Император
– Макс, давай быстро снимай ребят мехгруппы с оцепления вокруг бронепоезда и ставь их вместо джигитов. Кавалеристы пускай сосредоточатся в сквере у вокзала.
Максим, не говоря ни слова, козырнул и тут же исчез. А я вслед за Николаем Вторым поднялся на трибуну. Пока раскланивался с присутствующими и обменивался с ними любезностями, перед трибуной происходила суета. Всадники Ингушского полка как-то быстро испарились, а вокруг трибуны выстроились в две шеренги десантники мехгруппы. Сначала меня волновал вопрос конских испражнений, но это быстро прошло. В это время наличие конского навоза на улицах было привычно, и никого не смущала такая мелочь, как наступить на конский кругляш. Поэтому толпа быстро заняла освободившееся место. Ближайшая ко мне фотокамера находилась саженях в четырех-пяти от меня. Гул голосов тоже приблизился и даже стал мешать общаться с окружающими, приходилось повышать голос. К тому же толпу перед выступлением Михаила стали разогревать подобранные Раевым ораторы. А кого мог подобрать обер-прокурор – естественно, священников с лужёными глотками, слова которых разносились по площади без всяких микрофонов. С ужасом подумав о своём скором выступлении перед народом, я локтём подтолкнул стоящего рядом Джонсона и спросил, чуть ли не в полный голос:
– Кац, мать твою, ты проверял работу усилителя? А то после того, как ты расставил перед трибуной всадников, я уже во всём сомневаюсь!
Мой друг, как показалось мне, издевательски усмехнулся, потом встал на носки своих модных английских ботинок и, таким образом приблизившись к моему уху, полушепотом заявил:
– Не ссы, Михась, всё проверено! Микрофон я специально не включил во время этого разогрева толпы. Включу, когда ты начнёшь говорить, чтобы народ подумал, что только Божий избранник может обладать таким громким голосом. Поэтому тебе нужно первому выступить, а уже потом допускать до микрофона Николашку. Знаю, что оратор ты хреновый, поэтому можешь особо не усердствовать, народ не будет особо вслушиваться в твою речь – даже образованные люди будут в шоке от грохота громкоговорителей.
От доводов Каца я несколько успокоился, а затем стало уже не до собственных нервов. Распорядитель регламента всего этого митинга обер-прокурор Раев, обращаясь ко мне, спросил:
– Ваше величество, кто первый выступит перед народом – вы или Николай Второй?
Помня слова Каца, я ответил:
– Конечно, я, тем более сейчас ваш человек славит нового императора. Негоже, если после такой здравницы, выступать сложившему с себя полномочия императору.
Раев кивнул и отошёл в сторону, освобождая путь к поручням трибуны. Я сделал шаг к торчащему из этого поручня микрофону. Толстый поп, разогревавший публику своей здравицей в честь Михаила, стоял чуть в стороне от микрофона. За мной к перилам трибуны шагнул Кац. Как только поп закончил свою проповедь-здравицу, мой друг нажал спрятанный в балясине перил тумблер включения микрофона. Моя первая фраза:
– Православные, радуйтесь, Бог услышал ваши молитвы!.. – громом разнеслась по всей площади и привела в экстаз добрую половину присутствующих. Даже стоящие в первых рядах дипломатические работники, журналисты и фотографы получили удар по психике. Я это увидел, наблюдая за выражением их лиц и дальнейшими действиями. Вернее, бездействием – журналисты тупо стояли, выпучив на меня глаза, забыв про свои блокноты, в которые должны были стенографировать выступление Михаила Второго. Даже фотографы, а тут были собраны самые опытные, снимавшие даже во фронтовых условиях, во время атак и артиллерийских налётов, и те растерялись. По крайней мере, шиканья фотовспышек в начале моей речи не было. Только когда уже заканчивал, народ начал приходить в себя, а фотографы стали озарять трибуну нестерпимо яркими вспышками. Ощущение было, как будто без маски занимаешься сварочными работами. Хорошо, я в НИИ мозга много занимался сваркой и научился так прищуриваться, что мог переносить такие вспышки. А вот рядом стоящие господа, кроме Каца, конечно, получили удар по психике в конце моего выступления. Чему, если прямо сказать, я был очень рад. Потому что говорил такими штампами, что никакой своей мысли или идеи не высказал. Бери любую газетёнку, и из её передовиц, выходящих в течение пары недель, вполне можно составить речь нового императора. Но главное, моя речь была патриотичная, уверенная и громкая, такая, что своими рявкающими звуками вбивала гвозди идеологических штампов в мозг по самую шляпку.
