#Лисье зеркало
– Будусейе, девчонке, хочис?
Луиза отшатнулась:
– П-простите, что?
– Да-да, хочис свое будусейе, девчонке? Я говорить!
Тут Гуннива подошла к ним и сурово отстранила их друг от друга:
– Нам ни к чему твои шарлатанские штучки! Поди прочь, старуха.
Та оскорбленно фыркнула, плюнула фрейлине под ноги и посеменила прочь, бормоча что-то под нос.
– Чего она хотела? Я не поняла.
– Конечно, ты же глупа как пробка. Она хотела наплести тебе сказок про волшебное будущее, а заодно обчистить до нитки. Держись от таких подальше.
Луиза заметила, что торговец, одетый в зеленую куртку с короткими рукавами и фарфоровую улыбающуюся полумаску, недовольно нахмурился и издал странный цокающий звук. Знал ли он эту женщину, пожалуй, единственную олонку на всей ярмарке? Тем не менее, упаковав все покупки, он вежливо поклонился и пожелал долгих дней и богатства. Гуннива с облегчением вздохнула и сказала, что пора возвращаться во дворец, да поскорее. Посланницы направились к выходу.
Но на последнем повороте Луиза увидела нечто, заставившее ее остановиться и замереть. На широкой кадке, опрокинутой вверх дном, стоял юноша в кожаной жилетке и шафраново-желтых шароварах и с четырьмя факелами в тонких руках. Воткнутыми в серый песок факелами была окружена и импровизированная сцена. Высокий, бритый наголо, он точно не был олонцем: слишком светлая кожа, слишком большие глаза. В свете огней юноша сиял капельками пота, будто чешуей, а кисти его были черными от сажи. Факелы летали и плясали, вычерчивая огненные рисунки в сгущающейся темноте, каждый трюк сопровождался бурными аплодисментами и громкими криками. Наконец факир раскрутил их с такой силой, что полосы оранжевого пламени образовали идеальные огненные круги, а затем по одному побросал их своим помощникам. Народ ревел и топал, требуя продолжения, – никто не хотел так легко отпускать огненного фокусника. Тогда жонглер широко улыбнулся, отвесил шутливый полупоклон и выдернул из песка один из факелов, освещающих сцену, который был гораздо длиннее предыдущих. Представление продолжилось. Луиза поняла, что этим факелом он повторяет приемы олонских копейщиков с большой сцены. Ей хотелось так же восторженно вопить, как и остальные в толпе, но она не смела. И тут жонглер высоко подкинул факел, поймал его над головой горящей частью вниз и, запрокинув голову и открыв тонкогубый широкий рот, проглотил огонь, словно трепыхающуюся золотую рыбку. Судорожный вздох прокатился по толпе зрителей, все замерли, и, казалось, время на секунду остановилось. У Луизы пересохло во рту, она даже моргнуть боялась. Жонглер обернулся к замершим людям, хитро подмигнул и резко выгнулся назад, одной рукой коснувшись кадки за собой, а другую протянув к темному небу.
И начал выдыхать огонь.
Пламя лилось вверх, как струя фонтана, а на лице юноши было написано такое упоение, словно в этот момент он целовал прекраснейшую женщину на земле, словно он был тем самым древним божеством, что принесло на землю огонь. Толпа пару мгновений пораженно молчала, а потом взорвалась новыми ликующими криками. Выплюнув последнюю искру, фокусник соскочил со «сцены» и скрылся за шатрами. Монеты дождем посыпались на кадку. Теперь все были удовлетворены зрелищем.
Притихшую, изумленную Луизу схватила за плечо крепкая рука и развернула ее. На Гунниве лица не было от гнева.
– Мерзавка! Да как ты смела! – Она уже обеими руками трясла Лу за плечи. – Я заметила, что ты пропала, только возле карет, мне пришлось возвращаться и искать тебя! Что бы я сказала во дворце, дрянь ты такая?! И покупки у тебя!
И вновь Луиза понуро поплелась за фрейлиной. Праздник для нее закончился. Покинув торговую площадь, они в почти полной темноте добрались до кареты. Всю дорогу Гуннива сыпала изощренными проклятиями и упреками, но Луиза не чувствовала стыда. Ведь сегодня она видела огненный фонтан.
