Оникромос

© 2016 Paweł Matuszek Onikromos

© Милана Ковалькова, перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Возможно, жизнь требует расшифровки, как криптограмма.

Все слова священны, все пророки истинны, только учти, что они мало разумеют; реши первую половину уравнения, вторую оставь нетронутой. Ты видишь всё в ярком свете, а иные, хоть и не все, – во мраке.

Позднее, в Париже, он больше не рассказывал о некоторых вещах, и только кое-кто из его солдат вспоминал булькающие звуки, долетавшие со стрехи, свист отравленных стрел, бьющих точно в цель, призрачные ночные свечения, а особенно те едва заметные сдвиги в мире, когда на краткий миг он перескакивал в нереальность. Тогда деревья и ленивые речные водовороты вроде бы оставались сами собой, но в то же время чувствовалось, как нечто неведомое лишь притворяется ими.

Вселенная – это не тесный карман, и действующий в ней порядок не связан неким ограничением у истоков возникновения, по которому в одной части должно повторяться то, что существует в другой. Даже в этом мире больше вещей существует вне нашего сознания, нежели внутри него; и порядок, что мы усматриваем в акте творения, – это порядок, приписанный нами самими; он подобен веревке, протянутой в лабиринте, чтобы не заблудиться. Существование имеет свой собственный порядок, и его не способен постичь ни один человеческий разум, ибо сам разум – лишь одно из множества обстоятельств.

Тракорне

Холод скапливался в углублениях масляного поддона. Шестерни застучали, словно падающие костяшки домино, и замерли в ожидании. Масло стекало по осям, с каждой каплей предупреждая:

– Вот. Тут. Вот. Тут. Вот. Тут. Вот. Тут…

И вдруг замолкло.

Холод, источаемый маховиком, пополз по коленчатому валу, поднялся по поршням и сгустился в цилиндрах. Мороз напирал всё сильнее. Свечи зажигания позабыли свой навык давать искру, и это беспамятство бельмом расплылось по их керамическому покрытию. Клапаны выбились из сил и уже не могли преодолевать сопротивление пружин. Распределительный вал судорожно цеплялся за зубчатый ремень, но ничего не мог поделать. Тишину, отмеряемую стуком густых капель стекающего масла, внезапно взорвал металлический скрежет стартера. Заглох, попробовал запустить мотор снова… И так несколько раз. Безуспешно. Все подвижные элементы двигателя неподвижно застыли. Черный холод поселился в чугуне.

– И что там?

– Неизвестно.

– Как это? Ты же неделю назад отдал машину в автосервис.

– Да, но мастер разводит руками. Говорит, ничего подобного прежде не видел.

– Он же чинит машины!

– Дело в характере поломки.

– Я в этом не разбираюсь. Он к пятнице починит? Ты же помнишь, что мы едем к родителям?

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?

– Сможет ли он починить.

– Но у родителей юбилей. Будет праздничный обед. Они еще год назад его запланировали!

– Я ничего не могу поделать. На крайний случай есть же поезд.

– Ты с ума сошел?! С четырьмя чемоданами это кошмар!

– Четыре чемодана на два дня?

– Не начинай.

За окном кухни солнце увязало в перистых листьях акации.

– Он сказал, что это как болезнь и он не знает, как ее остановить.

– Ты о чем?

– Да все о машине.

– Тебя волнуют слова какого-то придурка? Починит – и дело с концом.

– Если починит.

– А почему нет? Что-то заменит, что-то исправит, и все будет хорошо. Ты масло купил?

– Забыл.

– Я же тебе сказала…

– Ну, хорошо, хорошо. Сейчас спущусь в магазин. Заодно выброшу мусор.

– Купи еще молока.

– Ладно.

– И поторопись. Суп стынет.

Но он не вышел.

Остановившись у выхода, посмотрел на ручку двери. От нее исходил отвратительный холод.