Когда к микрофону подошёл Николай Второй, хитрый Кац уменьшил мощность усилителя. Я это видел, так как после выступления смотрел на своего друга, ожидая хоть какой-то оценки своей речи. Но не увидел ни малейшего жеста, только заметил, как он, воровато озираясь, подкручивает ручку гетеродина. Естественно, после этого слова Николая Второго разносились по площади гораздо тише и не с такой убедительной силой. Хотя сама речь была на порядок лучше, чем моя, гораздо осмысленней и звучала более эмоционально. Текст отречения от сана монарха я уже читал, а вот обращение к народу слушал с большим вниманием. Когда Николай Второй, откашлявшись, начал читать заранее подготовленное обращение к подданным, я превратился в одно большое ухо. Было интересно и в память врезались слова Николая Второго: «К вам, горячо любимый мною народ, обращаюсь с настоятельным призывом отстоять нашу родную землю от злого противника. Россия связана со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе. Нынешняя небывалая война должна быть доведена до полного поражения врагов. Кто думает теперь о мире и желает его, тот изменник своего Отечества – предатель его. Знаю, что каждый честный воин так понимает и так мыслит. Исполняйте ваш долг, как до сих пор. Защищайте нашу великую Россию изо всех сил. Слушайте ваших начальников. Всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к Родине. Да благословит вас Господь Бог на дальнейшие подвиги и да ведет вас от победы к победе Святой великомученик и Победоносец Георгий!»
После Николая Второго выступили ещё два думца – Родзянко и Милюков, и два командующих фронтами – генералы Рузкий и Брусилов. И все они приветствовали такое знаменательное событие, как вступление на престол нового императора Михаила Второго. Выступивший последним обер-прокурор, по существу, благословил меня на престол. А затем к микрофону был допущен генерал Кондзеровский, именно он начал сворачивать митинг и объявлять о подарках нового императора. Информацию о системе выдачи талонов и порядке получения продуктовых наборов я уже не слушал, занимался другим – раздавал присутствующим приглашения на завтрашний праздничный ужин в Зимний дворец. Да, вот именно, Кац позаботился и о банкете в честь нового императора России. Когда генерал Кондзеровский закончил и подошёл ко мне, я похвалил его за чёткость и краткость, а также за организацию встречи императора. Выразил надежду, что и завтрашние мероприятия, за которые отвечал генерал, пройдут так же организованно. Генерал Кондзеровский попытался начать разговор о предстоящих мероприятиях, но я оборвал его, заявив:
– Сейчас не место, перекрикивая толпу, обговаривать эти вопросы. Приглашаю вас в мою резиденцию в Гатчине, там и обсудим эти вопросы. У вас есть на чём туда добраться? Если нет, то прошу в любую карету моего кортежа. Сейчас раздам приглашения на завтрашний банкет, переговорю с союзными послами, и можно выезжать.
– Спасибо, ваше величество, меня ожидает автомобиль, на нём и доберусь до вашего дворца в Гатчине.
– Автомобиль – это хорошо, поддерживаю. Не нужно трястись больше трех часов, пускай и в роскошных, но телегах. Ладно, генерал, больше я вас не задерживаю, поговорим в Гатчине.