***За последний месяц жизнь Луизы изменилась кардинальным образом. Иногда ей даже казалось, что она подлетела слишком близко к солнцу: принцесса Агнесс так прониклась ее эмоциональным описанием всего произошедшего на фестивале, что оказывала ей особую милость, приглашая в свой будуар на ежедневные чаепития. Пробуя изысканные пирожные и другие лакомства, принцесса часто просила пересказать тот или иной эпизод. Она также дала специальное указание, чтобы Луизе устроили спальню поближе к покоям Ее Высочества. Все чаще Луиза оказывалась в компании принцессы и фрейлин, где у Гуннивы уже не было над помощницей такой власти, как прежде.
Новая комната была чуть меньше предыдущей, но более пышно обставлена: все те же излюбленные принцессой купидоны и тяжеловесный балдахин над кроватью нравились Луизе все больше и больше. Однако было кое-что, нарушавшее ее нынешнее блаженство, помимо кислого лица Гуннивы и ее редких тычков украдкой. Тревожные сны преследовали Луизу из ночи в ночь: плутая в толпе, натыкаясь то на чужую спину, то на плечо, она искала и искала того проводника, что выведет ее из толпы. И находила его, ехидно ухмыляющегося и сияющего в фестивальных огнях. Он, подобно дракону, изрыгал огонь ей в лицо, сжигая волосы и платье, выпускал черный дым из ноздрей. А после звал за собой. Протягивая ему руку, Луиза обычно просыпалась.
Сегодняшней ночью ей снился все тот же сон, только хождения в толпе были дольше обычного и пламя вспыхивало то с одной, то с другой стороны, путая девочку. Наконец поток спасительного огня метнулся ей в лицо, принося почти облегчение, но за ним последовал звон бьющегося стекла. Содрогнувшись всем телом, Луиза подскочила в кровати, натягивая на себя покрывало. Увиденное шокировало ее: большое окно рассыпалось осколками по всему ковру. За окном виднелся столп пламени, пожирающий дальний флигель, как лучину. Дым заволок ясное ночное небо. До Луизы, словно сквозь толстую перину, доносились отдаленные крики и выстрелы. Теперь она осознала, что происходящее не было продолжением ее сна. Лу встала с кровати, быстро обулась в атласные домашние туфли и осторожно выглянула в коридор.
Первым ее порывом было броситься в комнаты принцессы, точно к острову покоя в этой пугающей ночи. Она уже достаточно далеко прошла по коридору, когда разглядела спешно приближающиеся фигуры. Бежать обратно было бессмысленно, и, по старой привычке, Луиза метнулась за синюю бархатную портьеру у окна и забралась на подоконник, как делала уже сотни раз. Девочка притаилась.
Бегущие люди были все ближе и ближе. Она робко выглянула в щель между полотнищ портьеры. В приближающихся мужчинах она сразу опознала Его Величество короля Иоганна и двух его личных гвардейцев, чьих имен Лу не знала. За ними следовала небольшая группа военных, тем не менее превосходящих в числе королевскую охрану. Когда военные настигли короля в паре шагов от ее окна, Луиза крепко зажмурилась, будто это могло предотвратить последующие события.
Коридор взорвался выстрелами и криками, затем – глухими ударами падающих тел. Мгновение спустя она услышала шаркающие шаги в свою сторону, и вскоре раненый человек упал на подоконник рядом с ней, натянув своим телом портьеру. Человек бессвязно забормотал и захрипел. Луиза поняла, что ее и истекающего кровью короля разделяют всего лишь складки ткани.
– Долой… власть! – раздался надтреснутый юношеский голос солдата. С этим нелепым боевым кличем он вонзил штык в грудь ослабшего Иоганна Линдберга Четвертого, окончив его правление.
Лезвие пронзило короля насквозь, и окровавленное острие возникло прямо перед лицом девочки. Пятно медленно расползалось по ткани и начало сочиться темными каплями, окропившими ее ночную рубашку. Луиза не чувствовала в себе сил ни кричать, ни плакать, ни даже дышать. Ей казалось, что она обратилась в камень.
– Дай… закурить… Есть кисет? – произнес тот же молодой голос.
– Что, прямо сейчас? – басом ответили ему.
– Да ты… Я… я только что короля убил! Дай закурить! – голос юноши сорвался на визг.
