Последние дни Альма всё чаще стала уходить в поисках еды, у неё появились ухажёры, личная жизнь… А малыш подолгу оставался один, и женщина тревожилась, что он может замёрзнуть.
Наступил вечер перед Рождеством. Чтобы пробраться к туалету, ей пришлось чуть ли не тоннель прорыть в снегу. Щенка нигде не было видно. Он не показался из ямы, он не выполз из туалета.
– Рэм! – звала она, перекрикивая завывания ветра. – Рэм, где ты?
Обошла вокруг туалета, стала подниматься на холм. И вдруг услышала лёгкое, почти неслышное за метелью повизгивание. Бедный щеночек провалился в сугроб и не мог из него выбраться, сил не хватало. Снег набился ей в сапоги, в карманы полушубка, даже волосы, выбившиеся из-под шапки, были в снегу, но она пробиралась к нему, яростно вминая снег и прокладывая себе дорожку…
Когда она с Рэмом была уже у самых своих дверей, откуда-то появилась Альма, догнала их, стала передними лапами ей на грудь, обнюхала Рэма, убедившись, что он жив-здоров, а потом развернулась и стала уходить. Один раз обернулась, словно попрощалась с сыном.
Рэм живёт с Марией. Он вырос и ещё больше напоминает волчонка. А Альма по-прежнему одна, наверное, свобода для неё дороже всего. Пару раз она приходила к ним, спала с сыном в кресле, а потом ушла… Насовсем.
Много горя видеть довелось людям за последние годы. И переживать. Но когда Мария думает о войне, то почему-то сразу вспоминает растерзанное собачье тельце на цепи, с неснятым ошейником, разбросанное по кровавому снегу. Да видит одинокого, неприкаянного щеночка на холме, выглядывающего человека… И этот проклятый деревянный туалет, кривой, шаткий, как вся наша прифронтовая жизнь, не нужный никому, кроме одинокой, брошенной людьми собаки…
8 глава
Z
Z. Для кого-то это просто одна из букв, каких много в алфавите. А для нас, живущих в Донбассе, она стала символом всего, о чём мечтали и что неожиданно и стремительно исполнилось.
Между Донбассом, захваченным в 2014-ом и не отвоёванным, и ДНР пролегла граница. Сначала это были сложенные из бетонных кусков и мешков с песком блокпосты, потом они начали постепенно менять свой облик и в итоге превратились в настоящие таможни с досмотрами или, проще говоря, обысками. Унизительная процедура, когда тебя обыскивают с ног до головы, роются в твоих вещах, могут что-то вытянуть и забрать себе, и ты никому и никуда не пожалуешься, потому что беззащитен. Могут придраться к твоим документам. Обычно физиономии всех укров багровеют при виде рублей, паспорта ДНР, даже обычный пакет для продуктов, на котором отпечатаны сине-красно-чёрные полосы Республики, заставляют их бесноваться. Всё, связанное с Республикой, приводит их в бешенство, рождая желание над нами покуражиться. И, если передвигаешься в автомобиле, можешь часами, хоть и весь день стоять у шлагбаума и наблюдать, как деловые вояки ходят по площадкам, перекидываются фразами ни о чём, курят, пьют на ходу «каву» из стаканчиков и даже не смотрят в твою сторону, не приглашают на досмотр. А если выкажешь неудовольствие – тебя легко уберут из очереди и отправят восвояси, а то и могут забрать на штрафстоянку, где по косточкам разберут твой автомобиль.
Чтобы попасть в Донецк в последние два года, с приходом коронавируса, жители не присоединённой части Донбасса вынуждены были ездить туда через Россию. Расстояние между нашим посёлком и Донецком – 40 километров, это всего-то полчаса езды, а ты добираешься сутки в объезд, потому что прямая дорога закрыта. Это ли не идиотизм?
И вот вдруг 24 февраля все эти таможни и блокпосты в одночасье пали, как подданные перед своим повелителем. И сделала это одна единственная буква Z.
