Прокаженный из приюта Святого Жиля

Глава вторая

Сэр Годфри Пикар и его супруга явились к вечерне со всей торжественностью. Маленькая фигурка Иветы де Массар между ними напоминала ведомого на заклание агнца. Пожилая служанка с грубым лицом несла молитвенник леди Пикар. Сэра Годфри тоже сопровождал слуга. Девушка сняла с себя роскошное убранство и пришла в простом легком платье. Поверх пышной золотой копны ее волос была накинута вуаль. Стояла ли невеста, опускалась ли на колени, она все время держала очи потупленными долу, а лицо ее оставалось бледным и невыразительным. Стоявший среди братии Кадфаэль следил за девушкой с сочувствием. Чем дольше он на нее смотрел, тем большее любопытство его разбирало. В каком родстве могла она состоять с крестоносцем, чье имя стало легендой для его современников? Правда, это новое поколение уже забыло его. Не успевает пройти и сорока лет со дня смерти, как человек действительно умирает.

В конце вечерни, когда братья отправились ужинать, Ивета встала с колен. Не разнимая сложенных рук, она торопливо пошла вперед, в часовню Богоматери. Там перед алтарем она вновь упала на колени. Кадфаэлю показалось, что Агнес Пикар хотела последовать за ней. Судя по всему, тетушке помешал лишь муж, предостерегающе коснувшийся ее плеча: приор Роберт Пеннант, всегда внимательный к знатным, как и он сам, нормандцам, подступил к супругам во всем великолепии своего облачения с каким-то вежливым приглашением, от которого невозможно было легко отказаться. Бросив напоследок цепкий взгляд на благоговейно застывшую фигурку племянницы, казалось целиком поглощенной страстной молитвой, госпожа с изяществом покорилась и зашагала рядом с приором, опершись на руку мужа.

Кадфаэль отужинал в кругу братии очень быстро: его все еще волновали события этого дня. Увы, против них его травы были бессильны. К тому же у него, благодаря неиссякаемому усердию брата Освина, было чем занять вечер.

Ивета стояла на коленях до тех пор, пока все вокруг не затихло. В наступившей тишине прошло еще несколько минут. Наконец и голос приора, услужливый и предупредительный, замер вдали. Тогда девушка поднялась на ноги и, пробравшись к южной двери, стала с осторожностью осматривать обитель. Отец Роберт увел гостей в сад, дабы супруги могли полюбоваться прощальным цветением заботливо выхаживаемых им роз. Вся компания стояла там, спиной к девушке. Площадка двора перед ней была совершенно безлюдна. Подобрав юбки и призвав всю свою храбрость, Ивета – только одна она ведала, с каким героическим усилием и с какою ничтожной надеждой, – выбежала, точно преследуемая котами мышь, на большой двор и в отчаянии огляделась по сторонам.

Это место было ей совсем незнакомо, она очутилась здесь впервые; между странноприимным домом и покоями настоятеля она видела зелень плетеных изгородей, окаймлявших узенькую аллейку, и еще дальше – кивающие ей верхушки деревьев. Там должен быть сад, и сейчас в нем наверняка пусто. Он сказал, что будет ждать ее где-то там, и, проезжая мимо, она дала ему знать, что не обманет его ожиданий. И зачем только она это сделала? Они смогут лишь проститься, ничего более. И все же Ивета рвалась навстречу ему с такой отчаянной храбростью, которую ей следовало бы найти в себе раньше, пока еще не было все кончено. Теперь она уже торжественно обручена, и заключенный договор налагает на нее обязательства не менее суровые, чем сам брак. Куда легче уйти из жизни, чем выскользнуть из силков подобной сделки.