После нескольких секунд возни послышались вздохи облегчения, сдавленные смешки двух солдат и удаляющиеся шаги. Луизе потребовалось некоторое время, чтобы понять, насколько близко от нее прошла смерть. Она решила выбираться из своего укрытия и искать спасения в другом месте. На дрожащих руках и ногах она сползла с подоконника. Обернувшись, Луиза в последний раз заглянула в мертвое лицо монарха и вдруг осознала, что у него точно такие же глаза, как у принцессы Агнесс, – темно-серые, цвета грозового неба. Неуместной вспышкой пронеслись воспоминания о том, как упорно судачили и спорили фрейлины, какого же цвета глаза короля.
Короткими перебежками, скрываясь и прячась по темным углам, Луиза наконец добралась до дворцовой кухни. Там она застала полный разгром и одинокую, мечущуюся посреди перевернутых столов Зельду. Завидев девочку, та вскрикнула и залилась слезами:
– Матерь Фригга! Ты жива, деточка моя!.. Жива!
Она бросилась к Луизе, крепко обхватила ее огромными руками и несколько раз сильно сжала в объятиях.
– Нам пора уходить! Торопиться! На, держи вот. – С этими словами она срезала сетку с подвешенным в ней жирным гусем, которого откармливали к Йолю; гусь был одуревшим от поглощенной пищи и дыма, который уже пропитал весь первый этаж, поэтому не издавал никаких звуков, только беспомощно разевал клюв.
Сама Зельда взвалила себе на плечи большой куль муки и скорыми шагами двинулась к выходу. Она махнула рукой, чтобы девочка следовала за ней.
Оказавшись за пределами дворца, Луиза впервые осмелилась обернуться. Увиденная картина заставила ее застыть и задрожать всем телом: здание полыхало огромным костром, освещая ночь. Тот самый дворец, что она считала своим домом. Те самые залы и коридоры, где она бродила и скрывалась от посторонних глаз. Та самая спальня, в которой она мирно спала всего полчаса назад. Пламя злобно ухмылялось ей из каждого окна, из каждого дверного проема. Вся ее жизнь обращалась в золу прямо сейчас, прямо на ее глазах.
– Ну же, идем, дуреха! – Зельда нетерпеливо дернула Луизу за руку, вынуждая двигаться дальше.
Старая кухарка вела ее самыми неприметными и узкими переулками подальше от дворца, избегая групп вооруженных людей. Все же за одним из поворотов они столкнулись с тремя солдатами. Те мгновенно направили ружья на старуху и девочку.
– Стоять! Кто?!
Луиза хотела ответить им, но смогла только пролепетать что-то бессвязное.
– Дай сюда! – Зельда скинула с плеч мешок муки и выхватила гуся у Луизы. Тут же в ее руке блеснул заточенный кухонный тесак, одним отработанным движением она отсекла птице голову и швырнула в сторону людей.
Гусь затрепыхался и забил крыльями в предсмертной агонии, брызжа кровью в оцепеневших солдат. Воспользовавшись их замешательством, Луиза и Зельда тотчас скрылись в ближайшем переулке.
Ближе к рассвету они вышли к рабочим общежитиям, где наконец смогли перевести дух. У черного входа обеих встретила старая знакомая Зельды, которую Луиза видела раньше во дворце. Нервным взмахом руки она пригласила их внутрь. Оказавшись в тесном коридоре общежития, Луиза увидела группу напуганных женщин, столпившихся в холле. Зельда устало оперлась о стену. Обхватив Луизу одной рукой за плечи, она привлекла ее к себе и обратилась к начальнице общежития:
– Дай девочке койку. Она заслужила отдых.
Кивнув, пожилая женщина взяла Луизу за руку и повела вглубь темного коридора.
#2. Заговорщики из Ривхольма
К юго-востоку от столицы, вверх по течению реки Флог, располагалось поместье Ривхольм. Хозяин навещал свои владения не чаще, чем раз в полтора года, но жизнь там текла своим чередом, без вмешательств извне, в согласии со сменой времен года. Тамошние обитатели разводили овец и торговали лесом, как и все остальные жители горной части страны. В состав поместья входило несколько небольших ферм и лесопилка, а также господский дом, построенный не так давно, чтобы обветшать, но слишком пустой, чтобы казаться уютным и гостеприимным.
Управляющий усадьбой Жоакин Мейер проснулся, как обычно, с рассветом. Был ранний апрель двадцать седьмого года его жизни. Лед уже отпустил берега, и скоро должен был начаться сплав бревен, поэтому у него накопилась масса дел. Жоакин быстро, но аккуратно оделся в чистые брюки, свежую рубашку из жесткого льна и бурую рабочую куртку. Густые черные волосы он нетерпеливо зачесал пятерней назад и спрятал под кепкой. Сапоги были, по обыкновению, начищены до зеркального блеска, хоть он и знал, что чистота в деревне мимолетна, как бы он ни пытался ее поддерживать.
