Город клинков

– Отлично…

Автомобиль подъезжает, и его реально трудно разглядеть под слоем грязи, мха и гравия. Так рачки и ракушки облепляют киль корабля. Молодец она, что догадалась надеть не парадную форму, а рабочую.

– Проклятье, – говорит она вылезающему из кабины водителю, – мы колеса-то по дороге не потеряем?

И тут она смотрит на парня и задумывается: откуда она его знает? Молодой, невысокий, но крепко сложенный, бородка аккуратно подстрижена. Был бы красавец, если бы не безвольный подбородок… Но она явно его знает. И он знает ее, иначе бы не лыбился так радостно.

Он споро отдает честь:

– Доброе утро, генерал. Готовы к поездке? Прошу на борт!

– Я тебя знаю, – говорит она, подступая поближе. И тут – раз! И ее осеняет. – Твою мать! Старший сержант Панду, нет? Из Мирграда! Это же ты?

Парень расплывается в счастливейшей из улыбок. Он так и светится от гордости.

– Да, мэм. Рад вас видеть.

Она помнит его лучше, чем остальных солдат, которые служили в Мирграде под ее командованием: Панду капитанил в команде гребцов, которые тренировались летом на Солде. Мирградцы их терпеть не могли и постоянно жаловались. А еще она запомнила его, потому что парень был отличным фехтовальщиком. Сама она неплохо владела клинком, но текучую грацию, с которой работал мечом Панду, ни с чем не перепутаешь.

– Ты, я смотрю, подрос и вытянулся, – говорит она. – Какого лешего ты тут делаешь?

– Да машину в основном вожу, мэм, – бодро отвечает Панду. – Оказалось, не так-то уж много солдат здесь в автомобилях понимает, так что эту почетную обязанность возложили на меня, мэм.

Она по старой привычке быстро оглядывает Панду: руки-ноги целы, щеки не запавшие, значит, питается хорошо, зубы от цинги не шатаются. Так-так-так, спокойно, он больше не твой. Он теперь Бисвала. А может, он сам по себе солдат.

– Надеюсь, ты стал водить лучше, сержант. Мне бы наверх доехать, да побыстрее, но очень хочется добраться до базы живой и здоровой.

Панду широким жестом распахивает перед ней дверь:

– Дорога – струна ваши, – это в Сайпуре есть такой музыкальный инструмент, а машина – мой лук. Садитесь, мэм, я доставлю вас в расположение части в наилучшем виде.

– Языком ты чешешь бодро, – говорит Мулагеш, забираясь в кабину, – посмотрим, какой из тебя водитель…

Десять минут спустя Мулагеш разглядывает из окна машины Вуртьястан: пейзаж прыгает у нее в глазах вместе с машиной, то взлетающей вверх, то зарывающейся носом прямо как лодка в шторм. За окном проносятся палатки, юрты, выгребные ямы и проулки, какие-то хибары, которые вот-вот снесет здешний ветер. А среди всего этого трущобного безобразия высятся странные камни, похожие на полуразвалившиеся курганы-каирны. Камни стоят ровными рядами вдоль берегов Солды, и что-то в них есть такое тревожно-необычное, хотя не вдруг поймешь что…

– Проклятье, натуральный лагерь беженцев, – бормочет Мулагеш.

– Так бы оно и было, генерал, – отвечает Панду, – если бы не это.

И он тычет пальцем в каирны.

– Что ты имеешь в виду?

Она присматривается к очередной куче камней, мимо которой они как раз проезжают. А каирн-то гораздо выше, чем кажется издалека: в нем двадцать, а то и все тридцать футов. Сверху что-то такое круглое, что это? Да это же голова! Бугорки пустых глаз, вот нос круглится… Она присматривается к остальным, разглядывает наросты дерна на их вершинах – да они все такие же…

– Статуи, – говорит Мулагеш. – Это же статуи, правда?

– Да, прежде это были статуи, – кивает Панду. – Ходят слухи, что раньше тут Стражи реки приветствовали тех, кто проплывал вниз по течению в ворота Старого города.

И он кивает на нависающие над рекой пики.

– Климат у них сменился, теперь им не сладко…

Интересно, как оно раньше все выглядело… Высокие человеческие фигуры стояли над берегами, по-королевски величественные, а теперь… что от них осталось? Бесформенные, разбитые кучи камней, обращенные мертвыми лицами к отсутствующему городу…

– И как оно, жить в тени этих штук?