Ивету обступили густые зеленые стены, здесь было сумрачно. Она глотнула воздуха и торопливо пошла вперед, не зная точно, куда держать путь. Дорожка, идущая направо, повела ее вдоль задов странноприимного дома по одну сторону и рыбных прудов по другую. Миновав второе озерцо и пешеходный мостик, девушка подошла к воротам в стене из рыхлого камня. Миновав эти ворота, она почувствовала себя в неизмеримо большей безопасности, чем раньше, а волна сладкого и чуть пряного запаха, которую вздымали ее влекущиеся по зелени юбки, приносила странное ощущение спокойствия и уюта. Розмарин с лавандой, тимьян с мятой и прочие травы наполняли сад за стеной дивным благоуханием, хотя нынче, по осени, в нем уже чувствовалась горчинка: еще немного – и этот запах уйдет в прошлое, вся природа погрузится в зимнюю спячку. Пик летней пышности уже миновал вместе с жатвой.

Из беседки в стене высунулась рука и поймала запястье Иветы. Торопливый голос шепнул:

– Сюда, быстро! Тут в углу есть сарайчик… домик травника. Идем! Здесь никто нас не станет искать.

Каждый раз, когда Ивете удавалось к нему приблизиться – а такая возможность выпадала очень нечасто и длилась очень недолго, – девушку пугала и в то же время успокаивала внушительность фигуры юноши: он был так высок, широкоплеч, длиннорук, гибок, с узкими бедрами, что, казалось, окружал ее несокрушимой стеной, словно башня, в которой Ивета могла укрыться от всяких опасностей. Но девушка знала, что, увы, не от всяких, и знала, что он так же несчастлив и уязвим, как и она сама. От этой мысли ей делалось страшно – даже больше, чем за себя. Эти высокородные господа, стоит им только взъесться, могут с легкостью уничтожить юного дворянина, каким бы рослым и сильным он ни был и как хорошо ни владел бы оружием.

– Сюда могут прийти, – прошептала она, вцепившись в его руку.

– В такое время, вечером? Никто не придет. Сейчас они ужинают, а потом отправятся в здание для капитула.

Он потянул ее за руку, увлекая за собой в деревянный домик, где на полках блестело стекло, а оставленная слабо гореть до новой надобности жаровня казалась огненным глазом, светящимся в полумраке. Юноша не стал закрывать отворенную дверь. Лучше было ничего там не трогать, чтобы не выдать монахам, что в домик наведывались незваные гости.

– Ивета! Ты пришла! Я боялся…

– Ты же знал, что я приду!

– …боялся, думал, за тобой будут все время следить, и следить слишком пристально. Слушай меня, у нас мало времени. Ты не должна и не будешь отдана этому грубому старику. Завтра, если ты только мне доверяешь и если хочешь бежать со мной, приходи сюда снова в это же час…

– О Боже! – сказала она с тихим стоном. – С чего мы взяли, что у нас есть путь к спасению?

– Но его не может не быть, он должен быть! – с настойчивой яростью вскричал юноша. – Если ты действительно этого хочешь… если ты любишь меня…

– Если я люблю тебя!

Ивета припала к нему. Ее маленьких тонких рук не хватало, чтобы заключить в объятия все его мощное тело, но она стремилась охватить руками как можно больше. И в этот самый миг в дверях появился ничего не подозревавший брат Кадфаэль. Обутый в легкие сандалии, он бесшумно прошел по ухоженной тропинке и внезапно заслонил своим телом свет сумерек, льющийся из сада. Увидев его, молодые люди вздрогнули и отшатнулись друг от друга. Монах, однако, был изумлен куда больше их, да и, судя по лицам влюбленных, он мало напоминал мрачного преследователя, за которого они приняли его в первый миг. Ивета отпрянула и вжалась спиною в бревенчатую стену домика. Йоселин же продолжал недвижно стоять близ жаровни. Но молодые люди тотчас же вновь овладели собой – скорее от отчаяния, чем от присутствия духа.