Как и во все предыдущие дни, что он занимал свою должность, Жо Мейер начал свой обход с дальней лесопилки. Он шел в гору по тропинке вдоль берега реки. Путь этот всегда был немноголюден, и, даже если кто-то шел ему навстречу, никто не осмеливался поздороваться и прервать ход его деятельной мысли – такая прогулка была неотъемлемой частью распорядка. Когда Жоакин наконец достигал лесопилки, в его голове выстраивался четкий план действий на весь день.
Рабочие уже ожидали его, готовые к смотру. С тех пор как молодой человек занял свою должность, он ввел строгие порядки и расписание. Мужчины должны были находиться на месте к его приходу. Без опозданий, без оправданий. Пьяные и похмельные отправлялись домой, не получив дневного жалованья, кроме разве что старого Юхана, который не делал и шага без фляжки вот уже тридцать лет, но сохранял кристальную ясность и живость ума. Удостоверившись, что все на своих местах, и сделав пометки о необходимости новых веревок из пеньки, Жоакин развернулся и пошел в сторону усадьбы. Несмотря на утомительные расчеты, он не жалел о том, что ввел ежедневную выдачу жалованья рабочим, – это не давало им расслабиться.
На обратном пути он посетил ферму и осведомился о том, кто из молодых пастухов поведет стадо на горные пастбища через неделю. Еще раз окинув взглядом ферму и произведя вычисления, ведомые только ему, управляющий удовлетворенно кивнул своим мыслям и направился к заднему двору усадьбы, чтобы собрать всех горничных и объявить о начале большой весенней уборки особняка.
Едва выйдя за вороты фермы, Жоакин резко остановился резко остановился на вершине небольшого холма и уставился на дорогу вдали. По направлению к усадьбе двигались, поднимая облака пыли, два экипажа. Он не получал никаких извещений о приезде графа, поэтому быстрым шагом устремился к подъездной дорожке, чтобы выяснить, что случилось. Издали заметив его движение, служанки гурьбой поспешили следом, искренне удивляясь перемене в его поведении.
Когда оба экипажа остановились у главных ворот, вся прислуга особняка в полном составе уже выстроилась у входа. Возглавлял строй сам молодой управляющий, который, нахмурив густые брови, пристально разглядывал гербы на лакированных дверцах, обитых медью. Первый был ему знаком – он принадлежал графу Траубендагу, хозяину поместья Ривхольм. Второй был похож на государственный герб Кантабрии, насколько Жоакин его помнил.
После остановки прошло не меньше минуты, однако никто не показывался. Служанки с любопытством вытягивали шеи и привставали на цыпочки, пытаясь хоть что-то разглядеть. Наконец из второго экипажа вышли два констебля в васильково-синей форме и направились к графской карете.
– На выход, ваше благородие! Прибыли.
Спустя пару мгновений дверь открылась, и из экипажа выбрался сутулый, бледный и растрепанный молодой человек в золотистом пенсне. Не глядя ни на кого, он направился к дверям особняка. Констебль остановил его, придержав за плечо:
– Напоминаем, что вам запрещено показываться в столице вплоть до специального распоряжения Его Величества короля Иоганна Линдберга Четвертого.
Юноша дернул плечом, высвобождая его из хватки представителя закона, продолжил свой путь, провожаемый удивленными взглядами служанок, и наконец скрылся за дверями.
– Позвольте узнать, господа констебли, – обратился к ним Жоакин, дождавшись хлопка входной двери. – Что здесь происходит?
– А вы кто такой будете? – подозрительно прищурился тот, что помладше, тем временем другой уже закурил папиросу и отвернулся в сторону дороги.
– Я являюсь управляющим этой усадьбы, а потому имею право знать.
– Что ж… Извольте послушать. Попал ваш молодой господин в опалу, в столицу ему больше нельзя. Специальный указ. Пусть тут говорит и пишет, что захочет, а в город – ни-ни, под угрозой расстрела. Вы ему почаще об этом напоминайте. – Не желая продолжать разговор, он попрощался коротким кивком, и констебли сели в экипаж.
Жоакин еще какое-то время молча провожал взглядом удаляющуюся карету, после чего обернулся к служанкам, которые так и стояли толпой у входа, и строгим тоном произнес:
– Сейчас уже начало десятого. – Он откинул крышку часов и развернул их циферблатом к женщинам. – А завтрак у нас ровно в девять.