Глухие подводные звуки тонули в полимерном сосуде под неподвижным сферическим сводом, сверкающим, как металлическое зеркало. Слабый сероватый свет пробивался сквозь крышку, но терял при этом столько энергии, что едва достигал темного дна, где хрупкие хлопья известкового налета окружали спираль нагревателя. Из-за пластиковых стенок доносилось нервное потрескивание электрического тока, не достигавшего нагревателя. Что-то в этом ритме перехватывало внешние звуки и меняло их центр тяжести. Вот почему им не удавалось убежать, даже при поднятой крышке.

Чайник изменил свою функцию и теперь, как линза, фокусировал в себе рассеянные звуки, слишком слабые, чтобы их могло уловить человеческое ухо. Так они обретали вес, заставляя дрожать стекло в закрытых кухонных шкафах, а затем тихо расползались по всей квартире.

– Мам, это всего лишь старый электрический чайник.

– Но я же слышала…

– Но тебе почти восемьдесят! Я не удивлюсь, если ты услышишь шелест ангельских крыльев.

– Не груби, моя дорогая! Слух у меня хороший, и ум за разум еще не зашел!

– Но я же просто пошутила… Мне его снова отнести к пану Зенеку?

– Пан Зенек не починит.

– Починит. Только это старый хлам, который тут же снова сломается. Не лучше ли купить новый?

– Не починит, потому что он не сломан.

– Я четыре раза уже носила. Зачем пану Зенеку нас обманывать, изображая ремонт?

– Потому что у него не так много клиентов.

– Мама, тебе везде мерещатся заговоры!

– Это не теория заговора, это факт.

– Ну что ты говоришь, просто старая вещь просится на пенсию.

– Неправда, он просто не хочет кипятить воду.

– В смысле, не работает.

– В смысле, он делает кое-что другое.

– Что еще может делать чайник?

– Понятия не имею, но это слышно ночью, когда очень тихо. Блуждающие звуки, от которых дрожат стекла и качаются лампы.

– Какие еще звуки, мама?

– Я чувствую их в костях.

– Скорее всего, это у соседей внизу вечеринка.

– Когда чайник в ремонте, ничего не слышно.

– Мама, мне это надоело, я его забираю и завтра привезу тебе новый!

– Не смей!!! Привези новый, но этот оставь мне.

– Зачем?

– Когда я это слышу, то хорошо сплю. Как никогда прежде не спала. И мне нравится это слово, которое повторяют…

– Слово? Ради бога, мама, ты меня начинаешь беспокоить.

– Что-то вроде Тракорне…

Не вода.

Не влага.

Но холодное дыхание из глубин земли, без труда проникающее сквозь скальные породы, гравий и глинистые слои почвы. Жидкий холод, который, как змея, взбирается вверх, преодолевая силу гравитации. Он просачивается между железобетонными плитами, движется по плотно уложенным кирпичам, по трубам и проводам, прямо под штукатуркой и тонким слоем краски. Он подползает к шуршащему электрическому потоку, заполняющему тонкий металл, – наконец добирается до него, останавливается и терпеливо наслаивает свое присутствие. Он ждет, когда появится черная искра. Затем движется дальше.

Всякий раз, когда проскакивает маслянистая вспышка, лампа над раковиной моргает и гаснет.

– Что с этой лампой?!

– Дорогая? Что случилось?

– Иди посмотри. В ванной снова перегорела лампочка. Я не могу накраситься.

– Черт, действительно.

– Черт не починит.

– А чертов электрик?

– Месяц назад он поменял старые кабели и патроны. Сказал, что теперь все должно быть хорошо. У него руки кривые!

– Может, проблема не в кабелях?

– Дорогой, ты гений! Подвинься, я у окна накрашусь. А ты вкрути новую лампочку.

– Не знаю, есть ли у нас…

– Тогда проверь! Ты еще спишь?

– Господи, что за муха тебя укусила?!

– Ванная без света. Я спешу, уйди с дороги!

