Город клинков

И вот тут на сцену вышел капитан Лалит Бисвал, двадцати трех лет от роду, до того тихо и прилежно изучавший специализированную литературу по тому скудному числу войн, что велись без божественного вмешательства. А под его командованием в Желтой роте обреталась шестнадцатилетняя Турин Мулагеш, которая сбежала из дома, соврала на призывном пункте насчет возраста, записалась в армию и даже успела дослужиться до сержанта, вся такая восторженная дура, вообще не представлявшая, что ее ждет.

Во время пятой битвы при Лужнице капитан Бисвал и Желтая рота получили приказ совершить фланговый обход (а надо сказать, что на него командование возлагало большие надежды): двинуться вверх по течению, форсировать реку и зайти континентцам с тыла. И это прекрасно сработало бы и нанесло бы континентцам непоправимый ущерб, и их порядки оказались бы прорваны, если бы… если бы континентцы не были осведомлены об этой атаке и не знали о ее начале с точностью до минуты.

Сайпурскую атаку быстро и жестоко отбили. Противнику удалось сжечь плоскодонки, на которых переправлялись через реку, и Желтая рота оказалась отрезанной от основных сил на занятом противником берегу реки. Все покатилось в тартарары, ни о какой дисциплине речи уже не шло, а континентцы безжалостно отжимали их от места боя и сайпурских порядков.

Желтая рота отступала ночью, хотя отступала – сильно сказано, их гнал по пересеченной местности многажды превосходивший силами противник, к тому же преследовавший их на территории, которую знал как свои пять пальцев. В лесах слышались вопли, ржание лошадей, вдалеке мелькали огни. А когда солнце взошло, оборванные и уставшие сайпурские солдаты поняли, что не знают, где находятся.

Им никогда прежде не приходилось видеть эту линию холмов на горизонте. Разведка донесла: вблизи есть люди – но никаких укреплений, просто отдельно стоящие фермы.

Бисвал мгновенно все понял. «Мы обошли их укрепления! – вскричал он, сидя верхом на своем боевом скакуне. – Во имя всех морей, мы у них в тылу!» Желтая рота не знала, что преследовать ее была отправлена целая бригада, которую, по счастью, отвлек генерал Пранда, далеко на юге бросивший в бой основные силы по всей линии соприкосновения. Это значило, что Желтую роту никто более не преследует и сражаться с ними на континентской территории некому.

Так не должно было случиться. Но случилось.

Мулагеш до сих пор помнит вечер первого дня, когда Бисвал подошел к ней и отвел в сторону. На холмы наползал туман, из лагеря доносились стоны и рыдания. Зажигать костры Бисвал запретил – дым мог их выдать, – поэтому все, обхватив себя руками и дрожа, довольствовались сухпайком, которого было в обрез, потому что они не готовились к длительному маневру и к тому же растеряли много провизии во время спешного отступления.

Он привел ее на маленькую лесную полянку.

– Лейтенант Панкадж умер от ран сегодня утром, – сказал он.

– Мне очень жаль, сэр.

– Спасибо, сержант. Я сегодня много раз слышал эти слова. Не знаю, значат ли они для меня что-либо сейчас. – Он вздохнул. – Мы не можем отыскать ни Наранджана, ни Капила, ни Рама. А это значит, что ночью я потерял бо́льшую часть офицерского состава. У меня нет полномочий, чтобы повышать в звании, однако вы, Мулагеш, так или иначе будете моим лейтенантом. Так я и стану называть вас в дальнейшем. Если мы доживем до того, чтобы получить за это нагоняй, я буду благодарен судьбе.

– Да, сэр.

– Вы молоды, и я видел вас в деле. Вы не глупы, солдаты прислушиваются к вам. Это весьма ценно.

– Спасибо, сэр.

Бисвал повернулся к холмам.