Они уже поднялись к самым вершинам скал. Над горизонтом грозовым облаком вырастает форт Тинадеши – огромный, темный, влажно поблескивающий бастионами, щетинящийся, подобно гигантскому дикобразу, пушками.

– Думаю, станцам не привыкать жить так – под прицелом крупного калибра, – говорит Панду.

– Станцам?

– Э-э-э… да. Мы так местных называем, мэм.

Мулагеш хмурится. Слово оставляет во рту противный привкус. А может, это все нависающий над дорогой форт…

Когда они подъезжают к первой линии колючей проволоки, Мулагеш замечает к северо-западу от крепости, не далее чем в двух милях от ее стен, любопытное сооружение. Выглядит оно совершенно безобидно – скучное и маленькое бетонное здание, однако вокруг него торчит едва ли не больше, чем в целой крепости, охранных вышек. И колючей проволоки вокруг него намотано чуть ли не в два раза больше, чем вокруг форта.

– Это что за хрень такая? – интересуется Мулагеш. – Это ж скоко колючей проволоки на периметр пошло, страшно подумать…

– Я так думаю, они хотят еще один форт построить, генерал, – говорит Панду. – Ну, во всяком случае, так говорят. Но пока не особо у них дело продвинулось.

Мулагеш согласно кивает: она прекрасно знает, что это легенда – интересно, Панду в курсе или нет? Маленькое серое зданьице, похоже, стоит над тем самым месторождением.

– Панду, а как тебя сюда занесло? – спрашивает она. – После Мирграда ты мог бы выбрать место получше.

– Ну, когда генерал Бисвал здесь принял командование, я не смог удержаться. Он же и у вас раньше был командиром, да? Я служил под вашим командованием, мэм, и получил страшно полезный опыт. Наверное, я решил и дальше опыта набираться, мэм.

– Зачем это?

– Ну… – Панду мучительно подбирает слова. – Нынче настоящих героев прошлых лет в строю осталось – раз-два и обчелся. А когда они выйдут в отставку, все забудут, как оно на самом деле все было.

Мулагеш смотрит в окно на ощетинившиеся темными елями голые холмы и пытается не думать о том дне, когда впервые увидела такие елочки.

– Да. Это будет весьма печально…

Форт Тинадеши назван в честь знаменитой изобретательницы Валлайши Тинадеши. Это одно из самых старых сайпурских укреплений на Континенте – наполовину это крепость, наполовину военная база. Внушительная береговая батарея, отвесные стены, просторные казармы, и все это опутано рядами и рядами колючей проволоки – форт Тинадеши стоит памятником мрачному величию и одновременно строительному гению: чего в нем только нет и ко всему он готов – ведь здесь, в Вуртьястане, может случиться все что угодно. Истинно, здесь из беспорядка рождается грандиозный и благородный порядок, – так размышляет Мулагеш, пока авто еле-еле ползет через ворота, нависающие над ними темными стенами.

Интересно, что об этом думала Сумитра Чудри. Мулагеш читала ее досье, покачиваясь на борту «Кайпи». Девушка отслужила полтора года в армии – обычное дело для того, кто хочет потом попасть в министерство. За это время она умудрилась отхватить Серебряную звезду и Золотое перо за «выдающуюся службу» – все за действия во время «беспорядков» (на самом деле речь шла о нападении континентцев на блокпост).

Уж кто-кто, а Мулагеш точно знает, что скрывается за сухим канцеляритом представления к наградам. Она выстрелила и убила кого-то. Потому что этого потребовала обстановка. А вот и представление к Серебряной звезде – Чудри ранили в ходе перестрелки.

Да, подтвердил тогда Питри. Девушка получила болт в левое плечо. Да, когда континентцы напали на блокпост. Всадили прямо над ключицей. Она чуть не умерла, но сумела выдрать болт после того, как получила ранение.

Ничего себе. Будучи тяжело раненной, взяла и вытащила из себя болт, которым ее едва насмерть не прибили? Суровая дама. Или ей очень повезло.

Питри немножко помолчал. И сказал, что, судя по тому, что говорят о Сумитре, дело не в везении. А в том, что да, женщина непростая, угу.