– На этих лампочках разориться можно.

– Тоже мне новость.

Он осторожно взял перегоревшую лампочку. Она была на удивление холодной. Ее холод проник в кончики пальцев и пробудил воспоминания, к которым он не любил возвращаться. Когда ему было десять лет, родители решили, что он уже достаточно большой и пора ему научиться наконец преодолевать свои страхи. А потому отныне ему предстояло спускаться в подвал одному. Он не хотел об этом слышать. Он протестовал, пытался вызвать в них жалость, плакал, кричал, бился в истерике, но родители были непреклонны. Они говорили, что каждому когда-нибудь приходится справляться со своим страхом, и от этого не уйти, потому чем скорее это случится, тем лучше. Да, они понимали, что для сына нет места страшнее, чем подвал, но осознанно и намеренно посылали его туда не реже одного раза в неделю. У него не было выбора. Ноги подкашивались, когда он спускался по крутой лестнице. Далее перед ним открывался длинный коридор, конец которого терялся во мраке. Почему-то желтоватый свет нескольких лампочек не мог полностью осветить это пространство. Уходящий вдаль коридор вызывал парализующий холод и ощущение, будто стоит только перестать всматриваться во мрак, стоит только отвернуться, как из глубины кто-нибудь выйдет. Дрожь охватывала все тело, но отворачиваться все же приходилось, чтобы сдвинуть засов на двери в семейную часть подвала и найти там то, о чем просили родители. Он боролся с собой какое-то время, съежившись под хлипким зонтиком разумных мыслей, а затем, сумев наконец отвоевать немного пространства, свободного от страха, выполнял поручение и быстро возвращался наверх. На какое-то время его оставляли в покое. Пока снова не приходилось спускаться, и все начиналось сначала.

И хотя теперь он уже не боится спускаться в подвал, он чувствует, как волна иррационального ужаса накатывает на него. Силится уверенность в том, что ему вовсе не казалось, и всякий раз, когда он поворачивал голову, из темного конца коридора действительно выходило нечто.

Всякий раз.

Он отпустил лампочку, в которой клубилась ледяная тьма, сел на край ванны и спрятал лицо в ладонях. Под веками у него мелькали картины. Старый автомобиль, окутанный холодной тишиной подземного гаража; грязные окна, смазывающие вид; пластиковый электрический чайник, вокруг которого крошки хлеба складываются в концентрические круги; оголенные концы электрического кабеля, почерневшие от гуляющего по ним тока. Он также увидел пустые комнаты, цеха, складские помещения и их влажный бетонный пол. Услышал, как по ним блуждает тихий, вихрящийся звук. Обнаружил, что звук этот ему знаком, он даже может повторить его.

– Тракорне, – прошептал он, открывая глаза.

Она стояла в дверях. Она была бледна.

– Что?!

– Ничего. О чем ты?

– Ты напугал меня, я звала, но ты не отвечал. Ты плохо себя чувствуешь? Тебе нездоровится?

– Нет. Скорее всего. Сам не знаю.

– Ты что-то сказал, какое-то странное слово…

Мужчина нахмурился.

– Не помню…

Дробо

Не было никакого характерного щекотания за глазными яблоками, и даже над Линвеногром не поднялись эти знакомые странные облака. Не ощущалось никаких волн живого холода, идущих из глубин земли, хотя именно эти признаки предшествуют большинству проявлений ксуло. Не было блуждающих туманных столбов и огромных угловатых теней, которые порой ложатся на целые кварталы, хотя небо остается совершенно чистым. Не было гудящих раскатов, раздающихся по всему городу. Не было никаких предупреждающих знаков. Был закат. Заходящее солнце полыхало ослепительным багровым сиянием. Свет лился сквозь широкое окно кабинета, и казалось, будто в этом потоке замедляются в полете пылинки. Будто сгущается воздух. Друсс сидел за огромным письменным столом, развалившись в удобном кресле. Он устал. Глядел на кружку, в которой заваривались листья аламы. Этот бодрящий настой должен был поставить его на ноги после долгого рабочего дня на территории. Тонкая струйка пара колыхалась над чашкой. Внезапно, всего на мгновение, она неподвижно застыла, исчезла и тут же вновь начала подниматься, но уже из другого положения, словно на краткий промежуток времени перестала существовать.

