Сказки вечного папоротника
Склонился Антон к любимой, понял, что мертва она, и закричал так горестно, что от стона-крика его деревья зашатались, небо потемнело, звери-птицы лесные дрожью задрожали. Хозяйка Леса на тот плач явилась, обличье человеческое приняла. Редко являлась она людям, да тут такая беда-невзгода случилась, что не могла она не прийти. Всё разом поняла, ахнула: «Проворонила! Не уберегла!»
– Матушка! – Кинулся к ногам её Антон. – Спаси Устеньку, без неё не жить мне!
Головой печально покачала Хозяйка Леса:
– Не в силах я вернуть ей жизнь человеческую, не властвую я над людьми. И заклятье Болот Хозяйки не сумею снять.
– Тогда и мою жизнь забери, не мил белый свет без любимой! Тут и Аким подковылял, тоже от горя смерти запросил. Хозяйка Леса от жалости-сочувствия сама едва жива. Говорит она тогда мужикам осиротевшим:
– Могу вашу Устинку деревцем обернуть, вон хоть осинкой. Будет жить её душа в деревце, а раз в год, когда папоротник цветёт, сможет девицей ненадолго становиться. А больше ничего не сделаю, и никто не сумеет!
Антон опять на колени пал:
– И меня оберни деревом, чтоб вовек мы были неразлучны!
Аким – в слёзы:
– Что ты, сынок! Тебе людскую дорогу пройти надобно. И отец у тебя стар, и другую милую найдёшь.
– Не хочу! – Стоит на своем Антон. – Или с Устинкой, или сам себя жизни решу!
Посмотрела Хозяйка Леса, подумала и сказала:
– Да будет так! Встанут в папоротниках Устинка-осинка и клён-Антон. Года и сила Антоновы тебе, Аким, добавятся, пожить тебе ещё придется во здравии. А с вами, детки, я не раз ещё встречусь.
Взмахнула руками, обернулась елью пушистой, только ель та на месте не стояла, а кружиться в папоротниках начала, что-то приговаривая. Аким под это кружение задремал будто, а когда проснулся, никого рядом не было, только среди папоротников стояли рядышком кленок молоденький и хрупкая осинка. Обнял стволики Аким, услыхал вроде: «Не горюй, дедушка! Не горюй!», постоял и хорошими ногами домой пошёл, и силу почуял, как лет двадцать сбросил.
А в селе переполох! Пропал Антон, нигде и следа нет, и Устинки не видать. Ходил Фёдор в лес, искал сына, да не признался Аким, отговорился, мол, сбежали молодые, чтоб вместе быть. В селе пошумели, посудачили, да и подзабыли со временем.
У трактирщика вот беда, Меланья дуреть начала. Ведьма про должок не забывала, каждую ночь в жабьем виде в дом пробиралась и душу из девки потихоньку вытягивала. И стала Меланья ни то, ни сё. Вроде и живёт, а без души-то оболочка одна, ничего не хочет, ничего не соображает. Ребятишки дразнятся:
Тётка Меланья, голова баранья,С печки упала, голову сломала!А она идёт, башкой трясёт, глаза пустые таращит, и вправду, что овца. Вот как с ведьмами вязаться! Другим, может, и навредишь, да и себя не убережёшь.
Много ли, мало ли времени прошло, как вдруг явился к Фёдору Аким и в лес за собою позвал. Удивился лавочник, но пошёл следом в чащобу лесную. Вот и избушка Акимова показалась, из трубы дымок вьётся. Совсем близко старики к дому подошли, видит Фёдор: на крылечке ребятишки сидят, в чурочки играют. Мальчонка черноголовый, чернобровый, синеглазый, девчушка с медными косичками и зелёными, крыжовниковыми, глазёнками. Ноги подкосились у Федора, сел он на ступенечку, детишек обнял:
– Да как же это? Внучатки мои, птенчики!