Панду паркуется, они заходят в форт. Внутри влажно, все дышит могильной сыростью, коридоры широченные, лесенки заворачиваются узкими спиральками. А ведь эта часть крепости строилась еще во времена каджа – иначе с чего ей быть такой… старомодной, чтобы не сказать – конструктивно дефективной. Мулагеш приходилось видеть много крепостей в проекте и в реальности, и здесь просчеты так и бросаются в глаза: вот эта лестница узковата, при эвакуации начнутся проблемы, окна слишком большие, хорошо простреливаются, так и тянет пригнуться, когда мимо идешь.

– Куда мы? – спрашивает Мулагеш, шагая вверх по бесконечной спиральной лестнице. – Я думала, Бисвал здесь.

– А он и здесь, мэм, – отвечает Панду. – Он в гнезде, прямо над нами.

– В чем он?

– В гнезде. Прошу прощения, в вороньем гнезде. Генерал Бисвал любит говорить, что думает глазами, так что ему нравится, когда из окна открывается хороший вид.

Вот о чем он, демон его забери? Но тут сверху просачивается сероватый свет, и они выбираются в круглую комнату со стеклянными стенами – такие обычно оборудуют на верхушках маяков. Мулагеш выглядывает в окно, голову тут же ведет: ну и высота! Вся крепость как на ладони где-то в трехстах футах под ней…

– Генерал Бисвал, – произносит Панду. – Генерал Мулагеш.

Мулагеш оглядывается. Комната, похоже, умостилась на вершине самой высокой башни форта, и ее превратили в походный офис: вон письменный стол, на окнах наклеены карты региона – и многие ей очень знакомы… Карты настолько яркие и подробные, что взгляд на мгновение путается, и только спустя минуту она понимает, что за столом сидит кто-то в оранжевом тюрбане.

Этот кто-то ворчит и медленно разворачивается в своем кресле. И смотрит на них.

Мир вокруг генерала Мулагеш начинает медленно вращаться.

Как же он изменился. Да, что-то в нем осталось от Бисвала прежнего – широкоплечего, крепко сложенного молодого человека, но теперь он раздался в поясе и в животе, аккуратно подстриженная, ухоженная бородка снежно-белая, а на переносице сидят очочки в тоненькой оправе.

А вот глаза остались прежними: они такие же бледно-бледно-серые, глубоко посаженные и смотрят настороженно, словно из щели дзота.

Генерал Лалит Бисвал улыбается – не очень-то весело, надо сказать, – и поднимается на ноги.

– Во имя всех морей, – говорит он. – Во имя всех морей, Турин! Турин, это правда ты? Сколько же лет прошло? На вид ты старуха старухой, и не признаешь сразу!

– На себя посмотри, – усмехается Мулагеш. – Теперь-то я понимаю, почему мне не хочется встречаться с бывшими коллегами. Смотрю на вас и вижу, в какую старую развалину я превратилась.

Он пожимает ей руку – что ж, и это в нем не поменялось: у него пальцы человека, предназначенного судьбой либо строить, либо разрушать. И тут, к ее изумлению, он ласково привлекает ее к себе и заключает в объятия – прежде за ним такого не водилось…

– Мне плевать, – говорит Бисвал. – Жалко, что мы с тобой раньше не встретились…

Он берет ее за руки и всматривается в лицо – ни дать ни взять отец, разглядывающий вернувшегося из частной школы-интерната ребенка.

– Я себя чувствую старым въедливым кротом. Неужели то, что было, действительно было? А погляжу на тебя – и как ветром сдувает такие мысли…

Мулагеш пытается обнять его в ответ, но получается не ахти: левая рука болит, а правая то и дело непроизвольно сжимается в кулак. А он пахнет почти так же, как раньше: мускусный мужской, но не неприятный запах, что-то в нем есть от можжевеловых ягод и сосновой хвои. Но даже слабый след прежнего его аромата тут же тащит за собой шлейф воспоминаний и других запахов: дыма, пепла, дождя, навоза, тухлой еды, гнилого мяса, – а с ними приходят и звуки: пронзительные крики и бормотание пламени.

«Не забывай, где ты, Мулагеш. Не забывай, где ты находишься».

Бисвал отпускает ее.

– Старший сержант Панду, вы свободны. Не стоит молодым смотреть, как старики жалеют друг друга. – И он одаривает Мулагеш веселой улыбкой. – Как насчет чашечки чаю? За чаем мы наконец-то забудем о проблемах этой мерзкой дыры.

— Как говорил один мудрец, – произносит Бисвал, разливая чай, – если пастух спит со своими козами, однажды он начнет сам болтать по-козьи. И тогда – кто скажет, где пастух, а где козы?