– Умоляю простить меня, – взяв себя в руки, невозмутимо произнес Кадфаэль. – Я и не думал, что здесь меня ждут больные. Понимаю: вас, конечно, направил ко мне попечитель лазарета. Он знал, что я буду работать тут до повечерия.

Кадфаэлю, разумеется, ничего не стоило обратиться к ним по-валлийски. Но нежданные гости должны были, с Божьей помощью, оценить и ту спасительную уловку, которую он столь поспешно им предлагал. В безвыходном положении сообразительность, как правило, обостряется. К тому же монах, в отличие от них, уже слышал шуршание женского платья за дверью, стремительно приближающиеся женские шаги, яростные и быстрые. Он встал у жаровни и, чиркая огнивом о кремень, принялся разжигать масляную лампу. Не успел он справиться с этим, как в дверях появилась высокая, грозная фигура Агнес Пикар. Брови ее были сведены вместе так, что образовывали одну ровную непрерывную линию.

Подрезав фитиль, брат Кадфаэль запалил его и повернулся, чтобы собрать в коробку целительные лепешки, оставленные подсушиваться братом Освином. Лепешки были составлены из ветрогонного порошка, пропитанного клейкой смолой, и напоминали маленькие белые блинчики. Это занятие дало Кадфаэлю возможность попрежнему держаться спиной к стоящей в дверях женщине, хотя он прекрасно знал о ее присутствии. Поскольку было ясно, что ни молодой человек, ни девушка покамест не в силах вымолвить ничего членораздельного, монах продолжал вести беседу сам.

– Виной всему ваше утомительное путешествие, – увещевающе сказал он, закрывая коробку с лепешками, – из-за него-то у тебя, госпожа, голова и разболелась. Ты очень разумно сделала, что обратилась за помощью к брату Эдмунду, на головную боль нельзя просто махнуть рукой, ибо она лишает сна, который тебе сейчас так необходим. Я дам тебе настой, молодой человек ведь не против подождать?..

Йоселин наконец-то пришел в себя, он решительно повернулся в сторону грозной фигуры в дверях и пылко подтвердил: да, конечно, он с радостью подождет, пока госпожа Ивета примет нужное снадобье. Кадфаэль достал с полки чашечку и из длинного ряда бутылей выбрал одну. Он уже наливал жидкость в чашку, когда раздался голос – пронзительный и холодный, как тонкая сталь. Они услышали:

– Ивета!

Все трое разом обернулись. Им удалось очень правдоподобно разыграть удивление. Агнес прошла в домик, подозрительно прищурив глаза.

– Что ты здесь делаешь? Я искала тебя всюду. Все ждут тебя к ужину.

Кадфаэль понял, что надо предупредить те слова, которые могла от страха и растерянности выдавить из себя девушка.

– Твоя племянница, госпожа, – сказал он, – после изнурительной поездки испытывает обычное недомогание. Брат Эдмунд был совершенно прав, направив леди Ивету ко мне. – Он подал Ивете чашку. Та машинально взяла ее. Лицо девушки оставалось белым как мел, лишь по глазам можно было заметить, как она испугана и растеряна. – Выпей прямо сейчас, перед ужином. Не бойся, это пойдет тебе только на пользу.

Питье действительно могло принести лишь пользу – неважно, болела у нее голова или нет, ведь монах налил в чашку одно из своих лучших вин. Он берег его для своих любимцев, ибо дивного напитка удавалось заготовить лишь очень немного. И целитель был вознагражден: в глазах девушки, полных отчаяния, промелькнула искорка изумления и удовольствия, пусть даже вскоре погасшая. Ивета вернула пустую чашку и слабо улыбнулась. На Йоселина она и вовсе не решалась взглянуть.

– Спасибо тебе, брат, – еле слышно проговорила девушка. – Ты очень добр. – И затем, обращаясь к замершей у дверей и мрачно наблюдавшей за нею опекунше: – Прости, что задержала, тетушка. Теперь я готова.

