Маг – хранитель Слова
– Люблю твои лекции! – восхитился Вайс. Чайник отозвался щелчком. загорелась красная лампочка. – О! Включился, стервец! Продолжай, я слушаю.
– Если пятьдесят-сто знаков, это, скорее всего, силлабическое письмо. В нём каждый знак соответствует слогу. Мне почему-то кажется, что мы имеем дело либо с первым, либо со вторым случаем. При иероглифическом письме, а это от пятисот знаков и больше, каждый символ соответствует отдельному слову, но я сомневаюсь, что строки в этих стихотворениях такие длинные. По нескольку десятков слов в строке – это даже для нашего Нугзаровича много.
– Ну, мы же не знаем, какие поэты живут в том мире, куда нас занесло. Может, они пострашнее наших?
– Прямо тебе скажу – страшнее наших не бывает.
– Вполне допускаю. Попробуем выписать на листок бумаге все повторяющиеся знаки. Как тебе такая идея?
– Давай. Только я сам выпишу. А ты занимайся чаем.
– Не доверяешь?
– Доверяю. Просто самому мне стало любопытно.
– Я знал, что тебе понравится. Работай…
Чайник как раз закипел. Даже при помощи магии Вайс не смог бы вскипятить воду так быстро. Всё-таки в научно-техническом прогрессе есть свои преимущества.
– Двадцать восемь знаков! – торжествующе воскликнул Исаев. – Ну, может на один-два редкоупотребимых больше. Это алфавит!
– Что нам это даёт?
– Уверенность в завтрашнем дне. Если письмо алфавитное, то к нему применимы методы позиционной статистики и логико-комбинаторный, а главное – метод фонетической и грамматической сочетаемости.
– Для меня сложновато. Принимай во внимание, что я всё-таки не лингвист, а горный инженер.
– Поясняю. Сначала нам придётся сделать анализ частоты употребления того или иного знака, затем – анализ позиций, в которых этот знак появляется. Приблизительно определяем функции знаков. Кстати, давай примем рабочую гипотезу, что книга написана людьми и речевой аппарат – лёгкие, гортань, язык, губы – подобен нашему. Если эти стихи писали разумные насекомые, которые общаются путём треска и пощёлкивания, или земноводные, обладающие пузырями-резонаторами, наша задача невыполнима.
– Но мы же видели людей, которые вообще ничем от нас не отличаются.
– А кто тебе сказал, что эта книга написана автором, проживающем в мире, где мы побывали?
– Я в это верю.
– Стыдись. Наука оперирует фактами, а не полагается на веру.
– Но чуточку веры мы оставим. Маги мы или технари-рационалисты?
– Я не против. Только назовём это не верой, а гипотезой.
– Принято! Что нам это даёт?
– Ещё в прошлом веке советский лингвист Борис Викторович Сухотин разработал алгоритм, который позволяет отделить гласные от согласных в буквенном тексте, на каком бы языке он не был написан. Лишь бы это был человеческий язык, а не речь шимпанзе-бонобо. Эту процедуру можно механизировать, используя компьютерную технику, но можно выполнить и вручную. Свойство человеческой речи таково, что гласные и согласные в ней распределяются достаточно равномерно. При этом в языках, допускающих значительные скопления согласных, редки скопления гласных, в языках же, допускающих значительные скопления гласных, скопления согласных либо редки, либо невозможны вообще. Учитывая эти особенности человеческой речи, нетрудно гласные буквы отделить от согласных. Кстати, гласных всегда меньше, это нетрудно доказать, анализируя любой из языков земного шара.
– Особенности человеческого речевого аппарата?
– Особенности артикуляции и слогообразования – гласный в слоге может быть только один, а вот согласных несколько.
– Итак? – Вайс поставил перед другом кружку чая, который из-за их высокоучёной беседы стал уже остывать.
– У нас есть ещё одна подсказка. Перед нами стихи!
– А значит, гласные будут всегда чередоваться в определённом ритме, и часть из них обязательно будет ударными?
– Вот именно!
– Так в чём же дело? Приступаем!
– А ты представляешь, какой это объём работы без компьютера?
– Представляю, – погрустнел Вальдемар. – Компьютер-то у нас есть! – Он кивнул в угол. – Но готов спорить на что угодно – в нём отсутствуют соответствующие программы.
– Их даже в нашем университете нет.
– Безобразие!
– И не говори…
– Но отступать я не собираюсь.
– Значит, нужны помощники.
– Нужны, значит, найдём.