Тогда он почувствовал это.

Вспышка и разряд, перескакивающий с камня на камень. По щелям в мостовой. По железным решеткам, выкованным угловатым цветочным узором. По фасадам приземистых зданий. Под тонким слоем краски между бугорками шершавой штукатурки. По гибким корням растений, опутавшим водосточные трубы, и по краям керамической черепицы. По заросшим густым мхом трубодомам перусов и их влажным садам. Между жесткими волосками, покрывающими грибницы жилых отсеков, и ниже, по водным каналам, проходя зигзагом по изгибу поверхностного натяжения и перескакивая на заминских головастиков – как раскаленная искра, пробегающая между спинным мозгом, почкой, легким, по коже до стопы и обратно, через кости в череп, где за миг до исчезновения она приобретает мимолетную, изящную форму, после чего угасает.

Друсс впервые в жизни получил столь мощный импульс. Обычно эти явления намного слабее, и вызывает их одна эманация, возникшая в определенной точке города, но этот импульс прошел через весь мегаполис. Через весь Линвеногр. Он жадно ощупывал всё на своем пути, словно что-то искал, стремился к некой цели.

Размышляя над смыслом импульса, Друсс сохранил в памяти форму, которую вспышка приобрела незадолго до угасания. Ее нужно было сохранить. Он открыл таблотесор – ментальный гаджет, с помощью которого мог контролировать ресурсы памяти, параметры своего ума и тела, а также создавать психоинструменты. Прямо перед ним материализовалась прямоугольная полупрозрачная панель управления, заполненная индикаторами, тумблерами, ползунками и переключателями, открывающими разделы и вкладки, отсылающие к более глубоким уровням таблицы. Друсс никогда не был продвинутым пользователем таблотесора, но ему удалось встроить в гаджет несколько уникальных функций, управляющих его талантом чувствовать и анализировать проявления ксуло. Благодаря этому он развил свои способности, повысил их эффективность и уже подростком доказал, что является лучшим искателем ксуло в Линвеногре, по способностям и сенсорике превосходящим своего знаменитого отца. Даже перусы, истинные виртуозы таблотесора, не могли сравниться с ним. Волей-неволей они вынуждены были признать его талант, что сильно облегчало ему жизнь – ведь он был всего лишь одним из двух людей, живших в метрополии заминов и перусов.

Друсс покопался в таблотесоре, открыл проход и спустился в крипту. Его не привлекали духовные поиски, поэтому в этом отсеке он устроил нечто вроде архива. Здесь он хранил запечатленные в памяти вспышки ксуло. Интерьер напоминал темный лабиринт библиотеки, где полки ломились не от книг, а от сотен филигранных светящихся форм. Здесь безраздельно правил архивариус Лестич. Он походил на маленького почтенного старика, но его движения и манера говорить странно ассоциировались у Друсса с покойным отцом.

– Еще один экспонат? – спросил Лестич.

Друсс вспомнил форму вспышки, которая в тот же миг материализовалась в руках архивариуса. Она была большой, сплетенной из полутора десятка потоков вихревой энергии.

– У нас есть что-то подобное?

– Нет. Я впервые вижу такую сложную структуру. Это точно ксуло?

– Не знаю. Проверь это. Сравни с другими. Может, что-нибудь придумаешь.

Друсс покинул архив и закрыл таблотесор. Его тревожило неопределенное, трудноуловимое предчувствие. Отупляющая усталость улетучилась без следа. Вдруг где-то в квартире громко хлопнула дверь. Друсс вышел из кабинета и по широкому коридору добрался до самой большой комнаты. Здесь он принимал гостей, потому что только это помещение было приспособлено к их размерам.

