Клубок со змеями

«НОЧЬЮ балка, державшая крышу, сорвалась и пробила корзинщику голову! Ты построил для него эту хижину, а на следующую ночь она развалилась и убила его».

Так он мне сказал в то злосчастное утро. При этом на вопрос, откуда он знает о случившемся, Сему поведал, как шел на рынок, дабы узнать цену за продажу своей жены Анум в рабство. И шел он утром!

«Он мог услышать это от тех стражников? Сомневаюсь. Стража наверняка появилась уже позже. Да и толпа собралась утром. Почему я так решил? Да потому, что если бы она собралась ночью, то не стояла там до самого утра. А грохот падающей крыши точно переполошил бы соседей. Выходит, корзинщик действительно погиб утром, и Сему чего-то не договаривает? Или он просто, как всегда, переволновался и все перепутал? Дважды перепутал? Нет, дважды человек попутать не может. А что, если балка и вправду сорвалась ночью, а соседи просто не услышали – были пьяны или мертвецки устали? Нет, в это очень слабо верится. Прямо все соседи разом напились и устали? И тот кузнец… Урхамму. Я отчетливо видел, с какой ненавистью он смотрел на Сему. Да и после моего задержания он исчез. Доверяю ли я Сему? Разумеется. Ведь мы дружим вот уже несколько лет. Он просто обожает много и вкусно поесть, а я люблю выпить. Так, что немало вечеров мы проводили в различных питейных заведениях. Да, Сему часто ноет, трусоват и слаб духом, но повода для недоверия он мне не давал. До сегодняшнего дня».

Воспоминания откатились на несколько дней назад, когда я еще не закончил строительство хижины.

Я окинул взглядом стену в поисках возможных изъянов. Не заметив ничего, повернулся к готовым балкам, сложенным рядом и уже собрался водружать их на крышу, как вдруг увидел Сему. Он плелся по дороге.

– Эй! – поприветствовал его я, вскинув над головой перепачканную в глине руку.

Но он не ответил.

Сему шел ссутулившись и опустив голову. С крайне мрачным выражением лица. Я сразу понял, что случилось нечто неприятное и, бросив балку на землю…

(«кстати, не повредил ли я ее тогда? нет, вспомнил, она была в порядке»)

…направился навстречу приятелю.

– Что с тобой? – спросил я, пытаясь заглянуть другу в глаза.

– А?

– Ты в порядке? Боги, да на тебе лица нет!

– Деньги, – прошептал он так тихо, что я с трудом уловил.

– Деньги? Какие деньги?

– Мои деньги, – он не поднимал головы, – все мои деньги.

– Успокойся. Знаешь что, давай-ка присядем. Пить хочешь?

Сему помотал головой. Я подвел его к скамейке, пристроенной к хижине. Он грузно опустился на нее, словно мешок с пшеницей. Я присел рядом.

– Рассказывай, давай.

Потребовалось несколько минут, чтобы Сему сумел хоть частично справиться с оцепенением. Я терпеливо ждал, пока он не заговорит, участливо посматривая на приятеля.

Солнце заливало округу приятным оранжевым светом, готовясь продолжить путь в сторону заката. Люди сновали туда-сюда по улице, ведущей к Западным воротам, полностью погруженные в свои заботы и не обращали на нас никакого внимания. Где-то неподалеку куковала горлица[1].

– Я не говорил тебе, что копил? – внезапно спросил он.

– Серебро? – уточнил я.

Сему едва заметно кивнул:

– Да.

– Нет, не говорил.

– Ну… это… я копил, – хмыкнул друг. – Даже больше. Я продолжал копить… как… это… делал до меня мой отец, а до него мой дед, – он поднял голову. В глазах стояли слезы. – У нашей семьи есть мечта… точнее, была мечта, – Сему содрогнулся, сделал глубокий вдох и продолжил. Я, молча, слушал, не перебивая. – Мы хотели купить дом. Хороший дом в Вавилоне, а не ютиться в этих жалких лачугах! – тут он презрительно обвел рукой ближайшие хижины. – Дед прекрасно понимал, что одной его жизни не хватит, чтобы собрать необходимую сумму. Отец умер слишком рано, и немного успел доложить к тому, что оставил после себя дед. Я откладываю… – Сему с трудом проглотил подступивший комок к горлу, – ну… то есть… откладывал уже двенадцать лет. Каждый месяц. И мне оставалось совсем немного… – он всхлипнул и умолк.