– Хорошо. Ещё один важный момент.
– Какой?
– Может помочь сопоставление текста с материалами, которые написаны на родственных языках.
– Где же я тебе возьму материалы из другого мира?
– Не обязательно. Структура какого-нибудь из наших языков может быть похожей. Фонемы, лексемы, морфемы…
– Неприличным словами не выражаться! – воскликнул Вайс.
– Я тебе объясню их смысл, – устало улыбнулся профессор. – Завтра. Может быть. Если захочешь. Но попытка – не пытка. На какой из земных языков, по-твоему, похож этот текст? Смотри на строение букв… На тильды, циркумфлексы, аксан д’эгю и прочие диакритики. У букв может быть хвостик-сегиль или косой штрих, как…
– Как в польском мягком «эль»!
– Браво! Горный инженер постепенно становится лингвистом! Смотри на текст!
Вайс внимательно оглядел буковки. Кстати, следовало обратить внимания, что они были отпечатаны типографским способом. По старинке, но всё же не рукопись. Работать с печатным текстом легче, чем с рукописным.
– На что похоже? – настаивал Исаев.
– На синдарин, – пожал плечами Вальдемар.
– Да? А мне кажется, что на фарси…
– А зачем это тебе?
– Хотелось бы иметь хотя бы приблизительные представления о грамматике и лексике. Лучше всего это получается, если найти родственный язык или группу языков.
– Так вызови нашего магрибинца, пусть поможет разобраться с фарси.
Магрибинский колдун-отщепенец Али ибн Рашид жил в Донецке так давно, что никто не подозревал в нём приезжего. Выходец из раскалённых пустынь Северной Африки что-то не поделил со своими соплеменниками. Слухи ходили самые разнообразные. Самый невероятный из них крутился вокруг лампы с джинном, которую он нашёл в древнем захоронении и не захотел поделиться находкой с пашой Ахмадом ибн Залимом, который был избран на последнем Большом Магическом Диване главой всех южных колдунов. За подобный проступок по их законам полагалась смертная казнь, да не простая, а с продолжительными пытками. Само собой, Али ибн Рашид не одобрил решение руководства и, что называется, помахал рукой. На стареньком, но рабочем ковре-самолёте он преодолел две с половиной тысячи километров, счастливо избегнув средств ПВО доброго десятка государств, в воздушное пространство которых вторгся без разрешения. Попытался осесть в Киеве, не сошёлся с тамошним Советом магов-хранителей. Перебрался в Симферополь, но и здесь вступил в конфликт, на этот раз с татарской диаспорой. Тогда он прилетел в Донецк на том же ковре-самолёте, не обременённый большим количеством пожитков, и поселился неподалёку от недавно выстроенной мечети «Ахать Джами» в Куйбышевском районе на севере города.
С Вайсом они как-то сразу сдружились, поэтому только Вальдемар Карлович знал истинную причину разрыва отношений между Али ибн Рашидом и прочими колдунами Магриба. Беженец оказался единственным из заседающих в Большом Диване, кто выступил против поддержки магрибинскими колдунами ИГИЛа[10]. Чудом отбился от боевиков Ахмада ибн Залима и скрылся, как ему представлялось, на далёком севере. Улетать в Россию он побоялся – страна вечных снегов, страшных морозов, блуждающих по улицам медведей и никогда не заканчивающейся водки – нелегко выжить. Но несколько лет, проведённых в Донецке среди русских по ментальности людей, излечили его страхи, а война, которую киевский режим развязал против народа Донбасса, окончательно убедила в том, что, как он сам говорил, Украина и ИГИЛ – молочные сёстры. Или братья…
Али ибн Рашид так и не вступил в Совет магов-хранителей Донецка, но всячески помогал местным волшебникам на добровольных началах.
Исаев после недолгого размышления покачал головой.
– Пусть магрибинец отдыхает. Сам справлюсь.
– Ты уверен?
– Уверен настолько, что даже от твоей помощи откажусь… Эту задачу мы будем решать в одну голову. Как говорится – это наша корова и мы её доим…
– Ты отважен и безрассуден!
– Просто я прекрасен и скромен.
– Ну, как знаешь.
– Впрочем…
– Что?
– Далеко не уходи. Ты умеешь быстро считать в уме. Это нам пригодится нынешней ночью.
– Слушаюсь и повинуюсь! – Вальдемар снял несуществующую шляпу и шутливо раскланялся. – С сегодняшней ночи я – человек-калькулятор.