Центр комнаты занимал большой круглый стол, окруженный тремя широкими и жесткими лежанками. Над одной из них склонились помощники Друсса – Хемель и Тенан. Первый был замином – гориллоподобным гигантом, имевшим гладкую черно-желтую саламандровую кожу и конусообразную лягушачью голову, а второй перусом – мохнатым шаром на трех длинных ногах-прутьях. У каждого перуса из верхней части шарообразного туловища торчит нечто вроде эктоплазматического выроста, который способен изменять форму и является их главным органом чувств. Именно этот вырост и развернулся к Друссу, когда тот возник на пороге комнаты и, встревоженный появлением своих помощников, не мог заставить себя подойти к ним.

– Что случилось? – спросил он неуверенно.

– Мы не знаем, – ответил Тенан, удлиняя вырост и придавая ему форму свернутой трубки. – Мы сортировали находки из сада магистра Акама, и вдруг Басал упал. Мы тут же перенесли его наверх, но, похоже, уже ничего не сделать. Он не дышит.

Человек на негнущихся ногах подошел к лежанке. На ней в скорченной позе, согнутый пополам, лежал его младший брат. Казалось, будто его поразила молния. Друсс коснулся лба и проверил пульс. Не было никаких сомнений. Солнце уже зашло, и тело Басала начало приобретать сероватый оттенок. Друсс ощущал в себе холодное спокойствие. Смерть брата еще не нашла к нему доступа, и разум продолжал работать с неизменной точностью.

– Когда это случилось, он прикасался к какому-нибудь артефакту?

– Да. И затем уронил его. Я слышал, как артефакт покатился по полу, – ответил Тенан.

– Что это было?

– Я не обратил внимания, все произошло так быстро…

Друсс вопросительно посмотрел на Хемеля.

– Я тоже, – пробормотал замин извиняющимся тоном.

– Но вы ничего не трогали? Ничего, кроме тела?

– На это не было времени… – подтвердил Тенан.

– Хорошо. Пойдем, Тенан, мы найдем это. А ты, Хемель, останься, пожалуйста. На некоторое время. Мы скоро вернемся.

– Конечно, я подожду здесь… с ним.

Друсс и Тенан поспешно покинули квартиру, вошли в лифт и спустились на семьдесят этажей вниз. Они прошли через огромный холл, увенчанный арочным сводом, и миновали пост заминов у главного входа.

– Вы в порядке, господин Друсс? Что случилось с господином Басалом? – спросил один из охранников.

Друсс и Тенан прошли мимо, не проронив ни слова. Они вышли на пешеходную улицу, освещенную мерцающими витринами магазинов. Днем и ночью здесь не затихает движение. Свет, льющийся из-за толстых листов волнистого лувиального стекла, играл бликами между прохожих, касаясь их тел. Висящие над улицей жарофонари только начинали дымиться мутным светом. Друсс ловко обогнал нескольких перусов и заминов, нырнул под низко пролетающим тульпой и оказался перед дверью своего офиса. Когда Тенан встал у него за спиной, Друсс тяжело вздохнул и вошел внутрь.

Он повернул выключатель, и лампы наполнили помещение слабым светом, медленно набирающим силу. Предметы, откопанные в саду магистра Акама, по-прежнему были выложены на длинном столе. На первый взгляд ничего не пропало, но Друсс не помнил точно, сколько их было, поэтому мог ошибаться. Нет, он явно ошибался.

– Где он стоял? – спросил Друсс.

– С той стороны, у первой полки, – ответил Тенан.