В окна барабанит дождь. Вот это ощущение, что башня раскачивается вместе с комнатой, – правда? Или игра воображения? Нет, нет, башня не может ходить ходуном у них под ногами…

– Ты считаешь вуртьястанцев козами? – интересуется Мулагеш, наблюдая, как над краем чашечки лениво клубится пар.

– Нет, – отвечает Бисвал, наливая чаю себе. – Я считаю, что для них это незаслуженный комплимент.

Голос у него точно не изменился: по-прежнему такой же низкий и хрипловатый, словно корабельный брус поскрипывает на волнах. И манера разговаривать осталась той же: словно бы ему не очень хочется, но надо же произнести до конца реплику. Беседуешь с ним как с бульдозером: медленно, но верно он прет на тебя.

– Какая обстановка в городе?

– На первый взгляд все просто. Министр Комайд желает построить порт, так? Расчистить русло, обеспечить проход вверх по реке, полностью изменить Континент, так?

– Ну и?

– Проблема в том, как это все отражается на местной политике – если к здешнему козьему месиву применимо это слово, оно для них слишком цивилизацией отдает. Все дело в давнем соперничестве.

И он показывает на развешанные по стеклянным стенам карты. На одной из них – районы по берегам Солды и выше в горы, каждый обозначен своим цветом.

– Вуртьястанцы, Турин, бывают двух видов. Те, кто живет в горах, и те, кто селится на берегах реки. Те, что у реки, – они богатые, толстые и счастливые. У них лучшие пастбища, и они нещадно обирают тех, кто желает переправиться через Солду. А вот те, что в горах… В общем, у них все сложно: жизнь тяжелая и всегда была тяжелой. Поэтому у них вошло в привычку драться за более плодородные участки земли.

– И что?

– Это правильный, разумный вопрос. И что нам до этого? Какое отношение вся эта козья бредятина имеет к строительству порта? Кому какое дело до этих долбанов? Но, к сожалению, если мы хотим открыть порт, нам придется сосуществовать с этими людьми. Если мы расчистим русло и река станет судоходнее, кому мы наступим на больную мозоль?

Мулагеш морщится и кивает:

– Вот оно что.

– Именно. Прибрежные племена хотели бы прибрать к рукам новые земли, чтобы туда переселиться. Однако единственные плодородные земли дальше от рек принадлежат горным племенам – точнее, это единственные пахотные земли, которые принадлежат горным племенам. И это очень беспокоит горные кланы. Беспокоит настолько, что они нападают на поезда с военными грузами, воруют взрывчатку и винташи, а потом берут это все в ручки и айда воевать. Это настолько их беспокоит, что они разоряют и жгут приграничные поселения. Это настолько их беспокоит, что они взяли и прямо в лоб выстрелили предыдущему военному губернатору этой сраной провинции. Вот насколько их это все беспокоит.

– Это, мать твою, сильное, я скажу, беспокойство какое-то…

– Очень, очень сильное, – кивает он. – Я здесь уже год с небольшим, и мне предстоят переговоры с вождями племен. Хочу, чтобы они перестали убивать друг друга. И нас заодно. Но я не сильно надеюсь на успех. Кстати, хорошо, что ты в походной форме. Не стоит сильно выделяться в массе солдат и светить погонами. Тинадеши выглядит надежным, однако это все равно передний край. В холмах сидит куча народу, которая с радостью откроет прицельный огонь по твоим аксельбантам.

– А как ты здесь оказался? Предыдущего командующего застрелили, и они обратились к тебе?

Бисвал словно бы сдувается.

– Нет. Не совсем так. Я… преподавал. Преподавал военную историю в Академии Абхишек. Другими словами, меня… на полочку поставили.

Мулагеш кивает. «Поставить на полку» – так в армии говорили о солдатах, оперативниках и офицерах, которых теоретически не отправляли в отставку или в запас, а как бы задвигали в угол. И забывали про них. На полку можно было попасть по ряду причин: вызвать неудовольствие политиков, провалить операцию или совершить какую-нибудь непростительную ошибку… А некоторых отправляли на полку просто из-за возраста. Постарели – с глаз долой. Очень мало кто отправляется на полку добровольно. Как она… «И даже это у тебя не вышло сделать по-человечески, Мулагеш…»

– Никто не хотел сюда ехать, поэтому мне дали второй шанс, – выговаривает Бисвал. – Я должен был понять: если они мне это предлагают, соглашаться не надо. Тут все слишком непросто, и на мне тяжким грузом висит ответственность за сотни душ…

Мулагеш взглядывает на карту с укреплениями Вуртьястана:

– Сколько всего?