– Итак. Похоже, у нас есть три стратегии на выбор. Мы можем повернуть к югу, осуществить рекогносцировку и зайти противнику с фланга – как нам изначально приказывали. Или пойти на восток, попытаться форсировать Лужницу, обойти противника и соединиться с основными силами Пранды.

Тут он замолчал.

– А третья опция?

Он посмотрел на нее – пристально.

– Как вы считаете, у нас есть шансы на успех с одним и другим маневром?

– Минимальные, сэр.

– А почему?

– Континентцы не идиоты. В какой-то момент они поймут, что мы здесь. Сейчас нас не преследуют, но они готовы к нашему возвращению. И они будут наблюдать за рекой. В общем, от нас ждут именно этого.

И она искоса посмотрела на оборванных, раненых солдат, сидевших под соснами.

– Я не думаю, что мы способны принять серьезный бой, сэр. У нас нет провизии. И я не уверена, что мы сможем продержаться больше нескольких дней.

– Я согласен.

И он снова обратил свой взгляд на гряду холмов перед ними.

– Сэр?

– Да?

– Вы говорили, что у нас есть три опции. Какова третья?

– Да, я так сказал. – И он втянул воздух сквозь зубы. – Вы знаете, что поддерживает противника, лейтенант? Почему они так крепко держат свои позиции?

Она была слишком умна, чтобы отвечать на риторические вопросы командования.

– Не знаю, сэр.

– Фермы, – проговорил Бисвал. Он подошел к дереву, оперся на него спиной и посмотрел на крохотный хутор далеко в долине. – Провизия и фермы. Мы сейчас в самой середке хлебной корзины Континента, Мулагеш. Конечно, мы оказались здесь случайно, но мы здесь. – Он примолк на мгновение. – Есть много способов выиграть войну. А это война – не между армиями, а между странами. – Он поджал губы, вздохнул и покачал головой. – Во имя всех морей, ну что это будет за война…

– Вы предлагаете нам…

Он обернулся к ней через плечо:

– Продолжайте, лейтенант.

– Вы предлагаете нам драться с мирными жителями?

– Я предлагаю уничтожить их фермы, инфраструктуру, их ирригационную систему. Забрать то, что нам нужно для выживания, а остальное уничтожить. Продвинуться к следующему пункту, сделать то же самое. Мы отрежем их от поставок продовольствия. Это отвратительно, не спорю.

Бисвал посмотрел на нее, и она поняла: он хочет, чтобы она вынесла какое-либо суждение. Что-то сказала. Возможно, одобрила его предложение. А между ними висела так и не высказанная, но подразумеваемая правда: сейчас они воюют с теми, кто некогда держал их в рабстве.

Но она сумела лишь выдавить:

– Мы умираем, сэр.

Он кивнул:

– Да.

– Умираем от голода.

– Да.

– Я думаю, что мы все равно умрем. Что бы мы ни делали.

Он долго молчал. Потом сказал:

– Да. Я согласен.

– Тогда я делаю такой вывод, сэр, если не будет слишком смело с моей стороны. Почему бы нам не попытаться и не выполнить свой долг, – тихо сказала она. – Продержимся, сколько продержимся.

Он кивнул и снова отвернулся, глубоко задумавшись. А потом сказал:

– Соберите людей. Сколько сможете. Прочешите лес, прочешите холмы. Найдите всех выживших. Завтра утром мы выступаем.

Он вытащил подзорную трубу и навел ее на хуторок в долине.

– Мы подойдем с юго-запада, через лес. Идти придется медленно, но зато мы застанем их врасплох. И будь оно все проклято, Мулагеш… – Он быстро убрал от глаз подзорную трубу и крепко вцепился в нее, словно в мыслях своих душил кого-то. И она поняла – Бисвал в ярости. – Если… если мы возьмемся за это, нужно все делать правильно. Мы будем действовать… мирно. Организованно, дисциплинированно. Никаких потерь – только если они окажутся неизбежны. Я не позволю проливать невинную кровь – даже континентцев. Естественно, мы не тронем женщин и детей. Мы солдаты – не мародеры, мы преследуем стратегические цели. Это понятно?