– Внучата! – подтвердил Аким и рассказал всё, как было. – Не могут Антоша с Устенькой к нам вернуться, а детушек мне доверили. Да силы уж не те, и в лесу не стоит им вечно быть. Возьми теперь себе, вырасти, выучи, а ко мне в гости наведывайтесь.
Обнял Фёдор старика-лесовика:
– Спасибо тебе, друг! Да только что же нам расставаться? Давай вместе жить, детей растить.
– Нет уж, я в лесу останусь. Тяжко мне в селе, а здесь всё своё, родное. Да и недолго уж землю топтать. Тут и похороните.
Проводил Аким Фёдора в папоротники, показал Антона-клёна и Устинку-осинку. Те пошумели отцу листочками приветливо, поплакал он, обняв тела-стволы, да и порадовался, что живы они, что вместе. Аким наказал рта не раскрывать, что души детей в деревах живут, только детишек приводить, чтоб помнили всегда родителей. Распрощались они на опушке, повёл Фёдор обретённых внуков к себе домой. Слово сдержал, никому не сказывал, что детей нашёл, что внуков обрёл. Сказал только про детишек, мол, дальние родственники-сиротки. Так вот и жили они, поживали, а время шло, шло, шло…
Акима нет давно, и Фёдора нет, нет и лесной избушки, и тёмной лавки. Но стоят в папоротниках, обнявшись, кудрявый клён и трепещущая осина. И в селе нет-нет, да появятся синеглазые чернявые парни и рыжеволосые зеленоглазые девчата. Живут в них души влюблённых, и живёт на земле любовь…
Глава девятая, добычливая
Катя открыла глаза: «Господи, заснула я, что ли?» Провела ладошками по лицу, почувствовала, что щёки влажные. Опять удивилась: «И спала, и плакала?» Обратилась к папоротникам:
– Это ты, ковёр лохматый, на меня мо́рок навёл?
Папоротники тихо покачивались, шуршали тихонько, словно шепча:
– Да… Да… Да…
И настроение Катюшино изменилось: какое-то лёгкое умиление, очарование, теплота поселились в душе, вытеснив неуютные утренние терзания. Но такая тихая, расслабленная Катя почти не бывала, вот и сейчас решительно выбралась из своего берёзового трона, потянулась, подхватила корзинку:
– Ау, грибы, вставайте на дыбы!
Сначала грибы не желали показываться. Катя обогнула папоротники, прошла в глубь леса, а в корзинке пока было пусто. Она решила, что ещё не время для грибов, и нет их вовсе, но вдруг под тёмной еловой лапой мелькнуло рыжее пятнышко. Оранжево-бархатистый подосиновик с белоснежной ножкой устроился почему-то возле ёлки, проигнорировав осину. Катюша срезала первый трофей, поцеловала выпуклую яркую шляпку: «Ах, прелесть!» Первый в этом году гриб, укладываемый в лукошко, так порадовал добытчицу, что она звонко рассмеялась на весь лес. Не успев распрямиться, Катя увидела ещё парочку таких же крепеньких, задорных подосиновичков, только-только выбирающихся из мха. А вот коричневая шляпка подберёзовика высунулась из-за пенька и привела Катюшу к целой компании родственников.
Довольная, Катя шагала по тропке, и корзинка всё тяжелела. Молоденькие, пузатенькие грибочки, подосиновики и подберёзовики, сидели, где им вздумается, не считаясь с положенным по названию расположением. Впрочем, в их местности они звались красноголовики и черноголовики, вспомнила Катюша, вполне подходящие названия. Другие грибы пока не попадались, но эти были так хороши, такие яркие и крепкие, ножки их под ножиком хрупали, как белоснежный сахарок, шляпочки словно из бархата. У Кати слюнки потекли в предвкушении грибного жаркого, да ещё из собственной добычи.