Не сказав больше ни слова, Агнес Пикар отошла от двери, жестом холодно приглашая племянницу выйти первой. Глаза тетки недобро блестели, она неотступно следила за девушкой, пока та выходила. И прежде чем последовать за нею, Агнес бросила на молодого человека долгий выразительный взгляд, грозивший всеми возможными бедами. Хоть правила вежливости и были соблюдены, но стало совершенно ясно, что ввести в заблуждение мадам Пикар не удалось ни на одно мгновение.

Невеста с опекуншей ушли, затих шорох юбок. Наступило длительное молчание. Двое оставшихся в домике мужчин беспомощно смотрели друг на друга. Затем Йоселин, испустив громкий стон, бросился на скамью, стоявшую у стены.

– Было бы справедливо, чтоб старая ведьма свалилась с мостика и утонула в пруду – прямо сейчас, в этот миг, пока она еще над ним! Но разве сбывается то, что справедливо? Брат, не сочти меня неблагодарным: я чрезвычайно ценю твою находчивость и участие. Но, боюсь, все это ни к чему. Надо думать, она уже некоторое время подозревала меня и теперь найдет способ рассчитаться со мной за все.

– И возможно, будет права, – искренне сказал Кадфаэль. – Да простит мне Бог мою ложь!

– Ты не солгал. Если Ивета и не страдает от головной боли, то испытывает боль похуже – боль сердечную. – Юноша сердито запустил пальцы в копну льняных волос и припал головою к стене. – Что за питье ты ей дал?

В порыве чувств Кадфаэль вновь наполнил чашку и подал юноше.

– Попробуй! От такого зелья тебе тоже вреда не будет. Одному Богу ведомо, заслуживаешь ли ты его, повременим с выводами до тех пор, пока я не узнаю о тебе больше.

Ощутив вкус вина, юноша удивленно поднял брови. Они были выразительно изогнутые, словно крылья, и куда более темные, чем его волосы. Лоб и щеки юноши покрывал густой золотистый загар, свидетельствующий о жизни на воздухе и редкий у таких белокожих блондинов. Гость с некоторой опаскою рассматривал Кадфаэля. Глаза его были такими же лучезарно-синими, какими монах запомнил их у приюта Святого Жиля – точно васильки на пшеничном поле. Нет, этот парень не был похож на соблазнителя или обманщика, скорее напоминал школяра-переростка – искреннего, нетерпеливого, сметливого, но наверняка не умудренного опытом. Сметливость и мудрость не всегда ходят в одной упряжке.

– В жизни не пробовал лекарства вкуснее! Ты правда был необычайно великодушен к нам, да и на редкость находчив, – тепло сказал обезоруженный юноша, – хотя ничего не знал о нас и никогда нас раньше не видел!

– Да нет, я уже видел вас обоих, – возразил Кадфаэль. Он принялся взвешивать и ссыпать в ступку различные травы для грудного эликсира, а затем взял маленькие мехи, чтобы раздуть пламя в жаровне. – Мне надо сварить снадобье от кашля, пока не началась вечерняя служба. Ты не будешь возражать, если я поработаю?

– Я тебе мешаю. Простите меня! Я и так уже надолго оторвал тебя от дела.

Но уходить гостю явно не хотелось: его сердце было переполнено всем случившимся, юноше требовалось поделиться с кем-то, но с кем? Разве что с таким вот совершенно случайным знакомым, с которым и свидеться-то, наверное, больше никогда не придется.

– Впрочем… Нельзя ли остаться?

– Разумеется. Ты же свободен сейчас, значит, можешь остаться. Ты служишь Юону де Домвилю, а он, как я себе представляю, не дает слугам спуску. Я ведь видел тебя, когда ты проезжал мимо приюта Святого Жиля. И госпожу я тоже там видел.

– Так вы были там? Что с тем стариком? Он не пострадал?

«Господи, благослови парня, он искренне беспокоится, – мысленно произнес Кадфаэль. – Сам в бедах по уши, а все еще способен негодовать, когда попирают чужое достоинство».