Не дожидаясь продолжения, горничные и кухарки бросились врассыпную, готовые заняться каждая своим делом.
***– Ты объясни мне толком, будь любезен, сымать чехлы или нет? Неделя как прошла! Разве ж можно? – допытывалась у Жоакина пожилая горничная, прикрывая бледный старческий рот платочком.
Управляющий раздраженно дернул подбородком. Эти чехлы у него уже в печенках сидели, будто всем так не терпелось обнажить мебель, разбудить особняк и сделать его похожим на настоящий господский дом. Хотя с момента прибытия молодого графа его раздражало очень многое.
– Отдадут приказ – снимем, дело нехитрое. Меньше выгорит и пропылится. Может, ему и ни к чему все эти диваны. По крайней мере, он не покидает кабинета.
– И не ест почти! – обрадованно вступила на знакомую почву старуха. – Намедни ему девки поднос приносили, а он с него только сыр и взял! Даже дверей им не открыл. Может, он умом тронулся? До чего человека жизнь-то довела!
– Сплетни прекратить немедленно, не нашего ума дело. Сегодня солнечно, просушите перины, все до единой. В обед проверю.
Жоакин дождался, пока горничная удалится, а сам направился к хозяйскому кабинету, источнику всех его нынешних проблем и тревог. Он не опустился до подглядывания в замочную скважину, но встал у запертой двери и прислушался. Внутри можно было различить шлепки босых ступней по паркету, шорох бумаги и невнятное бормотание. Возможно, молодой граф и правда безумен? Тут же, точно в подтверждение его мыслей, послышались внезапный звон стекла и дробь сыплющихся осколков. Из кабинета раздался крик отчаяния:
– Слепцы! Мещане, ублюдочные закостенелые мещане! – Вопли перешли в судорожные рыдания, каких Жоакин никогда не слышал от взрослого мужчины. – Я пуст, боги, я совершенно пуст! Мне даже сказать нечего…
– Как бы рук на себя не наложил, а? – громким шепотом посетовали прямо у локтя Жоакина. – Что тогда старому господину скажем?
Он резко обернулся и увидел все ту же горничную, с которой говорил до этого. Как только подкралась?
– Поди уже, бабка! – заскрипел зубами молодой человек. – Пьян он! – Развернувшись на каблуках, Жоакин размашистым шагом понесся вон из усадьбы.
Прочь, прочь отсюда! Ярость разрывала ему грудь и требовала немедленно выпустить ее на волю. Никто не должен видеть его таким. Наконец он достиг обрыва над глубоким оврагом, который обозначал границу поместья. Здесь Жоакин упал на колени, прямо на сырую землю, и глухо зарычал, ударяя кулаками по первой весенней зелени и мелким цветам. Он впился смуглыми узловатыми пальцами в молодую траву и принялся выдирать ее с корнем, с налипшей почвой, и с силой швырять в овраг. Он бросал и бросал комья земли с травой, повторяя:
– Сдохнешь – туда и дорога! Сдохнешь – туда и дорога! Сдохнешь – туда и дорога!
Выплеснув свой гнев, Жоакин устало прислонился к стволу дерева, растущего у обрыва. Приезд молодого Леопольда Траубендага побудил его к мыслям, на которые раньше не было ни времени, ни сил. Не кто иной, как Жоакин Мейер, нищий сирота с южной кровью, что так бросалась в глаза, поднял усадьбу из дерьма и разрухи! После предыдущего управляющего, прощелыги и вора, здесь все было в руинах, производство шерсти и древесины простаивало, а рабочие спивались и избивали полуголодных жен и детей. Граф заметил его, молодого, амбициозного и даже грамотного, дал ему эту должность, возложил на него обязанности по управлению хозяйством. И Жоакин оправдал его надежды. Всего за два года он отстроил заново флигель для слуг, три амбара и графский скотный двор. Новые порядки быстро стали приносить плоды и прибыль. Усадьба процветала, как никогда прежде.
Этот слизняк, этот жалкий пьяница Леопольд… Рожден в шелках, вскормлен на серебре! А теперь по ночам тайком таскает вина из подвала, будто крадет их. Именно он станет обладателем этой земли, этих угодий и стад. Он не заслужил их, не заслужил ничего из того, чего добился Жоакин Мейер. Эти земли должны принадлежать именно ему. Но крестьянин Жо недостаточно хорош – и никогда не будет. Так устроен мир.