Увлечённая тихой охотой Катюша и не заметила, как дошагала до конечной цели своего путешествия – бывшей деревеньки Ивановки. Деревенька ушла, а эту прогалину в лесу так и продолжали называть Ивановкой. Валуны-кабаны по-прежнему дремали на своих местах, возле них на припёке зрела земляника, черничины сияли тёмными глазками, кое-где на кочках виднелись гроздочки совсем пока беленькой брусники. Катя набрала целую горсть спелых земляничин, вскарабкалась на шершавый валун, поднесла ладошку к лицу, вдыхая пьянящий аромат. Высыпала в рот сразу все ягоды, жмурясь от удовольствия. И ладошка, и щёки теперь упоительно пахли земляникой, казалось, что и от валуна, и от деревьев вокруг исходит этот сказочный запах. Опять вслух, не боясь быть никем услышанной, Катюша воскликнула:
– Ах, как замечательно! Я в сказке.
Сказка сказкой, но никого волшебного не обнаруживалось. Всякие ведьмы, кикиморы, лешие где-то прятались, и Катюша ещё немножко спокойно полежала на камне, глядя в бескрайнее небо, просвечивающее между плавающими наверху мохнатыми макушками высоченных сосен. Сосны поскрипывали, макушки покачивались, ничего и никого не было вокруг, кроме самой Кати и сказочного леса.
Однако пора было отправляться домой: гуляла она уже довольно долго, ныряя в папоротниковые сказки, в грибные удовольствия, в ягодные наслаждения. Бабуля точно без неё обедать не сядет, да ещё и волноваться начнёт за блудную внучку.
Прогулка Катю излечила, она замечательно себя чувствовала и решила больше никаким гнусным мыслям не поддаваться, а ждать свою сказочную любовь, которая (ну кто бы сомневался!) красавицу и умницу Катюшу найдёт обязательно.
Хоть корзинка и оказалось увесистой, домой Катя шагала также легко и споро. Ещё ненадолго задержалась в папоротниках, обняла стволы клёна и осинки, удивившись их живому теплу. Папоротники, знай, шуршали своё:
– Хорошо!.. Хорошо!.. Хорошо!..
Катя отозвалась им:
– И вам всего хорошего! Я ещё вернусь! – и помахала кепочкой на прощание.
Вот и лес кончился, вот и деревня показалась, вот и дом бабулин. Какое счастье!
Нагулялась, надышалась, грибов набрала. Сейчас Катя их почистит, пока бабушка обед греет, пообедает – и на речку. Галинка на работе, придётся одной сбегать. А может, не на речку, может, в горенку, добирать недоспанные часы. И то хорошо, и это здорово! И вообще, какое это замечательное дело – каникулы!
Глава десятая, близкородственная
Катя прошла к дому огородом, не улицей, поэтому машину не видела, но, едва открыв дверь, сразу поняла – приехала Лида, её любимая тётушка, младшая бабушкина дочь. С появлением тёти в доме всё менялось: появлялся запах кофе, сигарет, в прихожей поселялась куча разнообразной обуви, на крылечке, у скамеек, устраивались пепельницы. Пока что чувствовался аромат свежесваренного кофе, и у входа валялись сразу две пары туфель: лакированные офисные лодочки и башмачки на плоской подошве, Лида в них водила машину. Видно, приехала сразу с работы. И ведь не говорила ничего!
Лида ни на кого из них, видных, спокойных, сдержанных, не была похожа. Росту небольшого, крепенькая, как те грибочки, что лежали в Катином лукошке, с тёмными и всё же отливающими медью волосами, чернобровая, как азиатка. А глаза неожиданно светлые, серо-голубые, льдисто-прозрачные, умные и внимательные.
Ножки, которые она так любила постоянно переобувать, совсем маленькие, а руки крупные, красивые, с длинными пальцами. Эти руки жили отдельной жизнью, постоянно находились в движении, не замирая ни на секунду, и обращали на себя внимание, пожалуй, больше, чем лицо. Лицо как лицо, кругленькое, обыкновенное. И Катя, и её мама были очень красивы, высокие, белокурые, да и Анна Степановна, несмотря на годы, сохранила внешнюю привлекательность, а Лида казалась человеком совсем из другой семьи. Всегда живая, энергичная, порой резковатая, она очаровывала своим человеческим обаянием, бьющей через край радостной энергией и страстностью во всём. И поклонников у неё было всегда едва ли не больше, чем у старшей красавицы-сестры. И брала не красотой, говоря о себе:
– В ком изюминка, в ком две, а во мне кило изюму!