Глава 5
Раздача приглашений на банкет оказалась муторным делом, пришлось много улыбаться и говорить. Хорошо, что я занимался только послами союзных России государств, ну и ещё присутствующим на смотровых местах трибуны Дэвидом Френсисом. США хоть и не была в настоящее время союзником России, но мы-то с Кацем знали, что это вот-вот случится, к тому же у Михаила были очень хорошие личные отношения с Дэвидом. Вот Кац и включил его в число допущенных на трибуну лиц. Перед тем как заняться иностранцами, я попытался Николая Второго пригласить на этот банкет, но получил вежливый и многословный отказ. Уговаривать брата я не стал, во-первых, понимал состояние его души, а во-вторых, как уговаривать человека, у которого сын находится между жизнью и смертью, а жена и две дочки разболелись? Поэтому я вошёл в положение Николая Второго и тепло с ним попрощался. Затем занялся послами. Вот у них я нашёл полное понимание и согласие прибыть на праздничный ужин. При этом я согласился с предложением послов Франции, Англии и США на встречу с каждым из них конфиденциально. Дату и время они должны были согласовать с господином Джонсоном, которого я назвал министром двора. Подложил, так сказать, свинью Кацу – пусть не один я отдуваюсь за пост царя. Конечно, я и сам бы мог согласовать дату и время визитов послов, но вот ежедневник, где был расписан график предстоящих дел Михаила, был у моего второго адъютанта, а Хохлова я отослал с весьма важным для меня делом – рядом с трибуной на месте для почётных гостей заметил генерала Маннергейма. Вот я и отправил ротмистра договориться с Маннергеймом о встрече с Михаилом Вторым. И чем раньше, тем лучше. Так что пришлось мне поступать как истинному монарху – отсылать всех страждущих встречи с Михаилом Вторым договариваться о времени и дате встречи к министру двора.
Когда вся эта дипломатическая бодяга закончилась и последний посол покинул трибуну, я наконец смог подозвать к себе Хохлова, который, по закону подлости, появился, когда я уже прощался с послами. Ротмистр доложил, что он нашёл генерала Маннергейма и договорился с ним, что тот явится на аудиенцию с Михаилом Вторым послезавтра в десять часов утра в резиденцию государя в Гатчине. Да, теперь мой загородный дом в Гатчине назывался резиденцией. Единственное, что изменилось в бытовом плане после того, как я ознакомился с текстом отречения Николая Второго и по существу стал императором, это то, что Кац, признанный всеми как самое доверенное лицо нового императора, перебазировал госпиталь, занимающий больше половины дома и практически все хозяйственные постройки. Госпиталь со всем персоналом был перебазирован в имение Липки. То есть получалось, что мой друг ещё больший авантюрист, чем я. Ведь если рассуждать формально, я ещё не настоящий император. (Осталась юридическая формальность – принятие присяги и прохождение манифеста через Сенат.) Но страна была в таком состоянии, что никто уже не обращал внимания на выполнение всех формальных процедур коронации нового императора. Если прямо сказать, народ устал от правления Николая Второго. Даже убеждённых монархистов трясло от имени Николая Второго. Вот поэтому, наверное, все препоны в деле коронации Михаила Второго так быстро преодолевались. Даже по поведению иностранных послов чувствовалось, что они рады приходу к власти Михаила Второго. Про себя я думал, общаясь с иностранцами: радуйтесь, радуйтесь, что, по вашему мнению, к власти пришёл дуболом, которого интересует только всласть повоевать и чтобы его абреки отрезали больше голов. Скоро выть начнёте от своей наивности. Кац вас сначала купит, а потом продаст, но уже дороже. И все ваши ноу-хау и новейшие технологии высосет, не зря его в нашем НИИ мозга всё время приставляли к иностранным делегациям. А потом вдруг в институте появлялись прорывные методики, при этом у партнёров ничего нового не появлялось. Хотя, как правило, западные делегации приезжали с визитом, чтобы получить последние разработки нашего НИИ. Итоги экспериментов получали, а технологию, как этого достигнуть, – шиш.
Когда все приглашения на завтрашний торжественный ужин были розданы и я думал, что на сегодня все переговоры и разговоры о политике и положении в стране наконец закончены, Кац опять меня в этом разочаровал. Наверное, этот злодей мстил за то, что я его произвёл, по крайней мере на словах, в министры двора. Вот он и постарался соответствовать этой вредоносной должности – не давать монарху спокойно посидеть в одиночестве и опрокинуть для успокоения нервов пару рюмашек пятилетнего шустовского коньяка. Почему именно шустовского и пятилетнего – да потому, что две такие бутылки имелись в заначке Первухина, и именно о них я думал, когда дипломаты начали спускаться по ступенькам трибуны. Но вот Кац спутал весь мой план по успокоению нервов, заявив:
– Ну что, Михась, первый этап вроде бы прошёл хорошо, без срывов. Теперь требуется мягко взять реальную власть, а это будет намного труднее. Я и твой полковник Попов определённую работу проводим, но без тебя многие вещи невозможны. Николай Павлович уже несколько дней обрабатывает начальника Петроградского охранного отделения генерала Константина Глобачева, но чтобы он стал полностью подконтрольным, нужно, чтобы ты встретился с этим жандармом. Он, конечно, особо не мешает деятельности КНП, но и о поддержке работы представителей комитета говорить не приходится. А, допустим, службе Берзиньша охранное отделение чинит различные препятствия. Сегодня этот генерал Глобачев вызван в Гатчину, нужно ему вставить по первое число за то, что охранное отделение не даёт развернуться в полную силу людям КНП.