Я не стал его подгонять, решив, что Сему сам продолжит. Даже горлица на время прекратила куковать, будто заинтересованная в истории торговца зерном.

Так и случилось. Через минуту он возобновил рассказ.

– Мне оставалось совсем немного, – повторил Сему, и мрачная, даже какая-то безнадежная, улыбка появилась на его лице, – знаешь, сколько стоит вилла недалеко от Дороги Процессий?

– Нет, – покачал головой я. – Я никогда не интересовался ничем подобным, ибо в моем положении это – бессмысленные мечтания.

– Двадцать пять мин серебра, – прошептал Сему.

Я тихо присвистнул:

– Ничего себе.

– Да, – глухо поддакнул он.

– И сколько вы скопили?

– Восемнадцать мин.

Я охнул. Это было целое состояние! Разумеется, для таких людей, как мы. Жрецы, вельможи, царские писцы и прочие подобной суммы даже не заметят.

– Конечно, этих денег не хватило бы на виллу, но на хороший кирпичный дом с видом на Евфрат – несомненно. Еще бы и осталось.

– Так, что же случилось?

Он выдержал еще одну секундную паузу. По напряженному лицу Сему, я понял, насколько тяжело ему говорить:

– Ну… это… я никому не рассказывал о том, какими средствами владею, тайно храня их в одном месте… до недавнего времени.

Сему снова умолк и, на этот раз, пауза слишком затянулась. Казалось, он стремительно погружается в себя, словно утопленник в темные воды Евфрата. Горлица, как будто устав ждать, возобновила кукование.

Я же, выдержав пару минут, не стерпел и спросил, заставляя его выплывать обратно:

– Ты кому-то рассказал?

Он вздрогнул, словно резко пробудился ото сна, и кивнул:

– Да.

– Кому?

– Анум.

– Жене что ли?

– Да.

Я недоуменно уставился на него:

– Но зачем?

Он горько усмехнулся, а затем внезапно спросил:

– Почему ты до сих пор не женат?

Я немного растерялся, ибо не увидел связи между этим вопросом и горем Сему.

– Не знаю, – неуверенно ответил я. – Может, потому, что мне не особо это и нужно? Я неплохо справляюсь с хозяйством сам. Да и какое мое хозяйство? Соломенная циновка, горшок для каши, да инструменты. А уж если мне захочется женской ласки, то я знаю в какие места необходимо заглянуть.

– Значит, ты еще не встретил ту, ради которой пожертвуешь своей свободой.

– Почему ты мне это говоришь?

– Потому, что ты спросил «зачем?» я рассказал о тайнике Анум.

– И зачем же?

– Потому, что люблю… то есть… любил ее. А, может, … люблю до сих пор.

– А-а-а-а, – протянул я.

«Да, это чувство мне не особо знакомо».

– Когда я увидел ее, набирающую воду из реки, обнаженную по пояс, я понял, что хочу провести остаток дней именно с ней.

«О боги, — мои глаза закатились, —я, конечно, понимаю, это все просто ужасно, но он может избавить меня от этих подробностей? Мне еще крышу делать».

– Знаю, тебе это неинтересно, – словно прочитав мои мысли, ответил Сему.

– Да нет, – учтиво возразил я, хотя внутри надеялся, что он прекратит раскрывать эту тему, и вернется ближе к делу. – Анум красивая женщина, так что я не удивлен.

Сему с благодарностью посмотрел на меня, кивнул и продолжил. Его голос то и дело прерывался от очередной волны нахлынувших чувств:

– Ну… вот, поскольку я откладывал часть денег на дом, мне приходилось урезать свои расходы… и это заметила Анум. Она постоянно заявляла, что я слишком скуп. Что другие местные торговцы живут намного лучше, чем мы. Она вечно требовала от меня новую одежду, посуду… более вкусной еды. Отчасти, жена была права. Я действительно живу… жил экономно. Даже осла в хозяйство не купил. А ты сам понимаешь. Вьючное животное в моем деле еще как пригодилось бы. В общем, я скупился. По понятным причинам. И она имела право… заслуживала большего. Поэтому я признался, что скопил эту сумму, а когда она не поверила, показал тайник.

Я уже догадался, что произошло потом, но, все же, спросил:

– Думаешь, это она взяла деньги?

– Я не думаю. Я знаю. Вчера я застал ее на месте, когда Анум забирала последние сикли.