Катя её обожала. Тётушка всё всегда о ней знала, с любой проблемой племянница шла к Лиде, а не к матери. Лида умела выслушать и понять так, как никто другой. Она нянчилась с Катей маленькой, помогала с уроками, с курсовиками в институте; почему-то у мамы времени на Катюшу не хватало, а тётя всегда находила.
Нынче Лида сумела выкроить недельку отдыха и решила навестить мать. Приехала одна, девочек свекровь увезла к себе на дачу, а Лида планировала побыть с мамой и любимой племянницей. Планируя приезд, нарочно не предупредила Катю, уж очень хотелось устроить сюрприз. Сюрприз удался, Катеринины радостные вопли донеслись с крыльца, и вот она сама влетела вихрем:
– Лидуська приехала! Привет!
– Здравствуй, моя девочка! – Лида с удовольствием прижала к себе племянницу. В затрапезной одёжке, румяная, чуть растрёпанная, Катюшка была такой родной и милой! – Я вот тоже решила каникулы устроить, завидно стало.
– Как здорово! А ты надолго?
– Да на недельку. Я же бизнесвумен, Котёнок! Моих гениев надолго не оставишь.
У Лиды на фирме, которой после гибели мужа она управляла одна, работали сплошь мужчины. Даже секретарь был секретарь, а не секретарша. Их начальница умелой рукой направляла гениальность в нужное русло, решала все вопросы с клиентами и заказчиками, поскольку гении, погрузившись в идеи, от внешнего мира отрезались начисто. За неделю вряд ли что-нибудь может стрястись, а вот на больший срок оставить подчинённых Лида не рисковала. С утра раздала все ценные указания, оставила секретарю подробные инструкции и отбыла на каникулы. Свекровь была на даче с внучками, свёкра они отправили в санаторий: что-то давление у деда стало зашкаливать.
Освободившись на время от всех забот, Лида хотела ощутить себя просто маминой дочкой. Не успев переодеться с дороги, затребовала кофе. Её суперумная кофемашина, дремавшая в кухонном шкафу, заняла почётное место на столе и теперь, жужжа и похрюкивая, готовила вожделенную чашку кофе, наполняя непривычным запахом весь дом. Глотнув кофейку, Лида глянула на племянницу:
– Что делать будем, чем заниматься?
Анна Степановна сразу заявила:
– Отдыхать будешь! В кои-то веки собралась, и сразу – делать. Мало ты в городе пашешь, словно буйвол на плантации.
Лида засмеялась:
– Спасибо, матушка! Надо ж так обозвать ребёнка! Буйвол! Засмеялась и Катя:
– Буйвол не буйвол, а плантация есть, и работа найдётся. – Спохватилась, рванула за корзинкой: – Гляньте, сколько я грибов принесла!
Бабушка и тётя восхитились:
– Добытчица!
Анна Степановна глянула на часы:
– А обедать-то вы собираетесь? Умывайтесь, переодевайтесь, а то как-то не сочетаетесь – бизнесвумен и Гаврош.
Они и вправду выглядели контрастно: Лида в элегантном костюме, с причёской и макияжем, на пальцах рук сверкают кольца, браслет змейкой обвивает запястье – ну просто дама высшего света, и Катюша в выгоревших штанах, в бесформенном свитере. Зато к обеду обе явились в ситцевых платьицах, с умытыми лицами, скромницы и простушки.
Анна Степановна ликовала в душе: снова за её столом компания, есть о ком заботиться, с кем поговорить. Конечно, у детей своя жизнь, но она так скучала по всем любимым девицам! Обратилась к дочери:
– Привезла бы Инку с Нинкой погостить!
– Мамуль, попозже организую. Свекровь одна не может, ты же знаешь.