– Нет, ни душою, ни телом. Несчастные, подобные ему, живут в таком унижении, что невозможно унизить их еще больше. Он и внимания не обратил на этот удар.

Любопытство помогло Йоселину отвлечься от собственных бед.

– И ты был среди них? Среди этих людей? И ты – прости, если я ненароком обижаю, – ты не боишься среди них находиться? Не боишься заразы? Меня всегда интересовало… Я думал: кто-то ведь с ними возится. Я знаю, они вынуждены жить вдали от людей. Но не могут же они обходиться совсем без человеческой помощи?

– Что касается страха, так в нем просто нет никакого смысла, – сказал Кадфаэль, всерьез призадумавшись. – Когда доходит до дела, страх исчезает. Разве ты отшатнешься от прокаженного, если ему понадобится взять тебя за руку или, наоборот, тебе его, чтобы вместе уйти от опасности? Сомневаюсь. Некоторые, быть может, так бы и сделали, но насчет тебя я сомневаюсь. Ты сперва сделаешь, что нужно, и только потом примешься размышлять. И тут уж бояться – попросту даром время терять. Тебя ведь сегодня не ждут за столом твоего господина? Что ж, оставайся и поведай мне о себе, если хочешь. Ты мой должник: самое малое – тебе следует извиниться, а лучше – вознаградить меня за вторжение.

Непрошеный гость нисколько не стеснял монаха. Машинально взяв из рук Кадфаэля мехи, Йоселин принялся раздувать пламя в жаровне.

– Мы прислуживаем господину втроем, – задумчиво произнес юноша. – Сегодня за столом следит Симон – Симон Агилон, сын его сестры. А третий – это Гай Фицджон. Мне пока не надо идти туда. Ты ведь ничего не знаешь обо мне и, возможно, сомневаешься, правильно ли сделал, что пришел нам на помощь. Мне бы хотелось, чтобы ты думал обо мне хорошо. В том, что об Ивете ты наилучшего мнения, я уверен. – Когда гость произнес ее имя, лицо его вновь омрачилось. Он уныло посмотрел на раздутое пламя, радовавшее глаз Кадфаэля. – Она… – поборов обожание, юноша бунтарски выпалил: – Нет, она не само совершенство. Да и с чего бы ей быть им? С десяти лет она под опекой этих двоих! Раз ты был у Святого Жиля, значит, видел их. По обе стороны от нее – словно надсмотрщики! Душа Иветы давно уже исковеркана. Но если б ей дали свободу, она бы вновь стала самой собою: храброй и доблестной, как ее предки. И тогда я не тревожился бы, даже если б она досталась не мне, а другому, – сказал он, глядя на Кадфаэля ослепительно яркими синими глазами. – Нет, неправда: я бы тревожился бесконечно, но смог бы превозмочь себя и радовался бы за нее. Но того, что творится сейчас – этой гнусной сделки, – я допустить не могу!

– Следи за мехами! Довольно, вытащи их, ты уже достаточно раздул пламя. Положи их вон на тот камень. Молодец! Что ж, имя на имя – честный обмен. Меня зовут Кадфаэль, я из здешней обители, валлиец, родился в Трефриве. – Кадфаэль толок в ступке измельченные травы, постепенно добавляя к ним мед да чуточку уксуса, тем временем на огне нагревался горшок. – А ты кто таков?