– Но куда она могла потратить такую сумму?

– О, и на сей вопрос я прекрасно знаю ответ! – кулаки Сему непроизвольно сжались. В глазах появился яростный огонек, так не свойственный его простодушному и слабому нраву.

Мне даже стало немного не по себе.

Стараясь, чтобы голос звучал ровно, я спросил:

– Куда же?

– Прости, Саргон, – он покачал головой, – но я должен сам во всем разобраться прежде, чем решусь все тебе рассказать до конца, – Сему внезапно поднялся.

Я встал следом:

– Нет уж. Раз начал, то выкладывай полностью. Без утайки.

Но Сему проигнорировал мой ответ. Лишь улыбнулся и бросил:

– Я продам ее, Саргон. Я продам ее в рабство. «Если жена расточительна, то муж может продать ее в рабство» – так, кажется, звучит этот закон? – он засмеялся. – Всю сумму я, конечно, не отобью, но, говорят, за красивую танцовщицу-наложницу платят очень большие деньги. Ну… это… я пойду. Узнаю точно, сколько мне предложат за нее богатые писцы, а, может, и какой-нибудь жрец возьмет в храм любви. С ее-то великолепной грудью и пышной задницей, – его смех перешел на истерические нотки, и я всерьез начал опасаться, не повредился ли он умом?

– Представляю лицо Анум, – хихикал Сему, – когда скажу ей, что продал ее в храм, и теперь она обычная шлюха! Быть может, даже навещу ее как-нибудь и оставлю пяток сиклей за ночь. В знак своей щедрости.

– Сему…

– Увидимся позже, – и он, продолжая истерично посмеиваться, направился в сторону города, оставив меня в полной растерянности.

Я вновь вернулся к тому злосчастному утру, когда Сему колотил руками в дверь. После того, как он поведал о случившемся с Бел-Ададом, в моей голове пронеслось некое мимолетное воспоминание. Но в силу обстоятельств, внезапно свалившихся на меня, я не смог тогда уловить. И вот теперь, роясь в кладовой собственной памяти, я сумел-таки схватить его хвост.

«Он сказал, что шел узнавать цену за Анум. Но разве тогда, в день нашего разговора о деньгах, не отправился именно за этим? Возможно, Сему так и не добрался до рынка. Это было бы неудивительно, учитывая его душевное состояние. Ведь так?»

Однако, чем больше я думал о Сему, тем крепче становилась моя уверенность в том, что он как-то замешан в этом деле. А я – я просто ищу оправдания. Ибо не хочу верить, что мой близкий друг причастен к убийству корзинщика.

«Сему… Сему… какую роль ты сыграл во всем этом?».

С моих губ сорвался тяжкий вздох.

 «Вообще, что мне известно? Бел-Адад попросил построить ему новую хижину, чтобы удобнее было добираться до рынка. Но Сему утверждает, что в этом не имелось никакой надобности. Затем Анум, по словам того же Сему, украла у него восемнадцать мин серебра. Просто мифическая сумма. Снова же со слов Сему. И он решил продать ее в рабство, в тот же день направившись узнавать цену. Потом Бел-Адад заплатил мне шесть сиклей за работу над хижиной – весьма щедрая плата для простого корзинщика. Но мне было все равно, откуда у него столько серебра. Вдруг тоже копил? Главное деньги были мои. И я не преминул хорошенько попировать, захватив своего торговца-приятеля, дабы слегка развеселить его. Поднимать тему его отношений с Анум в тот вечер мне не хотелось. Да и не мое это дело, по правде говоря. А на следующий день он заявляется и утверждает, что корзинщик мертв. Убит ночью балкой. Командир стражи не говорит ни слова о подробностях произошедшего и передает меня в руки жрецам».

Зачем в действительности Бел-Ададу вторая хижина?

 Откуда у него столько денег?

 Откуда Сему знает, что корзинщик убит ночью?

 Куда он шел в то утро на самом деле?

 Почему исчез с места преступления?

 Почему обычным корзинщиком интересуются жрецы?

 Врет ли Сему? 

И если врет, то где именно и почему? 

Как отличить правду ото лжи?

Вопросы, вопросы, вопросы. У меня было слишком мало знаний, чтобы дать на них ответы.

Отдаленные крики и возня прервали мои тяжелые размышления.

Откуда-то из коридора доносились голоса:

– …имеете права! Я почетный торговец, вам это так… – возмущенная тирада прервалась сдавленным криком.