Он, не глядя, схватил с полки какую-то книгу. Авторы приносили их в штаб-квартиру Совета магов-хранителей в огромных количествах. И не мудрено. Ведь для всех жителей Донецкой Народной Республики это помещение принадлежало местному Союзу писателей, о чём свидетельствовала и табличка около двери с эмблемой СП ДНР и соответствующим текстом. Раскрыв книгу наугад, Вайс пристроился в кресле поближе к светильнику и начал читать. К несчастью, далеко не все книги, стоявшие в шкафу, отличал лёгкий слог и увлекательный сюжет. Многие были отменно занудны и попросту скучны. Примерно на пятой странице Вальдемар почувствовал, что глаза его слипаются, и неожиданно для самого себя провалился в сон.
Разбудил его удивлённо-восхищённый голос Исаева:
– Вставай! Проснись, Вальдемар! Нас ждут великие дела!
Вайс открыл глаза.
Профессор стоял посреди комнаты, опираясь на стол. Весь возбуждённый и взъерошенный. Взгляд его сиял. Наверное, с таким же лицом Архимед бегал по Сиракузам, выкрикивая своё: «Эврика! Эврика!»
– Я вижу, у тебя получилось… – пробормотал маг-хранитель, потягиваясь.
– Это удивительно, Вальдемар! Ты не поверишь!
– Тебе я верю.
– Я сам себе не верю. Это невероятно… – сказал Исаев уже спокойнее.
– Ну, поделись своим невероятным открытием.
– Эта книга называется «Поэтическая тетрадь».
– Так. Пока ничего удивительного.
– Стихи принадлежат некоему Ансельму де Турье.
– Никогда о таком поэте не слыхал. Он из какого Лито́[11]?
– Отставить шутки! Ты знаешь, на каком языке написаны стихи?
– На каком же? Только не говори мне, что это суахили.
– На русском! На русском, Вальдемар!!!
– Не может быть! – Вайс вскочил, будто в ягодицу ему впилось скорпионье жало.
– Язык русский, но алфавит – не кириллица. Я расшифровал его без труда. И уже прочитал первое стихотворение.
– А ну-ка! Давненько мне не читали стихов вслух.
– Слушай!
Профессор откашлялся и с чувством прочитал:
– Мой странный мир сплетают словеса:Глаголы, имена и междометья.Над городом раскинув эти сети,Я чётко слышу чьи-то голоса,Которые им вторят. Странный мирЖивёт в моём людском многоголосье:Какой-то странник милостыню просит,Раскуривает трубку кирасир,Девица продаёт вчерашний хлеб,Мошенник притворяется, что слеп,Юродивый своим гордится срамом,У горожан пустыня в головах,И все они воплощены в словахПо повелению одной прекрасной дамы.– Это же какой-то… сонет… – недоумённо произнёс Вальдемар.
– И очень недурственный, доложу я тебе.
– Я и сам вижу. И картинка-то знакомая. Тебе не кажется?
– Ещё как кажется. Кирасир, девица с хлебом, юродивый…
– Пустыня в головах – это о многих можно. Не маркер…
– Но все они воплощены в словах…
– По повелению одной прекрасной дамы! Cholera jasna! – как всегда в минуты волнения, Вайс перешёл на польские ругательства. – Psja krew! Как она нас обвела вокруг пальца. Как младенцев, niech mnie djabel porwie!
– Да, мастерски, – согласился Исаев. – Но зачем?
– Вот этого я не знаю. И даже не догадываюсь.
– И у меня что-то пазл не складывается.
– И книгу хотела стащить.
– Но зачем?
– Ты повторяешься.
– Знаешь, мне почему-то очень захотелось разгадать эту загадку.
– Мне тоже. Но главное в нашем деле что?
– Делать дело?
– И это тоже. Но самое главное – не угодить в западню.
Вальдемар взмахнул тростью, рисуя в воздухе огненную литеру «ферт». Почему-то он считал, что она приносит ему удачу.
Акт пятый, околопоэтический
Поэты и демоныСтук в дверь сопровождался настойчивым требованием:
– Квентин, просыпайся! Вставай, Квентин! Уже полдень! Солнце в зените!
Квентин де Грие, недавний выпускник университета в Салуццо, а ныне странствующий поэт, перевернулся на другой бок и потянул подушку, чтобы накрыть голову. Меньше всего сейчас ему хотелось просыпаться и вставать, пускай уже далеко не утро. Поэтам много позволено. Например, спать почти до вечера. Это тебе не инженер на руднике или металлургической мануфактуре. Тем, хочешь не хочешь, надо быть рядом с рабочими, чтобы направлять их труды и следить за правильностью выполнения технологий. А поэт может всю ночь скрипеть гусиным пером или даже просто сидеть, пялясь в окно на полную луну и дожидаясь вдохновения, а потом спать, сколько захочется.
