenschaften]», задача которых состоит в том, чтобы обучать наиболее эффективным средствам для достижения экономических целей. Внутри этой области Менгер выделял «Народнохозяйственную политику [Volkswirthschaftspolitik]» и «практическое учение о сингулярном хозяйстве [praktische Singularwirthschaftslehre]». Первая – «наука об основаниях для целесообразного (соответственно обстоятельствам) споспешествования «народному хозяйству» со стороны публичных властей», вторая – «наука об основаниях, по которым наиболее совершенно могут быть удовлетворяемы экономические цели сингулярных хозяйств (сообразно данным условиям); она в свою очередь распадалась на: 1) «финансовую науку [Finanzwissenschaft] и 2) «практическое учение о частном хозяйстве [praktische Privatwirthschaftslehre], науку об основаниях, по которым частные лица (живущие при современных социальных условиях!) могут (соответственно своим условиям) наиболее целесообразно устраивать свое хозяйство».
Menger, 1884, e.g. p. 13, также критиковал представителей исторической школы немецких экономистов за то, что они пренебрегли различием между теоретическими и практическими экономическими науками. Эту проблему, как мы увидим ниже, oн снова проанализировал в: Menger, 1889b,pp. 185–218; см.: Alter, 1990a, pp. 84ff.
14
См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 434–450, особенно с. 446–448. Об этом также см.: Menger, 1884, pp. 44–45.
15
См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 356. Ср. это с высказываниями Аристотеля в «Политике» (I, 1252a, 19–24). По поводу Менгера см.: Nishiyama, 1979, pp. 34ff., хотя там и нет упоминаний об Аристотеле.
16
См.: Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 403–404.
17
Первым, кто доказал влияние Аристотеля на теорию ценности Менгера, Бём-Баверка и Визера, был Краус: Kraus, 1905, pp. 573–592. На эту тему см. также: Kraus, 1937, pp. 357ff. На тезис Крауса практически никто не отреагировал. Сигимура, Старк и Добрецбергер (Sugimura, 1926; Stark, 1944, p. 3; Dobretsberger, 1949, pp. 78–89) утверждали, что в методологии Менгера видно влияние Канта. Это представление неверно – и в силу отсутствия в «Исследованиях» ссылок на Канта, и по результатам исследований Каудером неопубликованных текстов Менгера из коллекции Университета Хитоцубаси (там же хранится часть библиотеки Менгера). Эти исследования выявили влияние Аристотеля на менгеровскую теорию ценности, на его классификацию наук и методологию социальных наук. См. особенно: Kauder, 1953a, pp. 638–639 (о «теории ценности»); 1953b, p. 572 and n. (о распространении кантианства в Австрии); 1957, pp. 414–415 (о влиянии Аристотеля и Канта); 1959, pp. 59ff. (критика утверждения о влиянии на Менгера Канта и описание влияния на него Аристотеля); 1961, pp. 71–72 (о неокантианской философии); 1962, pp. 3–6 (о влиянии на Менгера Аристотеля и о знакомстве Менгера с философией Канта). О трактовке Каудером австрийской школы см.: Johnston, 1972, pp. 86–87 (также для общего представления об австрийской культуре того времени). О влиянии Аристотеля на Менгера см.: Rothbard, 1976b, pp. 52–74, особенно с. 69–71. Альтер (Alter, 1982, pp. 154–155) писал, что Менгер «так же как Аристотель… различает науки по их предмету, а не на основании разделения на Geisteswissenschaften и Naturwissenschaften, как это было принято в современной ему Германии». Кроме того, см. замечания Альтера на эту тему в: Alter, 1990a, pp. 112–121. Важные замечания, позволяющие реконструировать влияние Аристотеля на австрийскую культуру и на Менгера, содержатся в работах: Smith, 1986, p. 36 и Smith, 1990a, pp. 263–288.