Новая Зона. Синдром Зоны
– Ну, что вы, профессор, никаких обид. Я вас прекрасно понимаю и на вашем месте подумал бы точно так же. – Я сорвал травинку, прикусил сладковатое основание стебелька. – Тем более что никаких доказательств не смогу предоставить.
– Вы ведь пытались таким же образом общаться с Хип?
– Да. Никаких результатов. То, что слышит Пенка, я не могу передать стажеру. Хотя она тоже иногда выходила с Пенкой на связь.
– И вы Хип не слышите соответственно?
– Нет.
– Что лишний раз подтверждает мою мысль, уважаемый Лунь. – Профессор покачал головой. – Я не психиатр, да и вы не создаете впечатление больного человека, но все-таки проверьтесь. У Хип, вероятно, похожее повреждение психики, те же симптомы. Сейчас оно, возможно, не мешает и не вредит вам особо, но кто знает, во что это выльется в будущем…
И видно, что Зотов действительно обеспокоен нашим состоянием. И книжку отбросил, и в добрых глазах плохо скрытая тревога. Хороший он, в сущности, человек, не буду его волновать и расстраивать.
– Договорились, профессор. Поеду в НИИАЗ с очередным, скажем так, выступлением, обязательно загляну к соответствующему специалисту.
– Чудесно, сталкер, чудесно. Очень рад такому вашему решению. Смотрите, вы обещали. И… поговорите с Хип. Мягко. Пусть тоже обследуется.
Издалека послышался гудок автомобильного сигнала. Профессор быстро взглянул на наладонник ПМК, после чего вздохнул и начал собирать вещи.
– Вот и все, пора. Как жаль, я бы еще погостил несколько деньков, бессовестно воспользовавшись вашим предложением. Знаете, у вас такое удивительное место, что воспитание начинает бороться с эгоизмом, причем первое проигрывает с сухим счетом.
– Игорь Андреевич, как закончите с конференцией, смело возвращайтесь. Если нужно, я вас даже встречу.
– Увы, друг мой. В ближайшее время мне отдых будет только сниться. Сердечное вам спасибо.
Профессор прихватил полотенце, чемоданчик и, махнув печальной Марии Александровне, бодрым шагом направился вверх по тропинке, к дому.
Когда гости уехали, я снова спустился к морю, прикрыл глаза и позвал Пенку. В этот раз не было и намека на ответ. Я даже не почувствовал присутствия.
Хип спустилась ко мне уже к вечеру, мягко обняла за плечи, уткнулась лицом в шею.
– Не отвечает?
Я молча кивнул, обнял девушку в ответ, и мы, взявшись за руки, в вечерней тишине медленно побрели к дому. От того, что так быстро уехал Айболит и упорно молчал далекий друг, настроение несколько испортилось. Дом встретил мягкими огоньками автоматических светильников, цепью разбежавшихся вдоль дорожек, зашумел прохладный душ в кабинке, Хип согрела постель. И вроде хорошо все, но сон долго не приходил, и я просто лежал, слушая дыхание рядом с собой, далекие, печальные крики неясыти в зарослях терна и ритмичный скрип одинокого коростеля.
Пенка пришла ночью, во сне.
Я видел ярко, в мельчайших подробностях грязную, трещиноватую кору старой ракиты, серую путанку прошлогодней травы с пролезшими сквозь нее молодыми листками, стену сгнившего коровника с лохмотьями шифера на стропилах, остов колодезного сруба. Пенка в темном, ветхом плаще стояла у стены, опершись на нее сгибом боевой правой руки, а ладонью левой, совсем девичьей, тонкой, закрывая лицо.
«Помоги…»
Это не было словом. Яркий, невыразимый образ вспышкой мелькнул в сознании, и то, пораженное необычным, диким ощущением, начало путано искать соответствие в своем внутреннем «словаре», хотя смысл был уже ясен.