– Квентин, немедленно вставай! Ты опоздаешь!
В низком и мелодичном голосе Ансельма де Турье, одного из лучших исполнителей собственных песен в Империи, зазвучал металл. Чего доброго, дверь сломает. Это он с виду мягкий и деликатный, но если решил чего-то добиться, то идёт к цели напролом, не замечая преград и презрев трудности.
Квентин поднялся, накинул шлафрок, сунул ноги в мягкие тапки. Глаза упрямо отказывались открываться. поэтому к двери он прошёл почти на ощупь. Откинул щеколду.
– Ни днём, ни ночью от тебя покоя нет, Ансельм…
Он не солгал и не преувеличил, хотя имел склонность к поэтической гиперболизации. Вчера их посиделки затянулись сильно за полночь, то есть спать друзья легли уже сегодня. Ансельм написал новую песню, но никак не мог определиться с правильным припевом – у него получилось пять различных вариантов, каждый по-своему хорош. Пришлось отправить слугу, одного на двоих, за вином в ближайшую харчевню. Разбитной малый по имени Гратен принёс не один, а два кувшина, справедливо полагая, что лучше один раз напрячься, чем бежать второй раз среди ночи. Теперь у Квентина болела голова. А вот Ансельм, похоже, чувствовал себя прекрасно, как будто пил ключевую воду.
– Ты забыл, куда мы сегодня собрались? – обрушился он на друга.
– А куда? – уставился на него Квентин.
– Вот ты даёшь! Мы идём на поэтический вечер его светлости графа фон Роге-Шёнау!
– Это тот носатый и горбатый старикан?
– Да! – Ансельм решительно толкнул Квентина с порога. – Долго я буду стоять, как невезучий кредитор? – Это тот самый носатый и горбатый старикан, у которого золото никогда не заканчивается! Таких меценатов осталось мало и скоро не будет совсем. ты хочешь переехать из этих трущоб в респектабельную гостиницу в старом городе?
– Хотелось бы… – неуверенно протянул Квентин.
– Одеваться в шёлк и бархат вместо сукна?
– Ну, не знаю… Сукно практичнее бархата.
– Ты прекращай свои рудокопские штучки! Не для штольни одеваешься, а для выступления перед благодарными слушателями!
– Хорошо. Я согласен в шёлк и бархат.
– А есть на завтрак жареных перепелов и персиковое желе? Пирожные с заварным кремом?
– Ну, было бы неплохо, – грустно согласился Квентин, который с детства предпочитал хорошо прожаренную оленину.
– И самое главное… – Ансельм понизил голос до театрального шёпота. – Все женщины вокруг будут падать к нашим ногам.
– Это, конечно, аргумент, – кивнул Квентин. – Весомый и убедительный. Но ты тоже не готов.
Друзья снимали две крошечные мансардные комнаты в дешёвой гостинице небольшого городка Кантовьехо. Кроме кровати в каждой из них помещались узкий платяной шкаф, тумба с тазом и рукомойником и стул. Зачем хозяин гостиницы поставил стул, если стол всё равно не помещался, не ведал никто. Скорее всего, из вредности. Квентин уже несколько раз впотьмах бился коленом или пальцем ноги о твёрдую деревяшку. Слуга ночевал по очереди – то у Квентина, то у Ансельма.
– У нас есть ещё время! – воскликнул де Турье. – Кто-то же должен держать в уме весь план кампании и вести нас к успеху?!
– Значит, собираемся?
Квентин только сейчас вспомнил, о чём они сговаривались прошлым вечером. Ну, как можно пропустить поэтический вечер, который устраивает его светлость граф фон Роге-Шёнау? Кантовьехо – город маленький. Когда-то давно он был пограничной крепостью, преграждавшей путь северным варварам, которые терзали границы Империи. Давно. Лет триста тому назад. В память о том времени остались мощные укрепления Старого города. Там и сейчас жили, как правило, потомки офицеров гарнизона и ветеранов, выслужившихся на защите родной державы. В новом городе, за пределами стен и давно высохшего рва, селились купцы, инженеры и прочий учёный люд, хлынувший сюда после установления прочного мира. Три века назад император Луций Октавиус Непобедимый убедил вождей варварских племён, что принести вассальную присягу и пользоваться благами цивилизации наравне с его верноподданными гораздо выгоднее, чем постоянно проливать кровь и терять самых сильных и храбрых воинов в попытке сломить мощь имперских легионов. Сейчас варвары трудились на копях и рудниках, снабжая мануфактуры и заводы ценными рудами – медной, железной, оловянной, разрабатывали россыпные месторождения серебра и самоцветов. Здешние бериллы, топазы, морионы славились на весь мир и пользовались популярностью у мастеров-ювелиров. Кантовьехо стал торгово-промышленным центром, но культурная жизнь не развивалась здесь так же успешно, как, например, в Вальяверде или Сальгареде. Что поделать – север, а поэты, как птицы, тянутся к тёплым краям.
