Рыбья Кровь и княжна
Другое, более важное, заботило теперь князя. Его первый учитель, старый ромей Тимолай, живший рядом с их Бежетью, любил повторять, что жизнь всякого человека делится на две половины: сначала он живет по чужой правде, потом ищет свою. Поездка на княжеский съезд показала, что он достиг вершины в чужой правде, дальше ему подниматься просто некуда. Значит, пора искать свою правду, ту самую совершенную жизнь, о которой он мечтал, сколько себя помнил. И сейчас ему надо определить свои первые шаги на этом новом поприще.
Достигнув Танаиса, их свадебный поезд вышел к городищу на правом берегу реки. Городище принадлежало Гребенскому княжеству, где уже знали о судебном поединке между Дарником и Таном и не хотели принимать убийцу именитого воеводы.
– Брат Тана Алёкма поклялся отомстить тебе, а нам велено не пропускать никакие торговые обозы из Липова, – объяснил староста городища, выехав навстречу Дарнику. – Я могу выслать трое саней с сеном и харчами к соседям, а вы их перехватите. Тогда и нам и вам будет спокойней.
– А еще лучше, если ты забудешь закрыть ворота городища и мои сорок гридей ворвутся туда сами. – Рыбья Кровь не посчитал нужным церемониться. – Со мной не торговый обоз, а свадебный. Как ты думаешь, могу я сказать моей молодой жене, что какое-то городище не пустило нас к себе на ночлег? В общем, поехали.
Их было четверо на поле перед воротами: староста с подстаростой и Дарник с гридем-знаменосцем. Получив такой ответ, староста тронул каблуками коня в попытке улизнуть, но князь выхватил клевец и его трехвершковым клювом намертво зацепил поясной кушак старосты. Конные гриди тут же окружили обоих гребенцев, и тем уже не оставалось ничего другого, как подчиниться. Так и въехали в городище в качестве хоть и незваных, но все же гостей. Дарник сам указал пять крайних домов, где они будут ночевать, и самого старосту тоже оставил при себе в одном из домов. Корней в охотку потешался:
– Хорошо быть князем – никто ни в чем отказать не может! Давай прикажи им всем тебе сапоги целовать. А что? И поцелуют, да еще спасибо скажут.
Обеспокоенная их столь насильственным гостеванием Всеслава показала свою княжескую осведомленность:
– Это уже земля бродников, а с бродниками злом нельзя. Или яда в еду подсыпят, или вдогонку с войском поскачут.
Войска Рыбья Кровь не боялся, а вот насчет яда прислушался. Велел в общей трапезе участвовать и старосте, да еще полдюжины местных теток позвать, чтобы песни пели.
– Пускай они выпьют здравицу за молодых, – подзуживал угрюмых хозяев Корней.
– Я готов, – поднялся со своего места староста с кубком хмельного меда. – До сих пор ты, Дарник Рыбья Кровь, был всем известен как орел взлетающий, орел, набирающий высоту. Но вечно набирать высоту невозможно, поэтому я хочу пожелать тебе вместе с твоей молодой орлицей стать орлами парящими, что видят везде и всё, без промаха бьют свою добычу и снова взлетают вверх на недосягаемую высоту.
Гриди довольно загудели от такой здравицы:
– Сказал так сказал!
Дарник глянул на Всеславу. Та зарделась, польщенная сравнением себя с орлицей.
– А ведь староста тебя уел, – на ухо прошептал Корней. – Орлам по плечу только мелкая добыча, стало быть, крупная дичь тебе не по зубам. Да и в земных делах орел мало что понимает.
Рыбья Кровь даже бровью не повел: доносы, нашептывания и интриги ближних людей давно уже стали непременной частью его княжеской жизни. К тому же это было хорошим подтверждением его собственным мыслям о новом жизненном полете.
Наутро свадебный поезд покидал городище. Сдержанное поведение княжеских гридей и оплата дирхемами за постой и фураж заметно смягчили перегудцев, но осторожности ради Рыбья Кровь заставил старосту с его помощником еще до полудня сопровождать себя. Сытые, отдохнувшие кони ходко бежали по гладкому льду Танаиса, легко без остановок покрыв с десяток верст.
При расставании со старостой Дарник протянул ему медный мытный знак.