В квартире у Марии телевизор выключался только на ночь. Её мать, женщина 88 лет, плохо видела, из-за глаукомы ослепла на один глаз, ещё её доставали тромбированные вены, артритные суставы и в довершение букета болячек – перелом 13-го позвонка, из-за которого почти три месяца была вынуждена пролежать в постели. Новости из телепередач были единственным её утешением.
Февраль начинался как что-то среднее между концом марта и началом апреля: снега не было, шёл, изредка, мелкий, но упорный дождик. Морозом февраль точно не баловал. Тепло, сыро, немного мрачно, так как солнце показывалось редко. И грязь. Эта грязь была повсюду, земля в отсутствие солнечного тепла не успевала просыхать.
Мария приболела. В надежде, что это обычная простуда, поехала в районную поликлинику, чтобы пройти тест на вирус. К её неудовольствию тест оказался положительным. Только этого и не хватало! Значит, – подумала она, – и мама её заразилась. А ей в таком возрасте и таком состоянии болеть бы не следовало. До зарплаты оставалось несколько дней, а значит, и денег в обрез, поэтому в аптеке она лишь с завистью просмотрела выставленные на витрине и такие нужные ей сейчас лекарства, а взяла только антибиотик и таблетки от кашля. Надо бы и маме взять, но денег уже не хватит. «Станет лучше, – подумала она, – тогда и зарплату получу, и медикаментами обзаведусь». Лечиться и лечить маму – ей это всегда влетало в копеечку.
В магазин за продуктами, покинув аптеку, уже не пошла. Дома оставались макароны, крупы, сварят пока суп, кашу, как-нибудь проживут. До зарплаты оставалось каких-то три дня. Бывало и похуже.
Но осложнение, начавшееся после поездки в райцентр, где она ещё и под дождь попала, свалило Марию. Пару дней она совсем не поднималась с постели, температура была такой высокой, что ничем не сбивалась. А ещё пронзительный кашель, не дававший спать по ночам. Она была как в бреду: свернувшись калачиком и завалившись на бок, лежала слабая, со лбом, покрытым испариной, то приходя в себя, то снова проваливаясь в мучительные болезненные сны. Матери её тоже стало плохо, свистящее прерывистое дыхание её доносилось до комнаты Марии.
Хлеба в доме не было. Несколько дней ничего не варилось, последние продукты из холодильника грызли коты и собаки, которых тоже надо было чем-то кормить.
Так началось 24-е февраля.
С утра Мария решилась встать. Температура отступила, дав ей такую возможность. Она убрала на кухне разбросанный котами мусор, промыла кошачьи лотки для туалета, двух комнатных рыжих собак выпустила на улицу пробежаться по свежему воздуху. Изучающе окинула себя в зеркале: физиономия та ещё! Да и чего можно было ожидать после такой болезни?! Заставила маму выпить своё лекарство (ей оно нужнее), соврав, что таблеток хватит на обеих. Та покорно взяла из рук дочери стакан с водой и маленькую белую горошину.
Утро в их квартире обычно начиналось с включения телевизора. Кроме «России1» и «РТР Планеты» мать ничего не хотела смотреть. И боже упаси включить украинские каналы!
Какие там новости? Первое, что они услышали – это решение президента России, которое он принял ещё вчера, 23-го февраля. Мать от неожиданности чуть не выронила стакан и стала звать дочь, та пришла из кухни и тоже уставилась на экран.
– Вот и дождались мы, Машенька, – заплакав, сказала мать.
Несколько последних лет она, тяжело болея, просила Бога:
– Господи, дай мне дожить до того дня, когда они уберутся отсюда, когда придут наши. Ничего другого не прошу, только бы встретить своих, обнять. Неужели так и умру, не дождавшись?