«Помоги…»
И короткой острой болью в висках отдалась мысль Пенки, и в секундном этом импульсе, словно веер, вдруг раскрылись страх, одиночество и тоска.
«Где ты, друг? Помоги…»
«Пенка, я здесь. Что случилось?» – и понимаю, что это сон, но какой яркий, странный, какой подробный. Даже холодок позднего мая ощущается, болотная сырость из низин, запах мокрого торфа и тумана.
– Север. Где болота. За большой рекой. Приходи. Одна не смогу. Теряю себя совсем. Он зовет. Зовет сильно. Важно. Очень важно. Приходи. Тяжело говорить. Я сплю. Ты спишь. Проснусь, забуду, уйдет разум, уйдет память, придет зверь…
Пенка убрала руку, и я увидел взгляд огромного, черного, словно бездна, глаза, тонкое лицо, маленькие губы, которые с большим трудом выговаривали слова рубленым, но при этом звонким, чистым девичьим голосом. Живым голосом. Длинная правая рука разогнулась, блеснули тусклым янтарем боевые зубцы на ребре крепкой узкой ладони, Пенка махнула ею, словно указывая путь.
– Север. За большой рекой. Приходи. Помоги. Ждать буду. Приходи…
И короткий, сдавленный крик, выбивший меня из сновидения: это Хип рывком села на кровати, судорожно ухватив одеяло.
– Лунь. Я Пенку видела, – прошептала она, глядя расширившимися глазами на посветлевшие окна, и быстро, на одном выдохе: – И тебя. Ей было плохо. Вы разговаривали.
И все. Сон как рукой сняло. Река, значит? Север? Сейчас, Пенка, погоди… посмотрим. Расстилаю вытащенные из полки большие листы тонкого цветного пластика, приложения к какому-то номеру «Вестника НИИАЗ», «бюллетеней» тех самых. И примерно знаю я уже эти места, но чтоб уж точно, все же гляну. Хип наклонилась у плеча. Вот и нужная карта, разворот…
Он, точно. Как раз за «большой рекой». За Припятью.
«Метастаз» тот самый.
«Зона № 2, Республика Беларусь. ПГРЭЗ с прилегающими территориями. Седьмой биологический, пятый физический отделы Международного научно-исследовательского института Аномальных Зон, приложение № 114».
Зашелестело «приложение № 114», разворачиваясь на полу легким пластиковым парашютом. Река, болота, серые квадратики бывших сел и деревень, тонкий пунктир – граница бывшего ПГРЭЗ, и оранжевой, толстой чертой – Периметр самой Зоны. Почти правильный овал с несколькими округлыми выступами – «граница 2009–2016». Тихая она, как Зотов и сказал. Как образовалась в старых границах, так никуда и не лезет, но и назад не сдает. Помню эту статейку. «Чищеная» память у меня теперь, надежная. Прошлое сгореть-то сгорело в голове, но свободного места много оставило, судя по всему. Так… что там было? Периметр не укреплен, ерунда – четыре спирали особой режущей проволоки с антикоррозионным покрытием и знаки предупреждающие. Местами и того нет – размотали по деревьям да столбикам полимерную ленту особо высокой прочности с оранжево-черными полосами, и для каждого дурака на трех языках написали на этой ленте о том, что незаконно за нее заходить. И не просто незаконно, а крайне опасно для жизни и здоровья. И ведь не лезут, что характерно. Но не оттого, что лента стращает, нет, сталкеры народ пуганый, его таким пустяком не проймешь. Причина гораздо проще – нет там нифига. Точнее, есть, конечно, но в количествах, не предполагающих наличия бродяг-старателей. Гадости там вроде бы тоже не так много, но, однако же, и от нее вполне можно сдохнуть. Просто лазили некоторые «наши» за реку в те еще времена, когда Лунь законы нарушал, был плохим и по этой причине от патрулей прятался. И бродяги обратно таки вернулись. Не все, конечно, а почти все, кроме одного отряда. Пустые, голодные, в не отбитых долгах на снарягу и злые как черти – ни одной вещицы им не досталось, ничего вообще. А из того несчастливого отряда в живых только двое остались, и оба молчком. Помню их: у одного взгляд бешеный какой-то стал, а у другого тихий, словно без мыслей. Перегорели сталкеры, ясное дело. Сидели в уголке, молчали и медленно сивухой накачивались, так забулдыгами и сгинули. Денег нет, снаряги тоже нет, и в Зону уже не ходоки – кто же перегоревших поить бесплатно будет? А что уж они там видели, почему у обоих крыша подтекать начала, так никому и не рассказали.