Ещё не так давно Квентин де Грие служил здесь на сталелитейном производстве. Инженеры, выучившиеся в университете в Салуццо, славились на весь мир, какое бы поприще не выбирали. Перед этим он пару лет проработал на угольных копях, но готовить шихту[12], придающую чугуну или стали особые свойства, гораздо увлекательнее, чем следить, чтобы шахтёры правильно устанавливали крепёжные стойки. Стихи он писал ещё со студенческих времён, но не придавал им особого значения. И вдруг, оказавшись на собрании поэтов Кантовьехо, узнал, что его строчки не хуже, чем у многих других. Можно даже сказать, лучше, чем у многих других. Для самого Квентина эта новость стала полной неожиданностью. Он начал посещать различные поэтические вечера-читки по кругу, стихотворные дуэли, завёл несколько полезных знакомств. Зачем? Вначале попросту от скуки, а потом увлёкся. И вот в начале минувшего лета в Кантовьехо явился с выступление известный исполнитель стихов под музыку или, как подобных ему называли здесь на севере, бард Ансельм де Турье. Без преувеличения, один из лучших поэтов на просторах Империи. Он путешествовал, искал новых впечатлений и черпал вдохновение из красивейших горных пейзажей.
Выступление Ансельма де Турье перед поэтами и поклонниками поэзии Кантовьехо произвело настоящий фурор. Без преувеличения, его вынесли на улицу на руках. Потом состоялась дружеская вечеринка у коменданта крепости генерала Джеромо ди Пальмо, куда был приглашён и подающий надежды поэт Квентин де Грие. Там они с Ансельмом и познакомились. Обоим показалось, что они знают друг друга уже много лет. Несмотря на небольшую разницу в возрасте (Ансельм был чуть старше), они, что называется, говорили на одном языке. Цитировали одних и тех поэтов из классического наследия, смеялись над одними и теми же шутками, испытывали неприязнь к одним и тем же типажам из числа провинциального литературного сообщества. Ансельм довольно быстро убедил Квентина, что подлинное призвание у него не горны, мехи и различные типы закалок стальных валов, поршней и зубчатых колёс, а поэзия. Де Грие получил расчёт у хозяина мануфактуры и с головой погрузился в стихосложение.
Беда пришла откуда не ждали. Вместе со скучной работой закончились и свободные деньги. В больших городах Империи каждый поэт норовит примкнуть к компании, собравшейся вокруг того или иного мецената. Сами по себе стихи дохода не приносят, но почти всегда находятся богатые любители поэзии, готовые поддержать звонким серебром и чеканной золотой монетой умелого стихотворца или талантливого барда. В Кантовьехо меценатов не хватало. Так бывает – поэтов, претендующих на вознаграждение, много, а желающих расстаться с деньгами богачей мало. В таких случаях вокруг каждого мецената собирается группа стихоплётов, ревностно оберегающая свои права на поддержку. Будь ты трижды талантлив, но если тебя не захотят впустить в свой круг, то и не пустят. Как говорится, никакой личной неприязни, только трезвый расчёт.
Друзья сократили расходы насколько могли. Они бы и покинули северную твердыню, нисколько о том не жалея, перебравшись в столицу, но… Чтобы купить билеты на самобеглый дилижанс или нанять рыдван, перевозящих пассажиров по старинке, на конной тяге, нужны деньги. Да и прибыв в Вальяверде, Сальгареду или Салуццо, не будешь петь на перекрёстке – это удел совсем уж обнищавших или отчаявшихся.
Оставалось ждать и надеяться на чудо. Ждать, перебиваясь случайными заработками. И Квентин, и Ансельм легко могли выиграть любую поэтическую дуэль, забрав денежный приз. Только местные стихотворцы боялись с ними связываться, а приезжие не баловали Кантовьехо посещением.