– Хм, так они на то и охранное отделение, чтобы тормозить всякие там КНП и прочие общественные организации, если даже их деятельность направлена на укрепление существующей власти. Они же не прессуют и не арестовывают людей из возглавляемого Берзиньшем ЧК?
– Нет, но мешают его оперативным разработкам. И даже попытались направить жандармского офицера проверить внутреннюю тюрьму в Смольном.
– Надеюсь, охрана его туда не допустила? А то там же сидит финский лесоторговец, у которого я конфисковал довольно много денег после нападения опекаемых им соплеменников на санитарный поезд. Если этот лесоторговец попадёт в жандармерию, то конфискация у него денег Михаилом наверняка выплывет наружу. К тому же этот явный и непримиримый враг России может выйти на свободу. Кстати, сколько сейчас в подвалах Смольного содержится задержанных?
– С твоим финским лесоторговцем – пятьдесят семь человек. Скоро пригодные для содержания опасных экстремистов камеры будут переполнены. Всё-таки подвальные помещения Смольного не приспособлены для тюрьмы. А отпускать таких фанатически настроенных людей нельзя – это чревато разрастанием революционной борьбы с самодержавием. Задержанные – настоящие дрожжи для люмпенов, собранных в Петрограде. Образованные, наглые и энергичные. Если передадим их охранному отделению, то эти личности уже через неделю будут на свободе, об этом позаботятся их спонсоры и адвокаты. Если хотим, чтобы революций не было, нужно этих бестий ликвидировать. Ведь даже если их засудить и отправить на каторгу, а тем более в ссылку, то беды с ними всё равно не оберёмся. А количество этих пламенных революционеров всё растёт. Ребята полковника Попова ежедневно привозят в Смольный человека три-четыре. А тут ещё и служба Берзиньша начала работать. Они пока чистят латышских стрелков, но всё равно по паре человек в день арестовывают. Так что, Михась, нужно думать, что делать с задержанными.
– А что тут думать? Нужно поступать по законам военного времени и предреволюционного положения. Покажем гнилой и болтливой интеллигенции звериный оскал царизма. Я, когда возвращался в Питер, всё думал, на каком примере показать говорливым политиканам, что лафа кончилась и что Михаил – это не мямля Николай Второй. А ещё обещал всадникам из ингушского полка, что в столице скучать им не придётся – врагов у командира корпуса много, и их нужно будет проредить. Наказать по горским обычаям. А это значит – отсечение голов, нанизывание их на шесты и установка их вдоль дорог. Последнее, конечно, лишнее для европейской страны, но если мы скифы, как писал Блок, то и нужно вести себя, как эти свирепые воины. Проскакать нукерам императора по улицам столицы с головами врагов владыки, нанизанными на пики. Вот это будет шоу так шоу – кровавое и соответствующее этой бессмысленной войне.
– Так что, так просто – пятьдесят семь человек под нож?
– Конечно нет, мы же интеллигентные люди. Гуманисты, так сказать. Проведём, как положено, суд, и ингуши только после его приговора начнут отрезать головы у твоих заключённых.
– Михась, да ты что, белены объелся, какой суд? Доказательств же их подрывной работы считай что нет. Практически все эти люди задержаны на основании оперативной разработки, и даже царский суд будет вынужден их отпустить.
– Нам царский суд не нужен, и европейский тоже. Воспользуемся прецедентом – организуем такой же трибунал, как над мятежниками на станции Лазаревская. Ты, кстати, взял на работу юристом Владимира Венедиктовича?