– Думаешь, там Пенка? – тихо спросила Хип.
– Не знаю, родная. Не знаю. Но предполагаю, что да. И ей надо помогать – что-то случилось паршивое. Мне показалось, точнее, приснилось, что она серьезно ранена или больна.
Хип вздрогнула.
– И мне… что будем делать, Лунь?
– Спокойно, стажер. Разрулим. Дай пять минут подумать.
Подумать. Ну, подумаем, значит. Мне в Зону Яковлевым ход заказан, с ним разговаривать бесполезно. Но Гавриил сейчас в ЦАЯ, под Москвой. Соответственно визировать и лично подписывать разрешительные путевки не станет. Уже хорошо… так. Белорусское руководство филиала НИИАЗ меня, естественно, лично не знает, хотя статьи старшего научного сотрудника, полевого инструктора НИИАЗ Семенова Андрея Владимировича наверняка видело. Да и карточка есть. Солидная такая, темно-зеленая, с круглыми печатями и моей физией на обороте – электронное удостоверение. И у Хип тоже карта – салатовая, с солнечной, улыбчивой фотографией, – и там уже не полевой лаборант, а младший научный, в штате. Но даже с этими железобетонными пропусками никто нас в Зону не пустит просто так. И думать можно забыть самим туда прорваться. А лезть дуром, через ленточку и дикарями, – серьезнейший риск и Пенку не найти, и на нары надолго присесть, и Институт подставить – у белорусов с этим крайне строго. Не заметишь ты маленькую камеру-регистратор в еловых ветках, которая на движение реагирует. Там объектив с ноготок, и корпус – чисто веточка-обрубыш, серой корой прикрытый. Камеры эти, конечно, не везде и предназначены в основном для регистрации разной живности, буде той вздумается из Зоны на «чистую» землю прогуляться. Но и нас «щелкнет» без проблем, и увидят коллеги из братской страны на фото совсем не зверюшек. Со всеми, как говорится, вытекающими. Сами не пройдем, короче. Выручай, Айболит. Выручай, дружище. Без тебя нам никак.
Молча поднявшись с пола и чуть не поскользнувшись на пластике карты, я подскочил к радиотелефону. Хоть бы Проф не выехал еще из гостиницы в Институт, так как там вся связь обычно или глушится, или улавливается любознательными спецами из отдела безопасности. Не сказать, что там работают пинкертоны, но рисковать все же не стоило. Мельком взглянул на часы – половина седьмого. Проф явно уже не спит – то, что он классический «жаворонок», я давно понял по совместным походам. После двух гудков профессор взял трубку.
– Доброе утро, Лунь. Что-то случилось?
– Доброе, Игорь Андреевич. Да, случилось. Нам нужно в Зону. В «Метастаз».
В трубке повисла долгая пауза.
– Я так понимаю, что это очень важно, иначе бы вы не звонили. Это связано с Пенкой, верно? – тихо спросил профессор.
– Да, Игорь Андреевич. Именно так.
Следующая пауза затянулась дольше, и я услышал, как Айболит тяжело вздохнул:
– Друг мой… вы ведь помните, что я вам говорил относительно так называемых сеансов связи. Это… это очень серьезно. И мы говорили как раз о Белорусской Зоне в мой приезд. Теперь все понятно.