– Ваш воевода не велел пропускать наши торговые обозы, а я даю тебе знак на свободный провоз ваших торговых обозов по Липовской земле. Воеводе Алёкме можешь его не показывать.
Староста взял мытный знак молча, без всякой благодарности. Наверно, такое поведение соответствовало его представлению о верноподданническом долге.
Еще день пути по междуречью – и показалась Липа, левый приток Танаиса, Дарник со товарищи почувствовали себя в безопасности – кто решится преследовать их на собственной реке. Вперед в Южный Булгар послали гонца о приезде дорогих гостей.
Городище встретило молодых со всем размахом, на какой было способно. Плененные полтора года назад восемьдесят булгар с двадцатью арсами-сторожами, составляющие население этого поселения, были чрезвычайно польщены тем, что Дарник с княжной первыми наведались к ним и устроили молодым настоящий свадебный пир. Не было дома, который не принес бы в трапезную старосты ценный подарок, вкусное блюдо или питье. Даже для привычной к большим торжествам Всеславы такое безудержное поклонение и любование были в диковинку. Незнакомая гортанная речь, звучащая вокруг, заставляла ее постоянно оглядываться на мужа за помощью.
– Ты понимаешь, о чем они говорят? – снова и снова спрашивала она.
– Иногда да, иногда нет, – с улыбкой отвечал Дарник, принимая чужие восторги и приветствия как должное.
– Неужели ты нисколько не боишься, что они могут напасть на тебя?
– Арсы тоже когда-то угрожали мне кровной местью, а стали лучшими ратниками.
– А мне что делать? – совсем уже беспомощно спрашивала княжна.
– Улыбайся и кивай головой, – советовал муж.
Всеслава так и делала.
Три дня провели они в Южном Булгаре, отогреваясь и набираясь сил. Не забывал Рыбья Кровь и княжеские дела. Обошел новые защитные укрепления, оценил запасы сена и съестных припасов, рассудил тяжбы булгар с местными жителями, разобрался с будущим городища. По уговору, пленные булгары должны были летом спокойно отправляться в свою Булгарию. Заговорили и об этом.
– Ну и сколько мне для вас дирхемов готовить на обратный путь? – просто поинтересовался Дарник, готовый приятно поторговаться.
– А если мы не захотим уезжать, то как будет? – осторожно спросил староста булгар Калчу. – Мы тут уже и женами, и хозяйством обросли.
– А вы как хотели бы?
– Кто-то здесь остаться хочет, кто-то в Липов податься, кто-то с купцами до Итиль-реки проехаться был бы непрочь.
– А в ратники ко мне никто не хочет?
– Хотят и в ратники, но только если не пошлешь против своих булгар воевать.
– Ладно, приедешь в Липов после половодья, решим все как надо. – Рыбья Кровь был сама невозмутимость, но про себя ликовал: не только мечом единым хорош его Липов, раз не хотят даже домой уезжать!
Понравилось ему отношение булгар и к его жене. Сначала поедали ее глазами издали, потом, кто посмелей, стали косноязычно спрашивать, нравится ли ей в Южном Булгаре, да какие пляски и песни ей больше по душе, а хороши ли вышивки булгарских жен и наложниц, а какие меха ей приятней всего. Короякская княжна отвечала на все их порой несносные вопросы с поразительной мягкостью и уважительностью. Прислушиваясь к ее беседам, Дарник иногда старался представить на месте Всеславы своих наложниц Черну, Шушу, Зорьку или Саженку и вынужден был признать, что те ни за что бы не справились с таким, казалось бы, совсем незамысловатым делом.
Перед отъездом княжна пожелала взять с собой из Малого Булгара двух молодых вышивальщиц. Те оказались женами булгарских десятских, и Дарник был слегка озадачен: обычно воины переходили с места на место со своими семьями, а так чтобы жены тянули за собой мужей, такого еще не случалось.
– Я сама все улажу, – пообещала княжна, и действительно, двое булгар тут же снарядились в дорогу под веселое подтрунивание своих земляков.
– С первым тебя княжеским почином, княжна, – приветствовал ее успех Корней.
– Боюсь, что вторым почином будет вырвать у тебя язык, – задорно отбрила Всеслава, вызвав смех липовских гридей, не любивших нахального юнца.
Дарник тоже довольно усмехнулся – хлесткие слова всегда нравились ему.
Липов встречал свадебный поезд глухим колокольным звоном.