– Семь тысяч здесь, в Тинадеши. Четыре – в форте Хаджи, где эти ребята больше всего любят нападать на поезда – вот здесь, прямо к северу от горных районов. Три с половиной тысячи в форте Лок. Еще больше – на границе с Жугостаном. А всего под моим командованием оказалось двадцать три тысячи солдат, Турин. Это много, но нам нужно еще больше.

– Еще больше?

– Да. Контингент слишком рассеян по фортам и укрепрайонам. Мой предшественник попытался атаковать базы мятежников в горах, но потерпел прежалкое поражение. И оно стоило ему жизни. На данный момент военный совет предписывает исключительно оборонительные действия. Удерживать занятое. Строить укрепления. Защищать гавань. Словно мы им там нужны – дрейлинги сюда почитай что армию прислали. У них даже многоствольный пулемет есть на вооружении.

– Вот как. – Мулагеш делает про себя мысленную отметку. – Даже многоствольный пулемет, ничего себе.

– А еще огнестрел каким-то образом оказался у станцев. – И Бисвал бросает короткий – слишком короткий взгляд – на «карусель» у нее в кобуре. – Ненавижу их, Турин. Ненавижу эти новые пушки, а они теперь повсюду.

– Никогда не думала, что ты такой технофоб, – замечает Мулагеш.

– А я и не технофоб вовсе, – рычит он. – Но эти штуки… из них убить человека – раз плюнуть. С арбалетами все ведь не так просто было: поправка на ветер, все такое, ветер чуть сильней стал – вообще пиши пропало, стрелять невозможно. Да и не больно далеко ты мог выстрелить. Но вот винташи… Раз – и все поменялось: от арбалетов мы перешли к полностью автоматическому оружию… Убить и умереть стало слишком просто, Мулагеш…

– У нас всегда была возможность открыть их производство, – говорит Мулагеш. – Мы просто не могли вывести его на нужную мощность.

– Лучше бы мы это производство вообще не открывали, – злится Бисвал. – Ты что, из новообращенных, Турин?

– Не можешь победить – возглавь. Особенно если у тебя вот такие вот небольшие проблемки с конечностями. – И она поднимает протез.

– Да, – горько кивает он. – Я слышал о том, что случилось. Мне очень жаль.

– И мы оба знаем, что ничего особенного там не случилось. К тому же я жива. Жива – вот и хорошо, многие и того не имеют…

– Да. Ты права. Ты всегда хорошо определяла приоритеты, Турин. Я был очень удивлен, когда мне сказали, что ты ушла. Почему ты ушла, Турин?

Она подчеркнуто равнодушно пожимает плечами:

– Они хотели, чтобы я была тем, кем я не являюсь.

– Вот оно что. Политиком, правильно я понял?

– Что-то вроде этого.

– А теперь ты здесь на обзорной экскурсии, – говорит Бисвал. – Впервые слышу, чтобы на экскурсию отправляли к нам. Почему тебя прислали именно сюда?

– Я отдавила кучу ног в дорогих ботинках, когда уходила, – вздыхает Мулагеш. – Они могли бы просто забыть о наших… расхождениях, но они не забыли. Я даже не думаю, что они хотели меня отправить с каким-то реальным поручением. Думаю, меня сюда послали с надеждой, что тут-то я и упокоюсь…

Взгляд Бисвала разом затуманивается:

– Да. Я… я о таком тоже думал. Возможно, они просто хотят избавиться от нас. Мы с тобой еще живы – неудобно как-то, не находишь?

Она молчит, не зная, что сказать. Ее подташнивает. Десять лет она ни с кем это не обсуждала и никогда не хотела, чтобы тему подняли вот так откровенно в беседе, тем более в беседе с человеком, который ими командовал. Командовал ими тогда, когда все это случилось.

Она хотела забыть. И у нее даже неплохо получилось. Миру совсем не следовало напоминать ей о том, что Желтый поход действительно имел место…

К счастью, их прерывают: кто-то поднимается вверх по лестнице. Мулагеш оборачивается: входит сайпурский офицер в возрасте за сорок. По шевронам на форме понятно: она – капитан первого класса. А еще по всему виду женщины – выдающийся вперед подбородок, напряженные плечи, широко расставленные ноги – ясно: она смертельно опасна. В любой момент готова нанести или отразить удар. Волосы увязаны в узел, такой тугой, что, кажется, натягивает кожу лба. А на месте пробора – странная светлая полоса. Хотя нет – это широкий шрам, словно кожу содрали одним длинным движением. Однако взгляд у нее неподвижный, спокойный – взгляд солдата, побывавшего во множестве боев, причем самого жесткого и грязного толка.