– Профессор, я прошу вас как друга. Как ученого. Мне действительно требуется ваша помощь.
– Да-да, я понял вас, сталкер. Я не могу вам помочь, простите меня. В этом – не могу. Прошу вас, очень прошу – обратитесь к врачу. Незамедлительно.
В трубке послышались короткие гудки.
Я осторожно положил телефон на стол. Не вышло. Тогда будем размышлять дальше. Думай, башка, думай лучше… новую шапку куплю, если справишься. Но шло время, а дельных мыслей не возникало. У меня в НИИАЗ больше не было таких связей и по-настоящему хороших друзей, которым можно было бы довериться. Мелихов в Челябинске, Скиф давно пропал в Зоне, и от тех, кто ушел еще дальше, давно ни слуху ни духу. Не знаю даже, живые ли. Придется, видно, самим.
Запиликал телефон.
– Еще раз здравствуйте, Лунь, – послышался голос профессора, тихий и смущенный. – Прошу меня извинить, сказал, не подумав. Нехорошо вышло, право слово, извините. Я непременно постараюсь помочь вам, посмотрю, что можно сделать. Позвоню после обеда.
Часть 2. ПГРЭЗ
Отстучали нестройными ударами в майскую ночь колеса поезда. Остались позади сданный под охрану дом, старая беседка и стремительно теплеющее синее море, маета с билетами и обменом, хмурый, немного сонный таможенник. Смутно мелькнули сквозь беспокойный, обрывистый сон огни мокрых городов и холодные сквознячки долгих остановок, когда с перрона затягивало в купе табачный дух. Гомель встретил мелким промозглым дождем и острой серой свежестью раннего утра. Розоватая краска высокого трехэтажного вокзала потемнела от частых капель мерно сыплющейся мороси, и несколько елок на фоне темно-серого, хмаристого неба выглядели почти черными. Женский голос со звонким эхом объявил, что прибыл поезд «далёкага накіравання Адэса – Гомель», и вереницы пассажиров сонно потащились под крышу здания, подальше от холода, порывистого ветерка и падающей с неба воды. М-да. Всего-то шестьсот с небольшим километров, а какая разительная перемена. Впрочем, метеоцентр не зря предупреждал о холодном циклоне над Беларусью и северных ветрах. Май в этом году определенно неудачный.
– А в Крыму сейчас тепло. Уже купаться можно. – Хип поежилась, плотнее запахивая куртку. – Никогда здесь не была. В Беларуси… а погодка совсем как у нас, но только осенью.
– Это в Вологде?
– Ага. – Хип усмехнулась. – Все ты помнишь. Пойдем. Умираю как хочу горячего кофе, чтобы и погреться, и проснуться сразу.
– Да, не помешает. Только учти, стажер. Тут мы с тобой цивилизованные люди, Алена Андреевна. Никаких луней тут не летает, и Хип тоже не водится.
– Бр-р… Поняла, хотя и непривычно, Андрей Владимирович. Ух-хх… аж язык ломает заодно с мозгами. Скорей бы домой, чтоб уже друг друга по-человечески называть.
Я не удержался и хохотнул. «Алена Андреевна» поняла, тоже прыснула, и мы отправились к зданию вокзала, дабы обменять оставшиеся гривны на вполне себе суровые рубли. Кофе на двоих в местном кафе обошелся в четыре рубля и еще в девятнадцать – загадочные «колдуны» и «печень по-гомельски», что изначально и не планировалось, но под кофей аппетит разгулялся как надо. Я для себя решил, что неплохо было бы разжиться рецептами. Чуть позже эту же идею мне подсказала и Хип.
Профессор Зотов прибыл в забавном желтом дождевике, похоже, перешитом из лабораторного костюма химической защиты.
– Очень рад, очень рад, здравствуйте, друзья мои. – Проф горячо пожал руки. – Что же вы? Уже позавтракали? Напрасно, напрасно. У нас в Институте великолепная столовая для своих, и по очень умеренным ценам. Здесь, право же, дороговато.