– Я же сказал, закрой рот, пухлячок, – о, этот шелестящий голос мне не забыть никогда, – или я помогу тебе прикусить язык.

Убрав ткань от носа и не заметив на ней кровавых пятен, я быстро скомкал ее. Затем ловким броском отправил кусок в тот же угол, куда ранее улетела первая часть набедренной повязки.

Тем временем из-за поворота показался тюремщик. Он волочил за собой человека, держа прямо за горло. К моему удивлению, на пленнике не было никаких оков. Узник держался за губы. Сквозь пальцы сочилась маленькая струйка крови. Ассириец, не обращая внимания на мычание нового заключенного, отворил камеру, что напротив меня, и швырнул бедолагу на сверкающий пол.

– Сиди молча. А будешь скулить, я выдеру тебя, как собаку, – сказал тюремщик, запирая клетку.

Спустя секунду он добавил:

– Надеюсь, ты дашь мне повод для этого.

Затем ассириец повернулся ко мне и, быстро окинув взглядом, хмыкнул:

– Решил позагорать? Правильно. Солнце здесь жаркое, и ночью не заходит за горизонт. Да тут даже два солнца! – он указал на факелы, горевшие в коридоре, и загоготал. Звук смеха тюремщика отражался от кирпичных стен подземелья, усиливая его зловещий тон.

Я же сидел неподвижно, лишь мечтая о том, чтобы он поскорее убрался отсюда и не начал что-либо мне резать или ломать.

– Ты, небось, пить хочешь? – насмеявшись вдоволь, поинтересовался тюремщик.

Меня мучила жажда. Безумная жажда. Она просто сводила с ума. И только невероятное усилие воли позволяло до сих пор ее терпеть. Но я твердо решил для себя, что лучше умру, нежели стану молить о воде.

Ассириец оскалился:

– Вижу. По глазам вижу, что хочешь.

Он резко развернулся и скрылся, завернув за угол. Я опрометчиво понадеялся, что тюремщик оставил меня в покое.

Как жестоко пришлось ошибаться.

Уже через минуту ассириец появился вновь, держа в левой руке глиняный кувшин. Подойдя поближе, он остановился возле прутьев решетки, за которой сидел я. Выражение его глаз выдавало предвкушение от новых издевательств.

– Помнишь, я сказал, что не дам тебе сдохнуть до суда? – вкрадчиво произнес он. – Ну, так вот, сейчас я утолю твою жажду. Этого нектара хватит, чтобы ты протянул какое-то время, – с этими словами он стянул с себя набедренную повязку и подставил кувшин прямо под детородный орган. Послышалось журчание мочи, и лицо тюремщика расплылось в блаженной улыбке.

Представшая перед взором картина вызвала у меня приступ тошноты, хотя казалось желудок я опустошил еще на Дороге Процессий.

Облегчившись, он тряхнул причиндалом и просунул кувшин сквозь решетку.

– Угощайся, – злорадно произнес ассириец, ставя сосуд на пол.

Он явно ждал какой-то реакции, но я, предвидя нечто подобное, и бровью не повел. Лишь молил Мардука, чтобы этот потомок Ашшура[2] оставил меня в покое.

– Неблагодарная тварь, – наигранно осуждающе произнес тюремщик, натягивая набедренную повязку и скрывая свое достоинство. – Я принес тебе лучшее аккадское вино, а ты даже не хочешь попробовать.

Несколько секунд он внимательно смотрел на меня прищуренными, жестокими глазами, а затем, ехидно ухмыльнувшись, развернулся и направился в сторону входа. Ассириец снова мурлыкал под нос сказание о Гильгамеше. Только на этот раз в его голосе отчетливо звучало злорадство.

Я взглянул на кувшин, что он оставил на полу моей темницы. Едкий запах свежей мочи ударил в ноздри. Несмотря на боль в сломанном носу, мне не удалось сдержаться, и я поморщился.

«Ну, уж нет. Клянусь Мардуком! Пусть лучше я умру от жажды в этой дыре, нежели доставлю тебе подобное удовольствие, ассирийский ублюдок».

С этой мыслью, я отвел взгляд от сосуда. Жажда становилась все нестерпимее.

[1] Горлица – вид птиц из семейства голубиных. Гнездятся около человеческих поселений.

[2] Здесь имеется ввиду Ашшур – древнее название Ассирии.