С вечера ещё доносились до посёлка громовые раскаты артиллерии. Били из нескольких точек по близлежащим сёлам. Там как раз пролегала первая линия обороны украинской армии: сообщающиеся между собой окопы и блиндажи, зарытые в землю орудия, спрятанные под покровом овощехранилища и надёжно защищённые бетонными плитами САУ. Сёла эти были небольшие, но красивые – с прудами, старыми яблоневыми садами, необъятной ширью степей и перерезающих их посадок. Из жителей почти никого не осталось, только десятка два стариков, у которых детей либо не было, либо просто не хотели их обременять. Дома, жители которых временно выехали, вояки разграбили, всё вынесли, даже розетки из стен повырывали. Новой почтой отправляли награбленное добро. Машинами, доверху нагруженными, тащили рамы окон, мебель, велосипеды и мотоциклы, инструменты, лодки и прочее в райцентр, где специально для них открыли 3 пункта приёма Новой почты, один уже не справлялся с таким количеством посылок. А если кто из хозяев наведывался и заставал нациков в своём доме, рыщущих по закромам, то приставляли автомат к груди и шипели:
– Пiшов звiдсiль, тут твого нiчого нема.
Таких обстрелов, как этой ночью, давно уже не было. Люди научились за 8 лет различать прилёты и ответки. Когда выстрел слышнее взрыва, то это опять укры салютуют. Иногда взрыва не слышно, значит, не разорвались мина или снаряд, кого-то Господь уберёг. А были и такие случаи, что падает вхолостую снаряд, а на нём надпись «простите» или «всё, что можем». Среди украинских солдат есть и такие, у кого совесть не затопчена.
Как-то в 2018-ом ехала Мария с двумя учительницами в райцентр. Банкомата в посёлке не было, а как раз зарплата пришла. На блокпосту у кладбища их остановили, высокий военный лет 34-х попросился довезти его. Им было по пути, и хочешь – не откажешь. Он первым начал разговор, рассказал, что батальон их прибыл из Одессы, что сам он кадровый военный, в Одессе у него жена и двое сыновей. Уже подъезжая к городу, признался, что командование вызвало его на ковёр. Причина? Не выполнил приказ: не стал открывать огонь по указанным квадратам, сверился с картой, а там жилые районы, никакой армии ДНР и в помине нет. Слушая, женщины сочувствовали, понимали, что ждёт командира. Мария тогда вытащила из обложки паспорта бумажную иконку Божьей Матери, что всегда носила с собой, и протянула ему, сказав:
– Пусть охраняет Вас. Спасибо.
Он взял иконку, сунул в карман камуфляжной куртки, кивнул на прощанье и пошёл.
Ни командира этого, ни батальона из Одессы они больше не видели. Сразу же была проведена ротация.
С тех пор многое изменилось. На смену кадровым военным появились Правый сектор, Азов, Айдар, литовские наёмники что-то не поделили с нацбатальонными и устроили перестрелку прямо на спортивной площадке перед магазином, где гуляли дети. Эти новоиспечённые «защитники» были злее, безжалостнее. И соседний городок уже обстреливали, не заморачиваясь какими-то квадратами.
А тут вдруг такая ответка всю ночь! Что может быть приятнее для слуха? Наверное, тот, кто не жил во время войны, не испытывал всей глубины ненависти к врагу, вряд ли поймёт радость, переполняющую тебя при звуках родной артиллерии. «Наши стреляют», – с гордостью шепчешь ты, глядя в очерченное прилётами небо. Раньше Мария во время ночных перестрелок выходила на улицу, рискуя попасть под град осколков, и жадно прислушивалась, мысленно обращаясь к своим: родненькие, пожалуйста, ответьте! Но отвечали редко, и видеть на фоне ночного неба вздымающиеся багровые всплески разрывов на той стороне было больно до того, что, возвращаясь в кровать, она даже в сильные морозы оставляла приоткрытым окно, чтобы слышать, если вдруг «наши» ответят. Спустя годы, когда артиллерийские дуэли немного поутихли, ей не давала спать уже тишина…
Сейчас же канонада приближалась, мощные потоки лились и на соседнее село, и на водохранилище, где засел в старом доме отдыха Правый сектор, и на посадку, упирающуюся в Прочаны, превращённую украми в неприступный укрепрайон. Весь посёлок был окружён огнём.