Друсс опустился на колени и стал осматривать пол, пространство между полками, на которых громоздились загадочные предметы. Все они материализовались вместе с импульсами ксуло. Там были прямоугольные металлические таблички со странными символами, например WМ 43079 или SL 72103, прозрачные кубы, внутри которых мерцали облачка плазмы, и шары с заключенными внутри миниатюрными зданиями в окружении парящих лепестков, напоминающих снег. Попадались здесь также высушенные тушки членистых существ, похожих на насекомых с излишним количеством ног, металлические обломки, излучающие едва заметный свет, изогнутые под невозможными углами фигурки и многое, многое другое.

Однако предмет, интересовавший Друсса, лежал не на полке, а на полу. Он прятался за ножкой стола. Пузатая, скомканная форма. Друсс недоверчиво осмотрел его. Это был самый обычный дробо – некоторые искатели ксуло называют такие кремневым плодом – одним из наиболее часто встречающихся артефактов. Он не мог быть опасным. Разряженный дробо не содержит живого холода, а потому не может быть проводником импульсов ксуло. Да и сам по себе он не способен генерировать заряд, достаточный, чтобы кого-то убить. Друсс поднял артефакт с пола и сжал в руке.

– Этого не может быть, – тихо произнес он.

– Больше здесь ничего нет, – пробормотал Тенан. Его вырост растянулся и нырнул под стол. – Может быть, где-нибудь еще…

Вдруг дверь с треском разлетелась на части, и в помещение ввалились трое дюжих заминов. Друсс узнал самого крупного из них – Ракама, считавшегося великаном даже среди своих соплеменников, начальника городской гвардии. Друсс посмотрел на него без страха, окружив себя безопасным коконом эмоционального холода, словно после смерти Басала перестал принимать активное участие в собственной жизни.

– Ты идешь с нами, Друсс, – гаркнул Ракам.

– Зачем? – спросил Друсс, не отводя взгляда с непроницаемых черных глаз замина.

– Ты не знаешь?! Ты?! Квалл атаковал Линвеногр. Мы пока не знаем, сколько жителей погибло. Паника распространяется по городу как пожар. Мы переводим выживших искателей в купол. Совет уже в сборе. Пошевеливайся, нельзя терять время.

Рев Ракама не произвел на Друсса никакого впечатления.

– Я никуда не пойду, – твердо сказал он. – Оставьте меня в покое.

Ракам мигом подскочил к Друссу и проревел ему в лицо, задув его чрезмерное чувство безопасности, как обычную свечу. Испуганный человек дернулся назад, зацепился за стол и рухнул на спину, увлекая за собой артефакты, выкопанные в саду магистра Акама. Замин стоял над ним, как хищник, готовящийся нанести окончательный удар.

– Ты идешь или мне откусить тебе голову? – буркнул он тихо.

– Убей меня, убей, – плаксиво простонал Друсс. Лишенный иллюзорного кокона, спасавшего от эмоций, он извивался от жгучей боли бессилия, чувства утраты и одиночества. Источником его страданий было тело мертвого брата.

– Понимаю, – холодно произнес Ракам и кивнул своим помощникам. – Отвезти его в Аполлабий. Перус остается.

Вессеро

– Это он? Великий Вессеро?

– Его тело.

– Значит, он.

– Скорее то, что от него осталось.

– Тебе не кажется, что ему чего-то не хватает?

– Похоже на то.

– Это правда, что он выстрелил себе в голову перед тем, как вы обнаружили его в подвале под гардеробной?

– Нет.

– Тогда кто подстрелил его?

– Никто. Это всё сплетни. Когда мы спустились вниз, он лежал в герметичном саркофаге. Коронер сказал, что он мертв уже несколько месяцев.

– Что ты говоришь?! Это невозможно! Великий Вессеро – один из самых известных иллюзионистов города. На его пятничные шоу уже много лет народ толпами валит. Если бы он вдруг прекратил выступления, об этом написали бы все газеты!

– Да, но он не прекратил.