– Совершенно понятно, сэр.

– Как вы полагаете, мы сможем это сделать?

– Да, сэр.

– Тогда выполняйте приказ, лейтенант. Можете идти.

Она отдала честь и быстро пошла по лесу прочь.

Мулагеш лежит на кровати в штаб-квартире ЮДК: голова как в тумане и кружится, но она вспоминает тот момент и понимает: вот какие безумные обещания мы даем, лишь бы оправдать худшие свои решения.

Тело наливается тяжестью, руки-ноги немеют, и лишь одна мысль настойчиво стучится в голове.

Что-то не так с тем, что она сегодня наблюдала.

Эти трупы на ферме… Где-то она такое уже видела. Где-то такое видела…

Континентская глубинка, трупы. Да. Такое она видела не раз.

«Но все же. Нет. Нет. Я видела эти тела совсем недавно, сегодня, перед тем, как ехать на ту ферму…»

А ведь да, так и есть.

Мулагеш пытается сесть, но тело ее не слушается. Она изо всех сил тянется рукой за папкой – ничего не выходит. Только задевает и роняет с тумбочки бумаги. А потом проваливается во тьму.

«Не забыть. Не забыть бы…»

Утром Мулагеш просыпается с ощущением, что глаза замазаны подсохшей грязью. Очень долго она не может понять, где находится. И почему рука болит. Что у нее с головой, проклятье… Она с трудом садится и трет лицо – на большее сил не хватает.

– Никаких побочных эффектов, конечно, – бормочет она.

Еще и поверила в эту чушь.

Все тело болит: спина, ноги, руки. А ведь могла бы принять бо́льшую дозу и вовсе скопытиться.

И тут ее озаряет.

– В бога в душу! – говорит она.

Хватает папку и несется к двери.

Телефон ЮДК занят: идут работы в гавани, дел невпроворот. Еще дольше она ждет, пока сержант подзывает капитана Надар.

– Что надо? – Надар даже не пытается быть любезной. – Что вам нужно? И кто вы?

– Это генерал Мулагеш. Слушайте, до меня дошло. Ну, насчет тел на ферме.

– Ага. – Надар откашливается, недовольство сменяется официальным тоном. – Да, генерал?

– Мы видели их раньше. Обе мы их видели. В тот же день. Мы видели их до того, как поехали на ферму.

В трубке повисает молчание.

– Что?! – после паузы, вне себя от изумления, восклицает Надар.

– Я кое-какие наброски Чудри перерисовала, – говорит Мулагеш, перерывая документы в папке. – В одном углу я видела это, только не могла понять, что это значит. Оно выглядело словно куриные крылышки, наколотые на шампур, – что-то вроде этого. Но это никакие не крылышки. Это человеческие тела. Над ними точно так же надругались!

Дрейлингский прораб, говорящий по соседнему телефону, медленно поворачивается к ней и смотрит круглыми глазами.

– Что вы хотите сказать, генерал? – спрашивает Надар.

– Я хочу сказать, что Сумитра Чудри нарисовала эту сцену до того, как все вчера случилось! А ведь рисовала она несколько месяцев тому назад. Выходит, она предсказала произошедшее!

– Но как? Как такое возможно?

– Я не знаю. Но этот рисунок у меня перед глазами, я на него смотрю.

– Но Чудри сошла с ума! Может, это какое-то совпадение?

– Ничего себе совпадение! Ритуально обезображенные тела на рисунке, потом на ферме ритуально обезображенные тела! Это слишком даже для безумицы…

Дрейлингский прораб аж вспотел и отодвинулся от нее на всю длину телефонного провода.

– Так что же вы предлагаете?

– У вас наверняка нет времени, а у меня есть, – говорит Мулагеш. – Я хочу поехать туда, где было совершено первое убийство, и посмотреть, как там и что. Если Чудри действительно связана с этим, мы должны узнать как.