– Так и сватью вези! Домина пустует, всем места хватит.
– Наталья Ивановна дачу не оставит, тебя ж тоже от дома не оторвать. А мы с девочками приедем, обещаю. И Надя на грибы собиралась в августе.
– Кстати, про грибы. Катерина притащила порядочно, давайте на первую жарёху Галку позовем с женихом. Ты, Лидусик, ещё про Вадима и не слыхала.
Лида вытаращила глазищи и завопила:
– Галка? Жених? Доложить немедленно!
Анна Степановна глянула на внучку. Та не смогла сдержать эмоций при упоминании Вадима, слышать о нём не пожелала и под предлогом чистки грибов удалилась с кухни. Его образ вновь возник в голове, она снова почувствовала себя уязвлённой. Слушать, как бабушка будет рассказывать про Вадима, нахваливать его и Галку, Катюше совсем не хотелось. Оказывается, не успокоилась, слишком уж задето её самолюбие, и как быть – неясно. Погремев мисками и тазиками, подготовив фронт работ, Катюша спо́ро принялась перебирать и нарезать грибочки, стараясь думать только о них, а не о каком-то там чужом женихе (подумаешь! лучше найдем!) и пытаясь вернуть спокойствие. Слава Богу, ни тётя, ни бабушка за ней не пошли, и Катя мирно орудовала ножиком, превращая ножки и шляпки в аккуратные ломтики для вкусного ужина, отвлекаясь от неприятных дум. Увидев шагающую к ней Галинку, Катя даже обрадовалась, поняв, что несмотря ни на что, очень рада её видеть, что подруга тоже сияет доброй улыбкой.
Глава одиннадцатая, послеобеденная
Лида вопросительно смотрела на мать:
– Что это, мам, с Катериной? И какой такой Вадим?
Анна Степановна принялась обстоятельно рассказывать про появление Вадима, про Галинкино счастье, а потом добавила со вздохом:
– А наша-то бесится, что Галка её обошла. Глаз хищный на парня нацелила, вот и мается. И перед подругой стыдно, и завидки берут. Как же, такую красоту без внимания оставили, Галинку предпочли!
– Что красота, то красота! – покивала Лида. – Конечно, ей тоже принца хочется.
– А кому ж в девках их не хочется, принцев-то? И мне хотелось, и тебе. Да только заслужить надо, а не на чужое зариться.
Лида взяла очередную чашку кофе, вздохнула:
– Так хочется, чтоб хоть у Катьки судьба была счастливой! А то вот мы и принцев нашли, и в короли их вывели, а теперь без никого сидим.
Мать улыбнулась ободряюще:
– У тебя ещё всё впереди, что уж ты так.
– Да вряд ли! – Лида принялась убирать со стола: говорить о себе, о своём одиночестве ей не хотелось. – Мам, я посуду помою, а ты приляг, отдохни.
– Помой, помой! Давай посудомоечную машину налажу.
Лида хихикнула. Мать вечно ее поддразнивала, намекая на высокоцивилизованную жизнь дочери.
– Да я и сама сумею, у тебя техника допотопная, справлюсь!
Сняла с полки тазик, ухватом вытянула из печи чугун с горячей водой, ковшом начерпала холодной из ведёрка и принялась ловко мыть и перетирать чашки, блюдца и прочую утварь. Чистенькую, весёлую посуду расставила по своим местам, протёрла стол, оглядела порядок. Мать прилегла в комнате, включив телевизор. «Пусть отдохнет моя Нюся, что-то сдавать стала». Лида вздохнула. Летом всё ничего, деревня живёт, а зимой с этакой посудомойкой, двуручным водопроводом (две руки, ведро, колодец), с дровами да печками каково? То-то зимой к половине домов на селе ни тропинки, ни следочка – все в городе. Лида и Анну Степановну не раз уговаривала к ней перебраться, да всё бесполезно: мать даже в гости почти не ездила, никак её город не привлекал.