– Спасибо, профессор. Это любопытство к местной кухне, скажем так, и горячая пища – самое то, что нужно в такое утро, как сегодня. Сталкерская привычка, мы люди простые. Видим еду – едим, чего ждать?
– И как вам местные блюда?
– Впечатляет. – Хип сладко и немного сонно улыбнулась. – Мне понравилось, очень вкусно. Будем возвращаться – зайду еще.
– Это, право, радует. Только вот погода сегодня мерзкая, признаться. – Проф поправил дождевик. – Неделю как зарядило. Впрочем, послезавтра уже обещают тепло, солнце и лето. Посмотрим. Садитесь в «Газель» с эмблемой Института, она вон там, на стоянке, устраивайтесь поудобнее. До Брагина ехать долго, можете поспать, если в поезде не вышло. Я, пожалуй, тоже возьму кофею.
Хип сразу же засопела и сладко проспала всю дорогу. Посапывал и профессор, да и я периодически нырял в мягкую полудрему – ночь в поезде почему-то совсем не дала отдыха. Машина Института шла очень тихо, едва слышно, с каким-то электрическим гудением работал двигатель, в салоне не чувствовалось характерного, неистребимого бензиново-угарного душка, и водитель ни разу не останавливался у заправок. Гораздо громче двигателя шумел и посвистывал встречный воздух, да с гулом проезжали мимо редкие автомобили. А сплошные облака уже расходились, в разрывах тяжелых туч все чаще мелькало солнце, и по мокрой дороге медленно ползли с севера на юг обширные светлые пятна. Поля сменялись невысоким лесом, мелькали непривычные глазу, свежие, как березовый сок, названия белорусских деревень, памятники, гнезда аистов на высоких столбах и водонапорных башенках. Дорога убаюкивала, и даже не верилось, что еще несколько десятков километров, и начнутся совсем иные земли – давно не жилые поселки, заросшие поля и рощи ПГРЭЗ – «Зоны 2».
Здание Института получилось увидеть издалека. Оба филиала – физики и биологи – разместились в четырех массивных цилиндрических башнях, расположенных настоящим каре, и пятиэтажные здания, соединявшие их, были куда больше похожи на стены средневекового замка, чем на современные корпуса Института. Поодаль стройным рядком стояли красно-белые «полосатики» жилых трехэтажек, водонапорная башня и приземистые кубы хозблока.
– Научный поселок Брагин-2, прошу любить и жаловать, уважаемые сотрудники. – Зотов обернулся к нам в ожидании проверки документов. – Именно тут мне предстоит поработать денек на защите одного любопытного исследования. Сегодня, я думаю, с этим мероприятием мы полностью управимся. А вы пока возьмите эти ключи и найдите второй жилой корпус. Квартира номер тридцать четыре в вашем распоряжении на время работы. Располагайтесь, отдохните, выпейте чаю и подходите в Институт к половине четвертого. Буду ждать на проходной, чтобы все оформить.
– Спасибо, профессор. Удачи на защите.
– Не за что, Л… коллега. Добро. И удача нам всем действительно потребуется, так как подобного номера я за всю свою работу еще не исполнял. – Зотов подмигнул и задорно улыбнулся. – Как бы то ни было, именно этот номер я и считаю самым стоящим во всей программе концерта, друзья мои. Аплодисменты нам гарантированы.