– Что это? – строго спросил Дарник у выехавшего навстречу ему воеводы-наместника Быстряна.
– Липовцы вечевой колокол повесили, – чуть сконфуженно отвечал тот.
– Почему без спросу?
– Потому и без спросу, что боялись: вдруг ты запретишь.
– А ты куда смотрел?
– Не мог выбрать: либо всех рубить, либо уступить, – со вздохом проговорил Быстрян. – Сказали: во всех княжеских городах вече есть, должно быть и у нас.
Дарнику самоуправство липовчан не понравилось: не рановато ли почувствовали себя столичными жителями? А захочет он перенести свой двор на новое место, перед кем в колокол начнут бить?
Быстрян, старый соратник князя, тридцатитрехлетний кряжистый рус с прядью волос, выглядывающей из-под шапки, смотрел на Всеславу больше с жалостью, чем с любованием, так и читалось в его взгляде: куда ты, девочка, попала, тут всей твоей веселости и конец придет! «Я уже совсем не тот, что раньше, меня даже все князья за своего приняли» – так и хотелось Дарнику огрызнуться ему.
Еще виднелась лишь макушка сторожевой башни, а вдоль дороги уже стояли первые группки липовцев с еловыми и сосновыми ветками в руках. Казалось, сам зеленый лес приветствовал князя с молодой женой. Дарник придирчиво рассматривал праздничные одежды встречающих. Конечно, своим богатством и красочностью они недотягивали до изысканных нарядов Айдара, но мало чем уступали Корояку. Поглядывая на Всеславу, он отмечал, что и она столь же внимательно разглядывает своих новых подданных.
Когда дорога вышла на взгорок, даже у самого князя заняло дух от открывшегося вида. Ровные ряды двухъярусных домов, прямые лучевые и кольцевые проезды, вторая, еще недостроенная посадская стена, знамена хоругвей, мачты лодий в речном затоне, людское многолюдство, срубы домов для перевоза в дальние поселения – все выражало некую скрытую силу и изготовку для еще большего расширения и богатства.
А ведь совсем недавно здесь стояло лишь полсотни тесных дворищ, обнесенных ветхой изгородью, которую арсы не разрешали менять своим данникам-липовцам. Теперь же население города составляло две или три тысячи человек. Надо будет сделать перепись всего Липова, дал себе слово князь.
Высыпавшие за ограду посада горожане сливались для него в одну пеструю голосистую массу, из которой то там, то тут возникали фигуры старых соратников. Промелькнули даже лица Черны и Зорьки, укоризненно кольнув Дарника в сердце. Насколько все же эта праздная толпа отличалась от такого же количества воинов на ратном поле, думал он. Там каждый в молчаливом собранном напряжении, и управляться с ними было все равно что с собственными руками и ногами: знаешь, как и куда выбросить свой кулак или отбить предплечьем кулак противника. Здесь же вместо готовности проявить что-то крепкое, мужское царило тщеславное желание напоказ и громче всех выставить свои чувства, и все эти восторги летели прямо в него, в Дарника.
– Скажи, что княжне нужно немного отдохнуть с дороги, – попросил он Быстряна.
– Вечером будет свадебный пир, а сейчас не напирайте, не напирайте, дайте молодым в себя прийти с дороги! – тотчас же распорядился воевода.
Липов состоял из четырех частей: старого Городца, Войскового Дворища, Посада и Жураньской Слободы. Еще был Островец, которым Дарник гордился больше всего, – низинная левобережная часть Липова, возведенная на заполненных землей деревянных срубах. Вокруг Островца был выкопан ров-рукав Липы для прохода торговых лодий, а основное русло перекрыто железной цепью, что превращало город в полного хозяина реки.
Натянуто улыбаясь направо и налево, Рыбья Кровь с женой и дружиной через Посад направился в Войсковое Дворище. После палат кагана русов собственные хоромы выглядели особенно неказисто – просто вдвое больший, чем у богатых липовцев, дом, и все. Пока Всеслава со своими служанками осваивалась в отведенных ей горницах, Дарник с Быстряном уединились в приемном покое. Воевода-наместник коротко рассказал о происшествиях за месяц княжеского отсутствия. Кроме водружения вечевого колокола, в Липов как в полноправное княжество прибыло сразу два посольства: от хазар из Черного Яра и от сурожских ромеев из Ургана. Дарник даже бровью не повел: ну прибыли и прибыли, давно пора.