А где ж Катюшка-то? Прихватив сигареты, Лида пошла на улицу. Катя никуда не делась – Лида с облегчением услышала её смех с крылечка. Вот она, грибочки почистила, помыла, сидит с Галинкой болтает и всё хохочет. На крыльце Галкина медицинская сумка стоит, та, видно, на вызов бегала и мимо них не прошла. «Ну и слава Богу, хоть от подружки не отвернулась!» Катя оглянулась на её шаги:
– Сигаретку после кофе, тётушка? Ну просто кладезь вредных привычек, правда, Пилюлькин?
Галинка приветливо поздоровалась:
– С приездом, Лидочка! Молодец, что собралась к нам. И погода хорошая обещается, вы с Катюшей черней меня станете!
Лида расцеловала девушку:
– Здравствуй, Галочка! Рада видеть тебя в добром здравии. Катя съехидничала:
– Её здоровье в её руках, и вредных привычек нету.
Тётка на ядовитую племянницу не обратила внимания, закурила и спросила:
– А чего это вы тут заливались? Я тоже посмеяться хочу!
Галинке пришлось повторить только что поведанную Кате историю из собственной медицинской практики:
– Вызвали меня к тёте Вере, знаете, за клубом живёт? У неё деда радикулит хватил, спину свело, не разогнётся. А по телевизору как раз «Белые росы» показали, там главный герой пчёл на спину сажал для лечения. У тёти Веры ульи есть, вот они и решили такой метод исцеления попробовать. Принесла тётя Вера пчёлок в коробочке, давай врачевать. Дед пузом вниз лежит, бабка пчёл сажает. Одну, другую. Они жалят, стараются, дед охает и вдруг начинает раздуваться, у него аллергическая реакция пошла, на глазах прямо. Уже и шевельнуться не может, снизу пузо толстое, сверху спина таким же пузом наливается. Бабка с перепугу коробку выронила, пчёлы повылетали, тоже с перепугу мечутся, и одна бабусю за губу цапнула. Губа в момент раздуваться начала, тётя Вера бегом на улицу, за мной послать успела – и всё, онемела. Я пришла – тоже онемела. Дед Михайло растопыренный лежит, руки-ноги в стороны, посерёдке шар воздушный. Тётя Вера вокруг бегает, ругаться пытается, а выходит только «Ду-ду-ду». Ничего страшного, скоро всё пройдёт, но это надо было видеть, особенно Веру с африканской губой. Да ещё и говорить не может, а это для неё наказание сущее.
Лида от души расхохоталась, представив такую картину, и девчонки вместе с ней. Отсмеявшись, Лида спросила у Кати:
– Пригласила подружку на грибы?
– Конечно, пригласила, и не одну. Повезло Вадиму, вчера с двумя дамами был, сегодня аж четыре, а завтра что? Шесть или восемь? Как бы нам разбавить общество, а, тётушка? Вызови из своей фирмы мальчиков, что ли.
Галка отказалась от предложения перекусить и почаёвничать, убежала к себе в больницу, у неё рабочий день ещё не закончился, а тётушка с племянницей решили всё-таки сходить на речку, взбодриться.
Глава двенадцатая, хозяйственная
– Далеко не пойдём! – решительно заявила Лида. – Быстренько купнёмся, чуток на бережку полежим – и обратно. Дело́в нынче много, огород надо полить, а то ведь бабуля сама вёдра таскать примется. Да и с ужином хлопот немало, раз гостей позвали.
– Ага! – уставшей, набродившейся Катюше было всё равно, она со всем соглашалась, позёвывая, но тут Лида сказала то, от чего сонливость мигом слетела:
– Слушай, а Вадим и вправду так хорош, что ты от покусительств удержаться не можешь? И не вздумай даже! Тебе ли чужое отнимать, когда столько возможностей своего найти!
Катя враз разгневалась и зашипела:
– Ну что пристали! Да, хорош! Да, приглянулся! И нечего меня воспитывать, не маленькая! Я ведь тоже хороша!