– Я не понимаю…

– Я тоже. Я знаю только, что уже четыре человека погибли, пытаясь достать его из этого саркофага. Они орали так, будто горели заживо. Пятый выжил, но трудно сказать, выздоровеет ли когда-нибудь. Потому ни при каких обстоятельствах не прикасайся к его телу! Понял? Ни при каких обстоятельствах! Сейчас ты переоденешься в гражданскую одежду, получишь документы и с благословения комиссара Берга вывезешь Вессеро из города. Сейчас наши ребята упакуют тело в свинцовый гроб и погрузят в машину.

– Но почему я? Мне кажется, это слишком ответственное задание. Не знаю, справлюсь ли я. Водитель из меня неважный, и могут быть неприятности, если кто-нибудь узнает, что я везу этого людоеда.

– Спокойно. Мы всё провернем в тайне. Никакого конвоя не будет, никто не обратит внимания на обычный автомобиль, если за рулем будет обычный гражданин. К тому же ты будешь под постоянным наблюдением. Если что-нибудь случится, мы немедленно вмешаемся. Все ясно?

– Думаю, да. Так куда мне его отвезти?

– Поехал?

– Да.

– Хорошо. Отзови людей и скажи им, пусть начинают собирать манатки. Этот балаган меня раздражает. Вессеро даже мертвый вынуждает нас участвовать в его шоу.

– Не слишком ли рано?

– Думаешь, он может вернуться?

– Пожалуй, нет, но нам надо быть готовыми к любому развитию событий.

– Тогда пускай все остаются на своих местах. Надеюсь, что больничное начальство не будет создавать проблем. Полицейские декорации еще могут пригодиться.

– Мне нужны два часа. Этого должно хватить.

– Пусть только доберется до полигона. Мы закроем дело, когда будем уверены, что все кончено.

– Так точно, господин комиссар, хотя у меня все еще остаются сомнения.

– Но это же была твоя идея.

– Вот именно. Я могу ошибаться.

– Ничего не поделаешь. Исключительные ситуации требуют исключительных решений. Есть связь с полигоном?

– И с людьми, которые следят за нашим человеком.

– Замечательно. Где он сейчас?

Старый фургон легко движется по мокрому асфальту. Стемнело, моросит мелкий, противный дождь. Водитель улыбается себе под нос. Его больше не беспокоит изнуряющая головная боль, которая так долго мучила, что он уже и забыл, каково это жить без боли. Стойкое ощущение, что вот-вот что-то произойдет. Только что? Разве может что-то произойти, когда ты живешь рядом с такой скучной женой? Но он же не женат. А может, женат? Такое же чувство, как если живешь с матерью. У него что, жена вместо матери? Нет, у него точно никогда не было жены. Родители? Он их не помнит. Какие-то, конечно, были. Когда-то. Восторженные толпы? Мимо проплывают огни, которые еще недавно ослепляли, но теперь на них можно смотреть не щурясь. Черное пятно глаз. Ни одного знакомого лица. Без проблем. Что-то приближается. Шаг за шагом, шаг за шагом. Нет. Это дворники отбивают мокрый ритм по лобовому стеклу. Так хочется убежать, забиться в темный угол и одновременно выбраться, атаковать, утолить голод. Руки так крепко сжимают руль, что побелели костяшки пальцев и дрожат плечи. Наконец на обочине мелькнул указатель, фургон притормаживает и сворачивает на грунтовую дорогу. Движется к охраняемым воротам. Вооруженные солдаты проверяют документы и пропускают дальше. Машина въезжает в лес, скользя по грязной колее. Вдали вспыхивает свет мощных галогенных прожекторов. Водитель подъезжает к ним и останавливает фургон. Его просят выйти. Он не сопротивляется, выполняет команды, но в голосах военных звучит напряжение. Его окружают со всех сторон. Толкают стальными прутьями. Прикосновение металла обжигает даже через одежду. Внезапно он падает в глубокую грязную яму. Подняв голову, он видит, как открывается горлышко огнемета. Шипит водяной пар и нечто, что корчится в яме студенистыми комками.