Потом был княжеский совет-дума. Едва на лавках расселись войсковые воеводы, староста Городца с подстаростой и тиуны, как дверь приемного покоя открылась и вошла Всеслава. Советники вопросительно посмотрели на князя. Присутствие княгинь на княжеских думах было не редкость, но чтобы вот так сразу?..
Остановившись у дверей, она оглядела всех присутствующих. На дальнем конце стола было достаточно свободного места, но княжна шагнула в сторону мужа. Слева от себя Дарник услышал шум, староста Окула с подстаростой освобождали ей место рядом с князем. Усевшись, Всеслава скромно потупила глаза, мол, собираюсь пока только все внимательно слушать. Дарник чуть усмехнулся – смелость жены ему понравилась.
Обсуждали накопившиеся хозяйские дела, но чувствовалось, что советники смущены присутствием княжны и не решаются говорить с привычной раскованностью, поэтому Рыбья Кровь быстро распустил думу, решив говорить позже с каждым по отдельности.
Свадебный пир в трапезной княжеской гридницы прошел легче и проще, чем он ожидал. Три сотни гостей вели себя сдержанно и достойно лишь в самом начале застолья, а потом хмельные меды и ромейские вина проявили свое обычное коварство, и можно было уже подзывать и говорить с кем угодно, не обращая внимания на общий гул сотен голосов. Это создавало ощущение домашности, некоего собрания родовой общины у теплого зимнего очага, где он, восемнадцатилетний Дарник, являлся главным старостой. Гриди свадебного поезда уже успели рассказать всем, как он вел себя в Айдаре, не забыли и про его ныряния в речной проруби, и гостевание у гребенцев, и это имело среди липовцев большой успех. Выходило, что и без особых битв можно заработать себе дополнительное уважение и почет.
Доволен Рыбья Кровь остался и Всеславой, как она вела себя на пиру: ни от чего ни разу не поморщилась, ничему чрезмерно не возрадовалась и, казалось, совсем не замечала, как все присутствующие прямо или тайно пожирают ее своими взглядами, – словом, в полной мере выказала свое княжеское достоинство. Ночью в опочивальне все было как раньше: объятия, может быть, более жаркие и раскованные, но ее душа и сердце по-прежнему безмолвствовали. Впрочем, Дарник находил в этом уже свои приятные стороны: не надо отвлекаться на несносное нежное воркование, и можно больше говорить с женой только по делу, как с кем-нибудь из воевод. Так и вышло, что после первой своей ночи в княжеском доме они проснулись уже не беспокойными, ищущими верного поведения молодоженами, а успокоенными высокородными супругами, постоянно помнящими, что им нельзя уронить себя в глазах окружающих.
3
Недолгое пребывание в столице каганата и мысли о новой жизни вызвали в молодом князе настоящий зуд преобразовательства, многое хотелось изменить и поменять. Написать законы, заложить новые селища вдоль дорог, установить твердые цены на торжище, внести изменения в собственном войске.
Разговаривая в Айдаре с князьями и воеводами о воинских уложениях, Дарник лишний раз убедился, что придуманный им войсковой состав оказался самым лучшим. Двадцать воинов – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь и четкий порядок замещения убитых и раненых командиров были то, что надо. Не мешала и некоторая сложность при группировании подразделений. Каждая ватага состояла из 6 щитников, 4 лучников, 2 тяжелых конников-катафрактов, 4 легких конников-жураньцев, 3 колесничих-камнеметчиков и вожака с личным оруженосцем-гонцом. Вместе неразрывно держались на поле боя только щитники и лучники, все остальные, покинув на рассвете ватажные палатки, тут же присоединялись к своим собственным подразделениям, чтобы вечером снова вернуться в свою исходную ватагу. Сделано это было, чтобы лишить соперничества воинов между собой по видам войск. Хорошо проявило себя и численное соотношение друг с другом этих пяти видов войск. Правда, не все они порой участвовали в сражениях, но зато в каждой ватаге всегда было за кого волноваться и чьей доблестью гордиться.
Жалованье для гридей было самым больным местом князя. Больше двух лет он каждое утро вставал с одной и той же мыслью: где взять обещанные воинам дирхемы? Иногда даже казалось, что если бы три года назад ему кто-то объяснил, что в военной службе главное – не умение махать мечом, а вот такое изнурительное добывание серебра, – он бы ни за что никуда не двинулся из родной Бежети.