Немного успокоившись, он направился обратно к особняку, чтобы проконтролировать сушку отсыревших за зиму одеял и перин. Пусть все идет своим чередом.
***Еще через пару дней в особняке разыгрался скандал, который едва не выбил Жоакина из колеи. Спустившись в подвал за луком и уксусом, молодая кухарка обнаружила там спящего господина в одном исподнем. Тот очнулся, в пьяном бреду потянулся к служанке, схватил ее за руки и понес какую-то околесицу. Кухарка, естественно, перепугалась, вырвалась и в слезах побежала жаловаться Мейеру, клянясь, что больше она в подвал ни ногой. Ненависть снова сжала голову Жоакина тисками, он боялся только одного – не сдержаться и придушить это ничтожество собственными руками.
Он тут же спустился в подвал и обнаружил там Леопольда, стоявшего в темном углу на четвереньках, в одной только долгополой белой рубашке, довольно грязной и заношенной. Графу было дурно с перепоя, и его тошнило прямо на каменный пол. Жоакина передернуло от омерзения. Он дождался, пока молодой господин откашляется, стиснул обеими руками кепку и обратился к нему:
– Герр Траубендаг, ваша светлость?
– Чего тебе, – сиплым голосом отозвался тот из угла.
– Позвольте сказать лишь одно. Вы граф и вольны делать со своей жизнью, что вам вздумается. Но не мешайте вашим людям спокойно и честно выполнять свою работу.
Леопольд осоловело уставился на дерзкого простолюдина. Вино еще туманило его взгляд и мешало сосредоточиться. Наконец он разглядел Жоакина, его основательную рослую фигуру и серьезное лицо.
– Не угодно ли вам, чтобы я проводил вас в одну из верхних комнат? – сухо спросил Жоакин.
– Сам дойду, – прохрипел Леопольд, поднялся и шаткой походкой, цепляясь за стеллажи с бутылками, двинулся к выходу.
***Отары овец наконец начали выпускать из загонов и уводить на ближайшее плато на весенний выпас. Теперь на их счет можно было не беспокоиться, пока не начнут снова ягниться.
Жоакин написал короткое деловое письмо управляющему соседнего поместья, располагавшегося ниже по течению, чтобы сообщить о начале сплава. Их хозяйства вынуждены были сотрудничать из-за особенностей реки: лесные угодья располагались на территории Ривхольма, поэтому бревна заготавливали местные работники, обрубая ветки и сучья. Подготовленные стволы спускали на воду, но россыпью – течение было слишком бурным, с порогами, и не имело ни малейшего смысла вязать древесину в плоты. Ниже, в долине, лес почти не рос, зато река была более спокойной. Там вступали в дело опытные плотогоны, что связывали стволы деревьев между собой и плыли на них до самого морского порта, где древесина шла уже разным покупателям. За это соседи получали щедрый процент от сделок.
Молодой человек внимательно перечитал текст послания и поставил лаконичную, без росчерков, подпись.
Теперь нужно было передать письмо с каким-нибудь мальчишкой из дворовых и проведать сплавщиков. Неподалеку от одной из ферм река делала коварный поворот, совсем не крутой на первый взгляд, но бревна там то и дело вылетали на берег. Туда вставали на вахту самые крепкие из мужчин и, стоя по бедро в холодной воде, длинными баграми отталкивали плывущие деревья, не давая им увязнуть в гальке и сцепиться между собой – это остановило бы весь поток.
Нередки были случаи, когда кто-то увечился, не удержавшись и оказавшись зажатым между двух бревен. Поэтому важен был каждый человек, и на берегу тоже, если понадобится помощь. Жоакин чувствовал себя спокойнее, находясь рядом, а потому отправился прямиком к сплавщикам.
Идя привычной дорогой, он заметил старого Юхана, который прихрамывающей походкой спешил ему навстречу. Жоакина посетило нехорошее предчувствие. Работник издали завидел управляющего и замахал руками: его-де он и ищет. Жоакин прибавил шагу, чтобы не заставлять старика бежать.
– Что случилось? Кто-то ранен? Кто-то из новеньких?
– Почти угадали, голубчик, только еще хуже. – Юхан хрипло и прерывисто дышал, уперевшись ладонями в костлявые колени. – Молодой господин учудил, гад такой, прости меня небо!
– Продолжай, – помертвевшими губами произнес Жоакин.