– Меня зовут Йоселин Люси. Отец мой, сэр Алан Люси, владеет двумя поместьями в Херефорде. Когда мне было четырнадцать, он отправил меня к Домвилю пажом – чтобы я приобрел необходимые для дворянина навыки в доме более высокородного сеньора. И я бы не сказал, что у моего господина так уж трудно служить. Лично я не могу на него пожаловаться. Но если говорить обо всех обитателях его дома, его вилланах и вообще всех, кто от него зависит… – Он заколебался. – Ведь я грамотен, знаю латынь. Я ходил в школу к монахам. Не скажу, что мой хозяин хуже других. Но, видит Бог, он и не лучше. Я бы попросил отца найти мне другое место, если бы…

Если бы ухаживания, удостоим их такого слова, хозяина за наследницей рода Массар не сделались предметом обсуждения в домах Пикаров и Домвиля. Если бы юноша не увидел ее, не был обворожен, покорен крохотным невинным созданием, томящимся под надзором этой пары надсмотрщиков. Ведь каждое появление господина в доме Иветы приближало к ней – пусть даже оставляя заведомо безнадежным расстояние – и его молодых слуг.

– Оставаясь на службе у барона, я мог хотя бы видеть ее, – произнес юноша, пытаясь, пусть хоть на словах, вывернуться из своего непростого положения. – Если б я ушел от него, то разве сумел бы потом к ней приблизиться? Вот я и остался. И стараюсь служить ему честно, раз обещал. Но… ох, брат Кадфаэль! Разве это правильно? Разве это справедливо? Боже милостивый, ей восемнадцать лет, и этот старик приводит ее в ужас. И все же, насколько я могу судить, даже замужество с ним лучше той жизни, что она ведет сейчас. Она несчастна, и ей не найти счастья в этом браке. А я люблю ее! Но это так, к слову. Мои чувства не имеют значения: лишь бы она была счастлива.

– Хм-м-м! – скептически отозвался Кадфаэль и помешал готовящееся снадобье. Тихо пузырившаяся в горшке жидкость уже закипала, наполняя домик хмельным ароматом. – Многие влюбленные, должно быть, давали такую клятву. Но все равно каждый не сбрасывал и себя со счетов. Полагаю, ты скажешь мне, что готов умереть за нее.

Лицо Йоселина внезапно расплылось в мальчишески озорной улыбке.

– Умереть особого желания не имею. Я бы охотнее пожил ради нее, коли будет позволено. Но если ты спрашиваешь, сделал ли бы я все возможное, чтоб освободить ее и дать ей свободу в выборе суженого, – то да, сделал бы. Потому что нынешний жених избран не ею, брачный союз с ним внушает ей ужас и отвращение, ее вынудили дать согласие.

Много говорить на эту тему не требовалось: с первого взгляда на невесту, на ее лицо и поведение, Кадфаэлю и самому все стало ясно.

– И те люди, что должны охранять ее ревностней всех, заботиться о ее благе, просто используют ее в своих собственных целях, и ничего больше. Ее мать – она приходилась Пикару сестрой – умерла, когда Ивета появилась на свет, а отец погиб, когда ей было десять лет от роду. Сироту отдали на попечение дядюшке, ближайшему родственнику, и это вполне естественно. Если б он еще обращался с нею по-родственному! О, я, конечно же, не слепец и знаю – тут нет ничего нового: ее опекун не только не тратит на нее собственные средства, но извлекает всю возможную выгоду из попечительства и разоряет ниву, которую должен был бы заботливо возделывать, чтобы собрать потом для ребенка хороший урожай. Говорю тебе, брат Кадфаэль: Ивету продают моему господину потому, что он имеет вес при дворе короля, пользуется его расположением и вполне преуспевает. Однако это еще не все. Ивета владеет необъятными землями. Она последняя в роду Массаров, и все богатство этого рода теперь принадлежит только ей. Я догадываюсь, в чем смысл совершаемой сделки: они хотят разделить между собой некогда единое достояние прославленного воина. Значительная часть всех угодий как пить дать останется за Пикарами. Остальное, конечно, перейдет вместе с Иветой к Домвилю. Но из этих земель еще долго будут извлекать прибыль, прежде чем они на деле перейдут в руки барона. В общем, очень выгодный договор для обеих сторон. А по отношению к Ивете – вопиющая несправедливость.