– Первое убийство произошло на спорных территориях, генерал. Там опасно.

– Я тоже опасна, знаете ли. Я сумею туда добраться.

– Я восхищена вашей уверенностью в себе, генерал, но что делать, если вы не сумеете?

– Ну, у вас большой опыт по части похорон мертвых генералов. Так что вы с этим справитесь, безо всякого сомнения.

Надар вздыхает:

– Я поговорю с Панду, он все подготовит.

– Отлично, – говорит Мулагеш. – Благодарю за помощь, капитан Надар.

– Всегда готова помочь, генерал, – отвечает Надар.

Отвечает после такой красноречивой паузы, что становится понятно: не желает она ей помогать от слова «совсем».

Далее Мулагеш, при оружии и припасах – на случай, если она заблудится, – едет по той же самой дороге, по которой они двигались вчера, – к северу от форта Тинадеши. Однако в одной из речных долин она резко разворачивается к Тарсильским горам, которые постепенно вырастают на горизонте розово-зеленой стеной.

Она снова заглядывает в карту. Ей нужна деревня Гевальевка, та стоит глубоко в лесу, на берегу одной из многочисленных речек. Вокруг все покрыто влажным светло-зеленым мхом: ветви деревьев, камни, даже сама дорога. Интересно, а сама она мхом не покроется, если перестанет двигаться? Но уже через несколько миль подо мхом просматриваются не обычные камни, а стены, изгороди и ворота – остатки прежней цивилизации.

Мулагеш снова смотрит на карту:

– Я уже почти на месте, фух…

Она снова заглядывает в рапорт, который Панду положил вместе с картой. Скупые строки его не оставляют сомнений: военные посчитали это обычным убийством, пусть и совершенным с особой жестокостью. А еще там есть пометка, что погибший был местным угольщиком.

Она едет вперед, и вот показываются понатыканные среди пихт юрты и халупы. У дороги сидит мальчишка лет одиннадцати, грязный и рахитичный. Вокруг него пасется какое-то невероятное количество худых мелких коз. И козы, и мальчишка смотрят на Мулагеш с одинаковым выражением лица и морд – с тупым любопытством.

Мулагеш оглядывает мальчика, потом спрашивает:

– Это Гевальевка?

Мальчик с открытым ртом таращится на нее – интересно, он очень удивлен или просто у него всегда такое лицо?

– Я так поняла, у вас пару месяцев назад был угольщик, – говорит она. – Ты знаешь, куда он ходил?

Мальчишка продолжает таращиться. Затем из юрты за его спиной доносится голос:

– Вим, ты что творишь? Я тебя для чего сюда отправил? Чтобы ты их сюда не пускал! Чтобы козы здесь не ходили!

С жалобным мемеканьем из юрты выскакивает крохотная козочка и мчится вниз по грязной дороге.

– А теперь у меня на полу дерьмо, а еще она уперла несколько репо…

Здоровенный и высокий мужчина выбирается из юрты – и тут же замирает, увидев Мулагеш верхом на лошади.

– Ух ты, – произносит он наконец.

Она внимательно следит, как мужчина разглядывает ее оружие: «карусель», винташ и меч. Слишком долго и пристально он смотрит.

– Могу я чем-нибудь… помочь?

Мулагеш широко улыбается.

– Доброе утро, – с наигранной веселостью говорит она. – Я генерал сайпурской армии Турин Мулагеш.

– Генерал? – искренне удивляется тот. – Здесь?

– Похоже на то.

– О! Ну ладно. Я – Дрожкин, – сообщает верзила. – А это Вим.

И он отвешивает легенького пинка мальчику. Тот, как и следовало ожидать, не реагирует.

– Доброе утро вам обоим! – говорит она. – Мне сказали, что тут когда-то жил угольщик.