– Маш, – робко и с надеждой взглянула мать на дочку, – а может, это наши наступают? Как думаешь? Больно громко сегодня…
Телевизор заморгал, пошли помехи, а потом вдруг на экране появилось изображение Путина, и ведущий сообщил о начале специальной военной операции.
– Ну, вот и всё… Это наши. И Россия с нами. Киеву гаплык. Теперь можно и умереть спокойно. Благодарю тебя, Господи… – и старая женщина дрожащей рукой перекрестилась, глядя на экран телевизора, с которого всё ещё смотрел на неё президент.
9 глава
Мы верили, что нас не бросят
Рассвет вставал над посёлком, из ночного полумрака выбирались белые дома, отряхиваясь, всплывали голые деревья. Прямая центральная улица, взбирающаяся от моста в гору, шевелилась, как живая: по ней двигалась военная техника, возглавляли её несколько танков. Шли они без выстрелов, но шум нарастал всё сильнее и сильнее, превращаясь в размеренный рёв. Никто их не встречал, дворы были пусты, окна и двери домов закрыты. Первые танки, доползшие до площади, остановились, сгрудились, несколько бойцов выбрались на землю, присели на корточки у клуба перекурить, а остальные, человек пять, отправились к зданию сельского совета, где всё ещё висел сине-жёлтый флаг. Один солдат помог другому дотянуться до поистрепавшегося куска материи, который тут же был сорван и брошен на землю. На его место водрузили сразу два флага – ДНР и России. Кто-то из военных корреспондентов снял на камеру этот момент, попавший потом в телезаставку новостей. Вместе с первыми колоннами боевой российской техники прибыли и известные военкоры Семён Пегов, Евгений Поддубный, Александр Коц. Сколько раз с замиранием сердца жители посёлка напряжённо вслушивались в их репортажи, а тут они оказались рядом, только выйди и расскажи, пожалуйся, но мало кто сумел их увидеть, потому что события развивались стремительно, потому что перестрелки не прекращались, и никто не рисковал выйти после такой бурной ночи на улицу. Бои за посёлок и его окрестности ещё шли. Не ожидавшие наступления украинские солдаты метались в ужасе под артиллерийским огнём в поисках укрытия и спасения. Часть из них разбежалась по посадкам, оврагам, камышам у реки, кто-то забился в укромные уголки, каких в посёлке немало, а кто-то залез в погреба брошенных домов. Были и такие, что воровали женскую одежду, перевоплощались и пытались вырваться из окружения, но их ловили, кое-кого сразу же расстреляли.
Марии очень хотелось выбраться на улицу, разузнать, что там происходит, и она бы вышла, если бы не её мать, которая и на минуту боялась остаться одна в квартире.
К тому времени газа уже не было, газовая труба, ведущая в посёлок, была перебита. Телевизор также не работал, пропало электричество. Тепло быстро ушло из жилья, остудив стены. Спасибо, что работали телефоны, зарядки в телефоне у Лидии Даниловны хватало обычно на две недели, батарея была хорошая, и телефон Марии исправно ловил интернет. Именно благодаря её телефону они и узнавали новости. Оказывается, наступление началось сразу в нескольких местах, не только на Донбассе, но и на Херсонщине, Киевщине – везде продвигалась российская армия. Украинская власть была в растерянности. Но 3 линии обороны в их местности – это серьёзная преграда. Восемь лет они готовились к обороне, все поля изрыли окопами, из Великоанадольского леса машинами возили брёвна, укрепляя и обустраивая блиндажи, переходы, огневые точки. Экскаваторы, бульдозеры – всё работало на них. Даже электричество провели, в землянках за старой фермой работали телевизоры с антеннами, направленными на Донецк и Мариуполь, так что они могли смотреть даже каналы ДНР.