Проверка прошла быстро. Молчаливый сотрудник просто провел сканером по нашим карточкам, кивнул и нажал кнопку «вертушки». Квартира, которую нам выделили, оказалась маленькой трехкомнатной, с длинным узким балконом. На кроватях уже лежали запаянные в пластик постельные принадлежности, на кухонном столе возвышалась стопка из шести картонных с зеленым принтом коробок «улучшенного общевойскового рациона» в окружении золотистых банок тушенки и запаек с тонкими сухими хлебцами. В холодильнике нашлись квас, молоко и минералка без газа. Ну, жить можно. Сухпаи было решено сберечь на выход, и Хип, прихватив пакет, убежала в институтский магазинчик за продуктами на вечер. Я открыл балконную дверь и вышел подышать заметно потеплевшим воздухом. Рука почему-то привычно хлопнула по карману, а перед глазами как будто заново встали высокая стена Периметра с огоньками на вышках, вечная облачность и сырые улочки. Надо же, давно завязал с курением, но стоило потревожить память вот таким же деньком, корпусами Института и ощущением близкой Зоны, как в кармане словно бы образовалась несуществующая пачка сигарет. И мандраж легкий такой, и чувство, ни с чем не сравнимое. Думал, отпустила Зона тебя, Лунь? Шиш там. Чую, как зовет обратно, зудит по самому краешку души. Никто не поймет сталкера, пока сам в тех местах не побывает. Только бы Пенку встретить. Болит на сердце, словно царапается кто-то, – что с тобой, псионик, чужое существо Зоны, которое ближе иных людей? Попробую, позову, пока спокойно, никто не отвлекает. Раз, другой. И тишь. Даже не знаю, живая ли, – дурной, гадостный сон тогда был, который, готов поручиться, и не сон вовсе. И если вдруг окажется, что стреляли в тебя, убили, – то найду. Зоной клянусь, найду и уничтожу, да не просто так, а чтоб, твари, поседеть успели перед смертью. Гулко стукнуло сердце, и в ответ на отблеск настоящей, совершенно непривычной для меня острой ярости вдруг тихонько, на самом краю сознания – секундное присутствие. Жива, значит. Если, конечно, не почудилось.
«Пенка! Отзовись!»
И ничего. Опять совсем ничего. Ни искорки в сознании, ни весточки другой какой. Мертвая, пустая тишина опять там, где раньше мы с тобой целые беседы вели днями напролет. Эх, Пенка, Пенка…
Профессор позвонил ближе к пяти, чтоб заполнить все необходимые бумаги и подписаться под разрешениями. Да, давненько я не брал в руки шашек, а точнее, пачек институтских документов. Определенно, армия бумажных и совершенно необходимых дядь и теть в стенах НИИАЗ крупно подросла. Раньше главным был только бланк «смертничек» – договор, в котором ты соглашался добровольно взвалить на свою тушку все последствия экспедиции в Зону и не иметь потом к Институту никаких претензий. Подлючая бумажка, в сущности, однако и НИИАЗ понять можно, им тоже деваться некуда. По слухам, впрочем, импортные «ботаники» такого документа не подписывали. Теперь к «смертничку» прилагалась институтская страховка, расписанная аж на тридцати листах с разными пунктами и выплатами родным. Так как у нас с Хип никакой родни не наблюдалось, мы заполнили только ту часть, которая «компенсировала», например, утрату конечности или «общее поражение организма». Стажер поморщилась: не по «уставу» перед выходом в Зону на бумажках всякую бяку расписывать, однако Зотов все же уговорил – без страховки нас бы просто не выпустили. Затем пошли соглашения, поручения, предметные части, бланки на выдачу, на соответствие и тому подобная бумажная муть. Проф вздохнул и посоветовал подмахнуть все, не читая. Мол, договоров на продажу души в тех бумагах точно нет, проверено, и это обычная бессмысленная и давно уже несерьезная бюрократия, которая отсюда сразу уйдет в архив только для того, чтоб медленно покрываться пылью да заодно обеспечить дополнительно две-три дюжины рабочих мест.
Следующий этап был интереснее. Нас вместе с Зотовым повели в «закрома» – снабдить оборудованием и припасами. Заведующий материальной частью экспедиций, Степан Васильевич, пожилой и очень серьезный человек, с толком и расстановкой погремел связкой ключей, открыл склад и начал, сверяясь со списком, «обеспечивать» сотрудников.