Лида смотрела на неё непривычно холодными глазами и говорила сурово:
– Ты прекрасна, спору нет! Да разве от этого счастье зависит? Оно душу смотрит, по заслугам воздаётся. Вот и заслуживай! – но, глянув на расстроенную Катю, остановилась. – Извини, но мне не хочется, чтобы ты совершала ошибки.
Катюша раздувала ноздри и молчала. Лиде тоже расхотелось что-то говорить. Что толку-то? Юности свойственно безрассудство, и никакими словами нельзя убедить, свои ошибки всяк сам проживает. Но понаблюдать за Катериной стоит, и, в случае чего, попридержать, она ведь девица решительная и настырная. Легонько шлёпнув Катюшу пониже спины, тётя дала знак к примирению:
– Не дуйся! Я ведь любя тебя воспитываю, совершенство делаю.
– Не дуюсь! Вы правы, Галкиному счастью ничто и никто мешать не должны. Только не надо лишний раз об этом!
Пока шагали к реке, недовольство друг другом у обеих потихонечку прошло. Солнце пригревало, речка впереди сверкала и переливалась, обещая прохладную свежесть. На берегу торчали мальчишки с удочками, в воде плескались и гомонили ребятишки всех возрастов, их мамаши нежились на песке – отдых в деревне в полном разгаре. Чуть в сторонке несколько мужиков окружили скатерть-самобранку с нехитрой закусью и бутылками. Красота! Тяпнут по рюмашке, лучком-огурчиком закусят, в речку освежиться слазят, опять тяпнут. Лида хмыкнула:
– Ну где ещё найдёшь сильных мира сего, как не возле бутылки!
Тут от дружеской компании отделился здоровенный мужик в цветастых шортах и с воплем:
– Лидуха!!! Муха-Цокотуха! – сграбастал опешившую Лиду в охапку, подбросил, поймал, поставил на землю, поцеловал в макушку. – Ай не узнаёшь?
Та всмотрелась, ахнула и тоже завопила:
– Андрюсик! Ой, какой ты вырос, правда, не признать! – она смотрела, задрав голову, и улыбалась радостно.
«Ну всё! – подумала Катя. – Сейчас они погрузятся в воспоминания, и тётушка будет недоступна». Словно услышав, Лида обернулась к племяннице:
– Располагайся, Котёнок! Андрей мой давний друг, мы сто лет не виделись, уж извини, мы поговорим чуток, – и представила Катю: – Знакомься, это Надина дочка, Екатерина.
– Такая же красавица, как мама! Я ведь с Надей в одном классе учился. – Андрей не сказал, что не только учился, а и любил безответно много лет. Катя напомнила прошлое, и по лицу Андрея пробежала тень давней боли. Лида моментально это заметила и заговорила, отвлекая:
– Представляешь, у меня неделя каникул! А ты надолго приехал?
– Я в отпуске уже полмесяца, но ещё дней десять пробуду, всё никак с хозяйством не управлюсь.
– Вот здорово! Пообщаемся всласть. Прямо сегодня приходи к нам на грибы. Или ты не один? Тогда с семьёй приходи.
– Один я, Муха, совсем один.
– Вот и приходи. Дом наш не забыл, чай?
Ничего он не забыл. Не забыл, как вдруг неожиданно Надежда стала необыкновенно красивой, и Андрей потерял голову. Приходил к ним, сидел молча, смотрел на объект любви, всё мечтал о чём-то, но мечтам не суждено было сбыться: Надежда лишь позволяла себя любить. А мелкая Лида вечно с чем-то приставала: то с задачками разобраться, то сочинение проверить, трещала, не переставая, он её Мухой и прозвал, отмахнувшись от очередных приставаний:
– Ну что ты, как муха, всё кружишь!
Прозвище прилипло, и Мухой шустрая неугомонная Лида пробыла довольно долго, но на Андрея не обиделась. Они всю юность дружили, потом дороги разошлись, и теперь оба очень обрадовались встрече. Лида ещё раз улыбнулась Андрею:
– Давай до вечера! И тебя вон приятели ждут, и нам с Катюшкой особо некогда.