Выбравшись с лестницы в комнату, капитан лихо разворачивается на каблуках и отдает честь:

– Генерал Мулагеш. Для нас честь принимать вас здесь, в Тинадеши.

– А, Надар. Ты нашла меня, – кивает Бисвал.

– Когда вы в Тинадеши, генерал, то почти всегда находитесь в гнезде.

И она осуждающе поглядывает по сторонам:

– Хотя я и против этого.

– Турин, познакомься с капитаном Киран Надар, командующей гарнизоном форта Тинадеши. Надар не нравится, что я здесь расположился. Она думает, что станцы опасны и могут этим воспользоваться. Однако я сижу здесь именно по этой причине – я знаю, что они опасны. – И он смотрит на восток, где высятся ощетинившиеся утесами розовые пики гор Тарсил. – Отсюда открывается прекрасный вид на расположение возможного противника.

– Я полагаю, что это место – нечто вроде музейного экспоната, – говорит Мулагеш, поднимаясь и оглядывая комнатку. – Гнездо строили до того, как артиллерия и огнестрел стали дальнобойными…

– Именно, – соглашается Надар. – Наш предыдущий командир погиб от руки снайпера – да будет его сон мирным, – и потому я нервничаю всякий раз, когда генерал Бисвал решает выпить здесь чаю.

– Возможно, мне нравится проводить время в старинных частях крепости, – продолжает Бисвал, – потому что они мне напоминают о временах, когда мы четче представляли цели нашего здесь пребывания.

Надар опускает глаза. В комнате повисает неловкое молчание.

– Потрясающее место, – пробует снять напряжение Мулагеш, но ее слова беспомощно повисают в воздухе.

– Не сомневаюсь, генерал, что вы видели множество гораздо более современных укреплений, – в голосе Надар звенит уязвленная гордость, – однако здесь мы вынуждены обходиться тем, что имеем.

– Однако часть форта выглядит вполне современной.

Мулагеш переходит на западную сторону комнаты, выходящую на океан и скалы. А перед скалами пуговкой торчит непонятное квадратное зданьице, которое она видела на подъезде. Зданьице, опутанное километрами колючей проволоки.

– А это что еще за демон знает что?

– Мы хотели расширить форт, но не вышло, генерал, – быстро отвечает Надар.

– Расширить форт?

– Да, генерал.

Мулагеш пристально смотрит на нее:

– Нет.

Надар уже не выглядит столь уверенной в себе, Бисвал с непроницаемым выражением лица переводит глаза с одной женщины на другую.

– Я видела, как расширяют укрепления, капитан, – говорит Мулагеш. – Много раз. И это – не тот случай. К тому же в свое время я наблюдала много предложений и просьб расширить форт Тинадеши. Ни одно из них не было утверждено. А строительство этого здания явно получило добро.

Надар смотрит на Бисвала, а тот отвечает ей красноречивым взглядом: мол, я же тебе говорил. Надар сердито хмурится и отвечает:

– При всем уважении, генерал, – и я думаю, вы меня правильно поймете, – это военная тайна, и я полагаю, что вы не имеете к ней допуска.

– Возможно, капитан. – И она подчеркнуто небрежно роняет: – Так это связано с металлом?

Надар вздрагивает так, словно ей отвесили пощечину:

– Ме… металлом?

– Ну да. Металлом, который вы тут нашли.

– Но как… как вы… – Надар пытается взять себя в руки. – Как вышло, что вы, генерал… э-э-э… информированы об этом?

– Я видела кое-какие отчеты еще во времена, когда заседала в Военном совете.

Это, конечно, вранье, но, поскольку люди обычно слабо себе представляют, чем занимаются и что знают влиятельные чиновники, в такую ложь легко поверить.

– Видимо, все произошло до того, как вашу тайну сделали особо секретной тайной. Я полагала, что речь идет о какой-то местной любопытной находке, только и всего. Однако если все вдруг сделалось таким невероятно тайным, да еще и обернутым в столько слоев колючей проволоки… что ж, наверное, это действительно крайне любопытная находка.

В комнате повисает долгое молчание.