– «Когда-то» и «был» – вот это правильные слова, – пожимает плечами мужчина. – Помер сумасшедший говнюк.

– Сумасшедший?

– О да! Как заяц в схлопывающемся туннеле сумасшедший. Угольщики – они такие… Ремесло у них такое.

– А почему?

– Почему? – переспрашивает он – вопрос ему явно кажется абсурдным. – Да он целыми днями не спал – следил за лесом, чтоб пожар не занялся. Бедняга даже изобрел такой стул, на одной ножке. Чтобы, если уснет, перекинуться и свалиться на землю. Неудивительно, что он свою жену убил. Я бы тоже рехнулся, если б так долго не спал.

– Думаю, вы удивитесь, но я скажу: мы теперь считаем, что он никого не убивал, – говорит Мулагеш.

– Мы – это… – он кивает на ее военную форму, – это вы.

За этим крайне выразительным «вы» стоит много чего, в том числе и главный вопрос: нам-то какое дело, что вы там себе думаете?

– К юго-западу отсюда убили целую семью. Очень похожим способом. Четыре трупа мы нашли.

– Целую семью? – Мужчина на глазах бледнеет. – Жургутовы слезы… Мерзость какая… Значит, тут у нас убийца завелся, так?

– Кто-нибудь видел, как он убивает свою жену?

– Да никто с ним рядом жить не хотел, с угольщиком-то. Хотя… слыхал я, что вроде как Гожа что-то такое видела. В ту ночь, когда они все померли.

– Гожа?

– Старуха здешняя. Грибами приторговывает. Тоже на голову больная. Может, потому она и пошла к Богдану, может, о чем с ним поговорить хотела…

Мулагеш быстро записывает:

– А кто такой Богдан?

– Кто? Да угольщик же. Вы чего, вообще ничего не знаете?

– Похоже, что нет, – невозмутимо отвечает Мулагеш. – Значит, Гожа говорит, что кое-что видела той ночью, когда Богдана-угольщика убили. Правильно я поняла?

– Не, ничего подобного она не говорила! – спешно добавляет Дрожкин. – Я только слышал, что она вроде о таком рассказывала. И вообще – я тут ни при чем. Я… я даже не знаю, зачем на ваши вопросы отвечаю. В смысле… – тут он делает жест в ее сторону, – я тут с вами болтаю, и это плохо, да.

– Скажи мне, где жили Богдан и Гожа, – говорит она. – И тебе больше не придется отвечать на вопросы.

Еще двадцать минут верхом по лесу – и деревьев становится меньше, только кругом пеньки торчат. И вскоре понятно почему: впереди – грязная поляна, по которой разбросаны непонятные кучки земли. Такие странные, похожие на гигантские муравейники или пчелиные гнезда. Кругом воняет дымом и углями. А, это же угольные кучи: сначала складывают поленья пирамидкой, насыпают сверху земли, а потом поджигают полено, что остается торчать из кучи. И так дрова медленно-медленно прогорают. За всем этим нужно присматривать: полено сдвинется – и земля рассыплется, внутрь кучи попадет слишком много воздуха, и тогда поленница вспыхнет – и хорошо еще, если не вместе с лесом. Отвратительное, грязное ремесло. Хотя и так можно зарабатывать на жизнь, что тут поделать…

Впереди Мулагеш видит что-то похожее на жилье, хотя это слово трудно применить к покосившемуся, грубо сколоченному каркасу из дерева, что торчит на вершине грязного холма. Видно, угольщик не слишком-то заботился о своей лачужке – все равно ведь может вспыхнуть в любой момент. Или дом уже горел, и ему пришлось заново строиться.

Ну-ка, присмотримся, что тут у нас на полянке может быть интересного. Мулагеш привязывает коня, примеривается взглядом к домику – как бы в окрестном лесу не потеряться и подойти так, чтобы и зад, и перед видеть.