Но чудо случилось. Ведь рано или поздно мечты сбываются, а чудеса происходят наяву.
В город прибыл граф фон Роге-Шёнау – представитель древнего рода, чьи предки командовали легионами и когортами первых императоров. С тех пор многое изменилось. Фон Роге-Шёнау из воинов и полководцев стали промышленниками и предпринимателями. Сам носатый и горбатый старикашка Фридрих фон Роге-Шёнау, тридцать четвёртый граф в их роду, владел крупнейшим банком и купался в деньгах. На север он приехал, желая скупить несколько литейных мануфактур, а заодно положил глаз на самые богатые серебряные прииски. Заодно решил показать широту души, объявив, что отныне становится меценатом и готов содержать два десятка поэтов. Это для начала, а там, возможно, и больше.
Упускать такую возможность было нельзя. Друзья решили во что бы то ни стало завладеть вниманием графа, а после и определённой частью гонораров, которые он вознамерился тратить на поэзию.
Собирались они быстро.
Гратен едва не сбился с ног, бегая между двумя комнатами и подавая то кувшин с тёплой водой и мыло, то бритву и полотенце. Потом дошёл черёд и до начищенных с вечера ботфортов, камзолов, кое-где зашитых, но совсем незаметно, шоссов, шляп и плащей, с которых были сняты все пылинки до единой. И, конечно же, перевязи со шпагами. Квентин, довольно серьёзно обучавшийся фехтованию в университетские годы, добавил ещё и ножны с кинжалом, прикреплённые к поясу сзади.
Осенью на севере темнеет рано. Всего каких-то пару часов после полудня и наступят сумерки. Гостиницу они покинули, когда клепсидральный колокол на башне пробил час пополудни. Чтобы успеть до темноты в Старый город пришлось поторопиться. Квентин, дольше проживший в Кантовьехо, шагал впереди. Он неплохо ориентировался в хитросплетении улиц и рассчитывал, срезав путь через два переулка, выскочить прямиком к южным воротам, стража на которых давно уже не стояла. А оттуда и до особняка, который арендовал Фридрих фон Роге-Шёнау, рукой подать.
Но в первом же переулке дорогу им заступили мрачные фигуры в чёрных плащах с капюшонами, низко надвинутыми на лица.
Замыкавший маленький отряд Гратен громко ойкнул.
– Это что ещё за новости? – задал риторический вопрос Квентин, нащупывая рукоять шпаги.
– Думаю, кто-то из местных поэтов очень не хочет видеть нас у его светлости, – шепнул Ансельм. – Но не исключаю, что видеть нас как раз хотят. Но в гробах. Красивых, с бархатом и глазетом.
– Ах, так! – де Грие почувствовал, как в его сердце закипает ярость, и заставил себя успокоиться. В бой нужно вступать хладнокровно, чтобы не наделать ошибок. – Насчёт гробов они погорячились. Трое? Какая самонадеянность! Ансельм!
– Что?
– Постарайся просто не мешать мне. И прикрывай спину по мере возможности.
Его клинок блеснул в слабом предсумеречном свете.
Де Турье тоже обнажил шпагу. Откровенно говоря, фехтовальщик был из него, как из кузнеца белошвейка. Но какие-то азы благородной игры клинков он тоже постигал в юности и, по крайней мере, мог продержаться полдюжины выпадов и не погибнуть сразу.
– Гратен! – продолжал Квентин.
– Слушаю, господин!
– Держись позади нас, под клинки не лезь.
– Как прикажете, господин! – в голосе слуги звучало неприкрытое облегчение.
Незаметным движением де Грие обнажил кинжал, но держал его, прижимая клинок к предплечью. Так и парировать рубящие удары легче, и враги не заметят до поры до времени. Поэт расстегнул медную фибулу, сбрасывая плащ. Шагнул вперёд.
– Кто первый?
Преградившие путь незнакомцы молчали, не двигаясь с места. Если бы хотели напугать чужаков, то сейчас уже орали бы, выхваляясь, и размахивали оружием. Но нет. Молчат, ждут чего-то. Больше похожи на хладнокровных наёмных убийц. Неужели, у поэтов Кантовьехо такие суровые нравы? Впрочем, поэты везде и всегда – люди жестокие, беспринципные и готовые на всё для того, чтобы пристроить свои стихи в тёплое местечко. Квентин впервые в жизни пожалел, что не носит с собой пистолет. Эх, пугануть бы сейчас их выстрелом!