– Естественно, выбирать-то было особо не из кого. И плачу ему бешеное жалованье, сейчас аж девятьсот рублей в месяц. И, кстати, не жалею об этом. Он стоит этих денег. Большего прохиндея я в жизни не видел. Не еврей, но так закрутит дело, что любой сионский мудрец себе полбороды выщиплет, пока поймёт задумку этого бывшего адвоката.
– Это хорошо, что ты прислушался к моему совету. Вот Владимир Венедиктович и организует суд над узниками твоей тюрьмы. Всё сделает с юридической стороны чисто и быстро. В нашей истории, наверное, он был учителем Вышинского. А в этой истории, пожалуй, я его сделаю главным судьёй империи. Можешь так ему и передать. И то, что суд над задержанными врагами императора является проверкой его годности к такому высокому званию, тоже скажи. Людей, которые станут судебными заседателями, подберёшь сам. Задание всем одно – приговоры должны быть оформлены на следующий день после утверждения Сенатом нового императора. Вот тогда и можно будет начинать наводить порядок.
– А не боишься прослыть Михаилом Кровавым и закончить свои дни, как Николай Второй в нашей истории? Не лучше ли всё делать по-тихому, как присланный тобой полковник Попов?
– Так и будем действовать, но сейчас нужно показать, что пришёл настоящий царь, который будет подавлять смуту самым жёстким образом. И опричники у него есть, которых только он может сдержать. Всадники Туземной дивизии весьма для этого подходят. И никаким социалистам их не распропагандировать. Общаясь с людьми этого времени, я понял – разложение идет прежде всего в головах. Я говорю об образованных людях, начитавшихся книжек о счастливой жизни в справедливом обществе. Они видят зажравшихся чиновников. Свинское положение крестьян и рабочих. Видят и ненужную народу войну, уносящую миллионы жизней, на потребу беснующейся от крови аристократии. Естественно, эти люди хотят прекратить всю эту вакханалию. А как это сделать, им объясняют зачастую люди, получающие весьма неплохие дивиденды от роста бардака в стране. Как правило, основная масса солдат, вечно брюзжащих интеллигентов и квалифицированных рабочих ещё не совсем ожесточены, и инстинкт самосохранения у них ещё не атрофировался. Так как в настоящее время мы не в состоянии хоть как-то улучшить ситуацию в стране и на фронте, остаётся воздействовать на инстинкты самосохранения. Вот акция быстрого суда по упрощённой схеме и немедленной казни осуждённых и направлена к инстинкту самосохранения более-менее адекватных людей. А антураж, который обеспечат джигиты, заставит этот урок намертво врезаться в память любого подданного Российской империи. Понял, Кац, мою идею?
– Хорошо всё на бумаге, а в реальной жизни сплошные овраги. И первый из них – отношение союзников к такому правосудию. Факт зверской и массовой казни врагов нового императора не пройдёт мимо общественности таких стран, как Франция и Англия. Если сейчас там отношение к Михаилу и к России хорошее, то после такой казни будут считать нового императора исчадием зла, и отношение к стране будет соответствующее. Никаких новых кредитов после этого Россия не получит, а значит, наш план полетит в тартарары. Продукты мы не закупим и не наладим производство нового вооружения. А вслед за ухудшением жизни простых людей будет расти их ожесточение к власти. Тот же инстинкт самосохранения толкнёт людей уничтожить такую власть, которая ведёт их к гибели.
– Думаешь, не стоит устраивать показное кровавое шоу? Может быть, ты и прав. Если сказать прямо, у меня тоже к этому душа не лежит. Хотя описанные тобой овраги можно сгладить – сослаться на дикий нрав горцев, которым поручили охранять осуждённых, а они учинили самосуд над врагами императора. Я думаю, либеральное общество Запада скушает это объяснение. Ведь если почитать их газеты, то складывается убеждение, что туземцы – это неуправляемые звери, инстинкты которых может сдержать только белый человек. Так что обычный человек на Западе не будет шокирован тем, что всадники Туземной дивизии таким образом расправились с осуждёнными. Для него ключевыми словами будут «осуждённые» и «Туземная дивизия». Простому обывателю ведь невдомёк, что кавказцы такие же европейцы, что и он. Ну, это ладно, ты, наверное, прав – из цивилизованных рамок выходить не стоит. Но что же делать – как остановить разложение общества в те сжатые сроки, которые нам отпущены историей?