Интересное она находит быстро: другое охотничье укрытие из пихтового лапника. Лапник уже порыжел – потому-то она так быстро на него вышла. А поначалу был зеленый и полностью сливался с окружающим лесом. Неудивительно, что тогда укрытие не сумели найти. Ну и плюс они не туда смотрели.

Мулагеш отводит ветви и снова видит: кто-то тщательно убрал осыпавшиеся иголки. Почему интересно? У этого таинственного охотника очень чувствительная задница. Может, он оставил здесь какой-нибудь след или знак? Но нет, ничего такого не видать. Уже собираясь уходить, она оглядывается и… а это что еще такое?

Наклонившись, она видит вырезанный на коре дерева необычный знак. Впрочем, она такой уже видела, только точнее прорисованный: меч с рукоятью из отрезанной руки.

– Меч Вуртьи, – бормочет Мулагеш, проводя двумя пальцами по коре.

Вот так он здесь и сидел, этот человек, сидел в своем укрытии и вырезал меч на стволе дерева… Похоже, вырезал не из благоговения, а от скуки, лишь бы занять время. И этот кто-то был очень терпелив и ждал, ждал, когда наступит нужный момент.

Пора возвращаться в хижину на куче грязи. Двери нет – ее кто-то сорвал с петель. Ну что ж, вперед. Халупка смотрится одинаково что внутри, что снаружи: деревянный каркас и стены из дранки. Пол из досок, потолок подбит шкурами. Так, а почему пол такой темный? Вот оно что – это пятна. Пятна крови Богдановой жены. Другому человеку могло бы показаться, что пятна слишком большие, однако Мулагеш знает: в человеческом теле много, очень много крови.

Какое печальное все-таки зрелище эта халупа. Ничего напоминающего прежних жильцов в ней нет. Неприятный, голый домишко. Кровать из плетеных прутьев, сверху наброшены меха и шкуры. Очаг скалится поваленными кирпичами… Как он в такой дыре сумел женой обзавестись, неужели какая-то женщина пожелала жить такой жизнью? Впрочем, не будет лишним вспомнить: у некоторых особого выбора-то нет…

Выходя из домика, Мулагеш чувствует, что отзвук ее шагов какой-то не такой – словно под ногами пустота. Она покачивается с носка на пятку и прислушивается к скрипам и стонам досок. Сев на корточки, вглядывается в щель между половицами. Трудно сказать наверняка, но похоже, под досками действительно пусто.

– Он вырыл это, чтобы спастись от огня в случае чего, – доносится с порога голос.

Мулагеш вскакивает на ноги, одна рука на кобуре с «каруселью» – стоп, ложная тревога. На пороге стоит какая-то пожилая женщина. Старуху, к чести ее нужно сказать, совершенно не тревожит вид оружия. Смуглая от загара, крепко сбитая, но гибкая – словно кто-то вырезал из старого, подгоревшего дерева человеческий силуэт. На старухе болтаются лохмотья из шкур и меха. И она пристально смотрит на Мулагеш темными и блестящими глазами.

– Леди, – говорит Мулагеш. – Я знаю, что тут двери нет, однако кругом полно дерева – стучись не хочу.

– Военные, значит. Ты из армии, – произносит старуха. И это не вопрос, а утверждение. – Из восточных людей.

– А вы кто?

– Я Гожа.

– Вот оно что, – и Мулагеш выдыхает. Впрочем, с этой Гожей тоже надо быть настороже. – А что вам здесь понадобилось, Гожа? Я как раз собиралась нанести вам визит. У меня к вам есть пара вопросов.

– Дрожкин пришел ко мне прощения просить. – Женщина переступает порог. – Разболтал вам, что я видела, и зря разболтал. Предал соседку… Такой уж человек: что в голове, то и на языке. Непонятно, как мозги у него в голове еще держатся.

– А что вы видели в ту ночь, мэм?

Гожа останавливается рядом с ней и смотрит на пятно на полу.