При своем появлении в Липове Дарник опрометчиво пообещал липовцам, что за свою безопасную жизнь они будут ему платить ровно половину того, что платили разбойникам-арсам: по мешку пшеницы и овса с дыма. Тогда все его войско составляли полсотни бойников, и было как-то неловко молодым здоровым парням требовать что-то большее себе на прокорм, тем более что с самих арсов в тот момент уже была получена приличная вира. Каждый новый поход тоже приносил внушительный прибыток, но росло и войско, тут же само пожирая любые доходы. Купцы еще только осваивали дороги и торжища нового княжества, заведенные мастерские пока обслуживали только собственные нужды, заселение пустующих земель шло бойко, но переселенцам в первые год-два даже один несчастный мешок с зерном оторвать от себя было в тягость.
Когда на следующей княжеской думе обсуждали это, впервые слово взяла Всеслава:
– А если взять у купцов в долг?
Князь со своими советниками лишь с улыбками переглянулись ее наивности.
– Уже взято больше, чем можно отдать, – пояснил княжне Быстрян. – Только и делаем, что занимаем, отдаем и снова занимаем. И все с четвертным ростом в год.
– А если я сама одолжу без роста? – простодушно обронила она.
Все присутствующие слегка оцепенели.
– Ты?! – не мог сдержать своего изумления и Дарник.
– У меня в Корояке осталась шкатулка с золотыми динарами и есть еще мое собственное дворище и рыбные ловли, которые можно продать. Ты же говорил, что любишь динары больше, чем дирхемы, – с подковыркой напомнила она мужу.
Еще Дарник уловил в ее словах намек на то, что при всех он постесняется зариться на приданое жены, поэтому отреагировал с нарочитой невозмутимостью:
– Хорошо, завтра напишешь грамоту, и отправим в Корояк гридей за твоим золотом.
И в самом деле на следующий день так и поступил.
Выждав по возвращении для приличия три дня, князь с княгиней занялись и посольскими приемами. Так как первым прибыл хазарский посол, его первым и принимали. Помимо княжеской четы, на переговорах присутствовали Быстрян и дворский тиун ромей Фемел – знаток тысячелетних ромейских государственных хитростей.
Против ожидания, хазарин ни словом не обмолвился о захваченной Дарником прошлым летом пограничной хазарской крепости Турус. Говорил лишь об угрозе степняков-кутригуров, пришедших с востока к Итиль-реке:
– В Черном Яре мы собираем большое войско из гурганцев, булгар, сарнаков, тарначей и бродников, чтобы переправиться на левый берег и нанести упреждающий удар. Тудун Нахум предлагает тебе возглавить это войско.
– Сколько будет войска? – деловито осведомился Дарник, словно ему каждый день поступали подобные предложения.
– Десять или двенадцать тысяч копий.
Такое число впечатляло.
– Как мы переправимся на левый берег?
– С понизовья придут тридцать хазарских лодий. Все купеческие булгарские лодии тоже помогут переправлять воинов и лошадей через Итиль.
– Какая оплата моя и моего войска?
– Пятая часть всей захваченной добычи – войску, и десятая часть – тебе.
– Хороша будет добыча от голодранцев-степняков: подушки с шерстью вместо седел и костяные наконечники стрел! – Дарник настроен был скептически. – Мне войско снарядить казна нужна. Задаток в десять тысяч дирхемов прямо сейчас.
– Этот задаток слишком велик, – возразил посол. – У меня нет с собой столько серебра. Думаю, ты сможешь получить его уже в Черном Яре.
– Сейчас в Липове два торговых каравана, торгующих с Остёром и Черным Яром. Займи дирхемы у них, иначе мое войско пойдет другим путем.
По смуглому лицу хазарина пробежала чуть заметная тень: он понял, что Рыбья Кровь намекает на поход в саму Хазарию.
Ромейский посол из Ургана вел себя иначе: кроме обычных посольских просьб о защите и льготах для ромейских купцов, попросил князя о тайной встрече, на которой посулил две тысячи золотых солидов за новый поход на хазарский Калач. Дарник ничуть не удивился такой сделке – закрыть водный путь по Танаису друг для друга было главной целью соперничества между ромеями и хазарскими иудеями.