– Плавней надо, Михась, работать. Не допускать истеричных поступков. Посоветуйся с Николаем Павловичем. Полковник Попов и его люди делают такие дела, что твоим джигитам и не снились, и всё это тихо и незаметно. При этом поставленных целей они добиваются. Сегодня полковник Попов с начальником Петроградского охранного отделения генералом Глобачевым прибудут к тебе на аудиенцию в Гатчину, вот после неё ты и сможешь переговорить с Николаем Павловичем.
– Вместе переговорим, ты тоже будешь присутствовать. И, кстати, не с полковником Поповым, а с генерал-майором Поповым. Я ему это звание присвоил ещё в Луцке, так что есть повод распить бутылочку шустовского. Да и на встрече с жандармским генералом ты тоже будешь присутствовать. У меня много вопросов по обстановке в Петрограде. Снова поработаешь секретарём, хотя представлю тебя опять министром двора и называть тебя буду граф Джонсон. Можешь считать, что я даровал тебе этот титул, и ты можешь теперь парить мозг своей невесте, что задержка с венчанием связана с тем, что ты хотел, чтобы она стала графиней Джонсон. Ха-ха-ха.
Отсмеявшись, я закончил:
– Да, и имение Липки тебе жалую. Только юридическую чистоту этого дарения должен обеспечить Владимир Венедиктович. Думаю, с его талантами и моей поддержкой это будет сделать не трудно.
После этого моего символичного подарка началась наша обычная словесная перепалка. В этот раз я нападал, а Кац оборонялся, периодически выдавая едкие эпитеты в мой адрес. Эта дуэль языков продолжалась недолго, максимум минут пять, так как на трибуне появился посторонний человек – мой адъютант ротмистр Хохлов. Ещё находясь на ступеньках трибуны, он вытянулся в свой немалый рост и громким голосом доложил:
– Ваше величество, карета подана, можно отправляться в вашу резиденцию в Гатчину.
Еле сдерживая смех и от этой киношной фразы и от предыдущей весёлой перепалки с Кацем, я вспомнил свои мысли, когда разговаривал с генералом Кондзеровским, и ответил:
– Нет, ротмистр, я поеду на автомобиле с господином Джонсоном. Мы ещё не договорили, к тому же на автомобиле гораздо быстрее. А барону Штакельбергу, отвечающему за церемонии, передайте, что сегодня не день коронации. Вот завтра, когда направлюсь в Сенат, я буду полностью выполнять все рекомендации мастера церемоний императорского двора. Сегодня сам прокатись на этой карете до Гатчины. Заодно проверишь, мягка ли она на ходу и поведение джигитов конвойной полусотни. Я приказал командиру Ингушского полка подобрать в мою охрану самых спокойных всадников. Вот и посмотришь, как это приказание выполнено.
Хохлов опять вытянулся и, как на строевом смотре, гаркнул:
– Слушаюсь, ваше величество!
И умудрившись с гвардейским шиком развернуться на узенькой ступеньке, ротмистр спустился на мостовую. Мы тоже с Кацем спустились на брусчатку. Пока шли к старому доброму «Роллс-ройсу» Михаила, я сделал ещё один подарок своему другу, заявив:
– А, пожалуй, Кац, я тебе и «Роллс-ройс» подарю. А то ты всё-таки серый кардинал императора, а автомобиля или даже дешёвой пролётки не имеешь. Вот только водителя Гришку заберу. Будет возить меня на «Паккарде». Американский посол сегодня заявил, что народ Соединенных Штатов в знак глубокого уважения к Михаилу Второму дарит этот представительский автомобиль с надеждой, что тот продолжит своё великое начинание по созданию еврейского государства. Я ему, естественно, подтвердил, что являюсь сторонником создания еврейского государства в Палестине. И как только мы освободим проливы и судоходство через Дарданеллы станет безопасным, Россия начнёт направлять транспорты с еврейскими переселенцами в Палестину. Ответственным за это великое переселение я назвал тебя. Так что, Кац, гордись, ты становишься для евреев новым Моисеем.
– Хм, лишь бы эта затея не вылилась в сорокалетнее блуждание по кабинетам ответственных и не очень чиновников.