– Он, в сущности, неплохой человек был, этот Богдан. Не слишком умный, невезучий – но неплохой.

– Правда?

– Он на случай пожара подвал выкопал, если вдруг дом займется. Даже трубу вывел на склон холма, чтобы не задохнуться без воздуха.

Она переводит взгляд на Мулагеш:

– Знаете – он любил ее. Хотел защитить. Все время доктора звал, чтобы посмотрел ее. На всякий случай. Заботился о ней, вот. Но… не большого ума он был: ну спрятались бы они в погребе, когда дом загорелся, ну так и что – он же на них бы и рухнул, дом этот, и завалил их там в подвале. Я же и говорю – не великого ума был этот Богдан.

Мулагеш поднимается:

– Так что здесь произошло?

– А зачем спрашиваешь? Тебе до этого какое дело?

– То, что случилось здесь, случилось снова в другом месте. И может случиться опять.

– И все равно. Тебе до этого какое дело?

– Я думаю, они стали лучше готовиться. Поднаторели. В этот раз все обернулось гораздо хуже, чем здесь. А следующий будет еще хуже.

– И все равно. Скажи, тебе лично до этого какое дело?

– А почему бы и нет? – отвечает вопросом на вопрос Мулагеш.

– Почему? Потому что ты с востока, ты сайпурка. А мы вуртьястанцы. Мы ж для вас не лучше свиней или коз. Думаешь, я не знаю?

– Я видела кровь сайпурцев и кровь вуртьястанцев. Она одинаковая. И я хочу, чтобы эта кровь текла в жилах, а не на пол.

– Ни к чему не обязывающая болтовня, – говорит Гожа. – Так дипломаты разглагольствуют – а потом раз тебя по горлу, и он уже тащит в постель твою дочку.

Мулагеш смотрит ей в глаза:

– Я что, похожа на какого-то сраного дипломата?

Гожа некоторое время выдерживает ее взгляд, потом отворачивается.

– Я не видела, как их убивали.

– Так что же вы видели?

– Так, самую малость. – И она смотрит в окно. – Вот там я шла, где деревья начинаются. Темно было, уже ночь наступила, а луна светила ярко. Я вела своего пони в поводу по лесу… А он у меня чуткий такой. Все запахи чует. И вот пони как сбесился, и я поняла: кровь где-то близко пролилась. – Гожа подходит к дверному проему. – Я вышла на полянку, чтобы посмотреть, что там да как. И я увидела женщину. Она стояла там, где угли заложены.

– Вы видели жену Богдана?

Гожа качает головой:

– Нет. Та женщина была пониже ростом. Ну я так думаю. Так мне показалось – невысокая она. А смотрела я не туда. Я глаза не могла оторвать от того, что на пороге дома стояло.

– А что это было?

– Вы решите, что я рехнулась.

– Я видела много такого, от чего можно рехнуться. Можете смело рассказывать, я вас слушаю.

Гожа склоняет голову к плечу, задумавшись, а потом выговаривает – странным, сонным голосом:

– Сначала я подумала, что это пугало. Не человек. А так, подобие человека, сделанное из всяких… штук.

– Штук?

– Да, штук. Обрывков, да. Гвоздей. Лохмотьев и шипов. Человек из шипов, шесть или семь футов ростом, темный и безликий… А еще он держал в руках блестящий меч, яркий такой, серебристый. Я не верила своим глазам, пока он не развернулся и не вошел в дом.

Между ними повисает молчание.

Гожа поворачивается.

– Вы мне не верите. Думаете, я с ума сошла. Правда?

Мулагеш после паузы отвечает:

– Я не… ладно. Твою мать. Я не знаю, чему верить. На нем была такая одежда? Из лохмотьев и… и шипов?

– Я не знаю. Я даже не знаю, мужчина то был или женщина. Ночь, не разглядеть. Но он и та женщина переглянулись, как будто говорили без слов. А потом он вошел в дом.