Российская техника прошлась по посёлку и отправилась дальше, в направлении Волновахи, а за нею пришли батальоны ДНР. На их танках были большие буквы Z, а на рукавах, коленях армейской формы белые повязки, как отличительный знак – «свой». Куда ни глянь – везде стояла техника: у магазина на спортивной площадке тяжёлые танки, во дворе школы – крытые машины для перевозки бойцов. Вся площадь была заполнена машинами, перевозившими топливо для военной техники, чуть в стороне из двух таких машин раздавали людям бесплатно бензин, и мужчины шли вереницей с пустыми канистрами. Перед хозяйственным магазином в тупике были спрятаны пушки на платформе, а около кафе примостилась полевая кухня, там уже готовили еду, из кафе выносили большие начищенные кастрюли и грузили в машины. Как потом выяснилось, в этом же здании был и штаб. Сбоку магазина, расположенного напротив школы, с торца, разместился медицинский пункт оказания первой помощи. Туда везли и микроавтобусами, и грузовыми машинами раненых. Окровавленные носилки стояли, прислонённые к стене магазина, и пугали проходящих мимо людей. Военные врачи даже не присаживались, а ходили перед деревянной пристройкой в ожидании очередного подвоза. Носилки с ранеными клали прямо на землю в пристройке, делали осмотр, обрабатывали раны, кололи обезболивающее, кому-то делали искусственной дыхание, приводя в сознание, и сразу же отправляли машиной скорой помощи в Донецкие больницы. Этот пункт был виден из окна Марии, она часто подходила к окну, когда подъезжала очередная машина. Ночью врачи двигались по площадке с фонариками, свет был яркий и, то и дело, попадал в её окно, освещая комнату. Зажегся фонарь – значит, опять привезли раненых. Над одним из них ночью врач долго колдовал, Мария видела, как он стоял над раненым и что-то делал: то ли искусственное дыхание, то ли ставил капельницу; ночью трудно было понять, что именно, она только видела склонённую спину врача. Утром не выдержала и пошла к медпункту узнать, выжил ли раненый. На удивление Марии врачом оказалась женщина лет сорока, невысокая, плотная, в военной форме и ушанке. «Выжил, – к радости Марии сообщила она. – Сделали всё, что смогли. Теперь в Донецке будет лечиться». На вопрос Марии, как её зовут, женщина ответила:
– Зови Ласточкой.
А техника всё шла и шла, посёлок превращался в настоящий военный городок. Уставшие солдаты выбирались из своих боевых машин, искали, где бы расквартироваться. Почти в каждом доме находилось для них свободное место. В одной только школе сразу разместилось больше двух сотен военных.
А бои не прекращались. Украинские танки метались по окрестностям посёлка, стреляли хаотично, куда попадут, а наши танкисты пытались их перехватить и уничтожить. В соседнем селе один из снарядов угодил в дом, и были убиты мать с дочерью. Страшно подумать, но нашлись такие, что вечером пробрались в разрушенное строение и вынесли все ценные вещи. Войти можно было только перешагнув через лежащее на входе тело мёртвой хозяйки.
Ещё один снаряд поджёг дом Надежды Андреевны Кулик, пенсионерки. Пламя сразу охватило кухню, стоявшую чуть в стороне от дома, но, перебежав по сучьям густых деревьев, поглотило и небольшую кирпичную хату. Соседи прибежали на помощь, кто-то тащил вёдра с водой, а кто-то сумел из огня вынести на себе хозяйку. Тётя Надя, будучи в беспамятстве, лежала возле погреба, не приходя в сознание, а потом неожиданно для всех вскочила, схватилась за голову и в отчаянии прокричала:
– Там же все документы!