– Две тысячи солидов будет стоить только сам поход, – отвечал послу Рыбья Кровь. – Если возьму Калач, заплатите еще пять тысяч, если смогу разорить лишь калачский посад – хватит и двух тысяч.
– Ты же вроде грозился, что сам в походы ходить больше не будешь? – напомнил князю Быстрян после переговоров.
– Я бы не пошел, да жена заставляет, – сокрушенно вздохнул Дарник.
– Вовсе я тебя не заставляю! – обиженно воскликнула Всеслава.
– Это у него шутки такие, – решил поддержать княжну Фемел. – Ни один рус не откажется, когда его в чужие земли воевать позовут. – Для дворского тиуна разделение всех липовцев на словен и русов было просто: рус – это тот же словенин только с мечом.
В маленьком Липове все было на виду, и тайные переговоры в том числе. Поэтому через три дня в княжескую казну легло семь тысяч дирхемов – все, что успел собрать хазарский посол. Днем позже туда же попала и тысяча золотых солидов от урганских ромеев, что соответствовало восьми тысячам дирхемов. Дарник был доволен: наконец-то в его казне не одни лишь мыши бегают. Всеслава удивленно допытывалась:
– И кого из них ты собрался обмануть?
– Обоих, чтобы им не обидно было, – посмеивался Дарник.
– А они потом липовских купцов схватят и будут держать, пока весь долг не отдашь?
– Очень надеюсь, что схватят, а то с каждым годом все меньше и меньше причин для моих походов.
Едва черты летнего похода определились, жизнь в городе сразу сильно оживилась. Всё и вся принялись старательно готовиться к этому главному событию липовской жизни. Отставлены в сторону посторонние развлечения, бодрей пошла любая ежедневная работа, примолкли со своим брюзжанием старики, девушки наполовину утратили свою привлекательность, дети и те стали меньше капризничать. Даже далекие от военных заказов ремесленники пришли в легкое возбуждение, пополняя запасы товаров, которые будут охотно раскупаться щедрыми после удачного похода воинами и их наложницами.
У тех, кто работал на военные припасы, вообще шел дым из ушей. Первые годы, когда хватало самого простого вооружения, уже миновали, сейчас бывалые воины и воеводы требовали всего самого лучшего. Вместо двухгранных наконечников стрел и сулиц хотели трехгранные, простые шишаки дополнялись забралами и бармицами, к палицам, клевцам и кистеням предъявлялись такие же повышенные требования, как к мечам и палашам, железные «орехи» для камнеметов красились в белый цвет, чтобы потом их легче было собирать, остроконечные рогатины и лепестковые копья приобретали все более хищный вид, а доспехи, теряя в весе, становились прочнее. Хватало работы также шорникам и тележникам, портным и сапожникам, кожевникам и бондарям.
Особо попытались отличиться конники-катафракты. Вошедший в один из дней на княжескую думу катафракт был с головы до ног закован в железо, даже на коленях и локтях красовались складывающиеся при сгибании металлические пластины. Дарника интересовало одно: как это железо держит удар стрелой из дальнобойного степного лука. Сотский катафрактов Сечень утверждал, что двойной толщины нагрудник и наспинник свободно выдерживают. Быстрян пренебрежительно высказался о складывающихся пластинах, мол, любой удар мечом или палицей, и они складываться перестанут, а будут только мешать в бою. Другие думные советники помалкивали.
– А что скажет княгиня? – развлечения ради спросил князь у жены.
Все, пряча улыбки, глянули на нее. Скучающая на подобных обсуждениях Всеслава вспыхнула, словно ее застали за предосудительным занятием.
– А он сможет без чужой помощи снять доспехи, а потом надеть? – немного подумав, нашлась она.
– Раздевайся! – приказал Рыбья Кровь катафракту.
Тот, сильно копаясь, принялся раздеваться. В конце концов ему удалось все снять, но, глядя на его возню со шнурками и застежками, всем стало очевидно, что назад все это он самостоятельно надеть не сможет.
– Ты все понял? – холодно бросил Дарник Сеченю.
– Ну они всегда с кем-то в паре друг другу помогут, – стоял тот на своем.
– Это я еще не смотрел, как твой молодец в одиночку на коня влезет, – князь последнее слово оставил за собой.