– Так… костюмы. Вам, Игорь Андреевич, выдам именной… вот… а вам, молодые люди, придется подбирать по размеру. Заполните пока бланк выдачи и расписку на сохранность имущества.
И на стол легли два киевских «Покрова-2». Хип даже присвистнула.
– Ничего себе… это же хлам, извините…
– Ну, хлам, не хлам, но никто не жаловался пока. – Степан Васильевич, не меняя интонации, несколькими движениями выдернул шнурки прозрачной упаковки, расправил на столе два светло-серых, в прозелень, костюма. – Нормальная одежка, в самый раз. Номерная, только вам, значит. Однако вы ее уж не уделайте раньше времени, а то один костюм на год выдается.
– Ничего, Алена Андреевна. Не настолько уж он и плох, надо сказать, – примиряюще сказал Зотов, принимая свой «Покров». – Для реалий местной Зоны его, в общем, хватает. А «Кольчуги» местный филиал не выписывает, очень дорого.
М-да. Уж сколько раз твердили и научники, и сталкеры, чтоб перестали заказывать «Покровы». И не то чтобы совсем уж полная дрянь вроде «Аниона-КЗ», разработанного в самом НИИ каким-то действительно безмозглым кабинетчиком, но и далеко не фонтан. Что такое хороший, просто хороший сталкерский комбез? Это такой, чтоб хотя бы от половины зубов, шипов, когтей прикрыл, от ядовитых плевков и жгучих спор разной зонной «биологии», благо современные материалы вполне позволяют это сделать. Чтоб не горел, да. Чтобы кислоту какую-нибудь к телу не пустил опять же, а если и пустил, то не сразу, а дал время из костюма выскочить. Как показала практика, «Покров-2» ни с одной такой задачей справиться был не в состоянии. Но все же покупали его сталкеры, особенно те, кто не при деньгах. Все-таки куда крепче он был обычной камуфлированной хэбэшки. Ботинки в комплекте тоже чуть, самую каплю лучше армейских. Удобнее они, ногу не натрут и на полпути не развалятся, если, конечно, сильно по лужам не рассекать и сушить вовремя. Были, впрочем, и два больших плюса «Покрова-2» – его легкость и удобность относительно того же «Аниона» и изумительная, просто потрясающая подкладка. И дышит, и провонять не дает после тяжелого дня, и воспаления с потертостями тоже почти никогда не будет – тоненький такой светлый материал со слабым запахом лаванды, чем-то явно пропитанный. Бывало, бросовые комбезы эти барыги чуть ли не оптом сдавали, мы всю подкладку с них спарывали подчистую, а остальное в мусор летело. С материала этого самые лучшие бинты получались, белье нательное и портянки для тех, кто носки не признавал. Шикарная вещь. Вот бы вместо никчемных «Покровов» на поток такую ткань пустили сразу в рулонах, мы бы им спрос обеспечили.
Да, товарищи коллеги. Огорчительно, конечно, «Кольчугу» не получить, но ничего не поделаешь. Нет так нет. Теперь посмотрим, что там с оружием, пора уже и вопрос соответствующий задавать.
Заведующий материальной частью внимательно и очень долго смотрел на меня поверх очков, затем хмыкнул, переспросил и хмыкнул еще раз, но уже чуть громче.
– Научным сотрудникам не положено выдавать никакого оружия, что вы, молодой человек! У меня и на складе такого нет, да и не было никогда, побойтесь бога.
– В Зону без ствола? – Хип выглядела не менее удивленной. – Как же у вас ученые туда ходят?
– Обыкновенно ходят… вы, уважаемая, тут впервые, видимо. Для экспедиций предусмотрено сопровождение – два бойца с автоматами и боекомплектом.
– Здесь чуть иначе, Алена Андреевна, – мягко улыбнулся профессор Зотов. – Банд в ПГРЭЗ нет, по крайней мере тут о них не слышали. Поэтому научным сотрудникам носить оружие запрещено. За исключением вот этого.