Не римская Испания. Арбалетчики князя Всеслава. Арбалетчики в Карфагене. Арбалетчики в Вест-Индии

Наш мент, едва эта развратница вышла из воды, захотел разложить ее прямо на берегу, но она со смехом вывернулась и увлекла испанца к дальним кустикам – укрытию, скорее чисто символическому, чем реальному. Астурда тоже не пожелала откровенного разврата и поманила меня к кустикам с другой стороны, которые были погуще. Ну что ж, если им нужна видимость приличий – я ни разу не против. Забурившись в кусты, я крепко облапил девицу, укладывая ее на мягкую подстилку из сухих листьев…

– Тссс! Погоди, успеешь еще! – прошептала вдруг она и отодвинула рукой ветку. – Взгляни-ка вон туда!

Я глянул, куда она предлагала, да и прифонарел. За кустами в заводи купалась другая деваха – помоложе, с не особо еще развитой, но уже превосходной для ее юных лет фигурой и с роскошной пышной косой, что уже и само по себе немалое достоинство. А то зачастую ведь с этим делом как бывает? Сами-то по себе ни пышные волосы, ни отличная фигура у баб – не такая уж и редкость, но в том-то и дело, что именно сами по себе, то бишь по отдельности. Сплошь и рядом случается, что баба с первоклассной фигурой имеет довольно жидкие волосы, а у бабы с роскошнейшей гривой волос окромя тех волос и смотреть-то, вообще говоря, больше не на что. А вот чтоб и то, и другое разом у одной и той же бабы шикарным оказалось – это для наших современных баб, во всяком случае, явление довольно редкое, и оттого особенно ценное. Здесь с этим, как я успел заметить, дело обстоит несколько лучше, но тоже подобная тенденция прослеживается – если у Астурды, например, неплохая, но и не выдающаяся фигура, зато густые волосы, то у ее доставшейся Васькину подруги – наоборот, фигура поконтрастнее, но волосы немного пожиже. Не до такой степени, чтобы это резко в глаза бросалось, ну так я ж и говорю, что тут с этим получше, но и тенденция все же есть. А у этой девки, которую передо мной Астурда сейчас спалила, и фигурка уже хороша, а со временем обещает стать еще лучшей, и волосы – тоже высший класс. Коса у нее – видно, что туго стянута, без этой имитации несуществующего объема, но при этом толстенная, добротнейшая, как представлю себе эти волосы свободно распущенными – ухх! И ведь кого-то мне ее коса напоминает…

В общем, зрелище было увлекательнейшее. Омывшись – не особо и торопясь, кстати – и вволю поплавав, красотка вышла примерно по пояс, тщательно отжала косу, медленно обернулась всем телом, показывая великолепные верхние выпуклости, подняла глаза и увидела нас, а солнечные лучи осветили и ее симпатичную мордашку. Пожалуй, я выпал в осадок не меньше ее, поскольку узнал Велию, как раз перед последним переходом и заплевшую свои густые роскошные волосы в толстую косу…

Деваха ойкнула, инстинктивно отвернулась вполоборота и поспешно прикрыла грудь рукой, но потом улыбнулась и показала язычок, после чего помахала нам ручкой и плавно вышла из воды, дразнящее, покачивая бедрами. И взгляд ее был скорее веселым, чем осуждающим. Или мне показалось?

– Она еще слишком юна для тебя, – с соблазнительной хрипотцей проворковала Астурда. – Иди ко мне, я излечу твои раны. – А глаза у чертовки хитрющие! Да и чего уж там! Не очень-то хорошо, конечно, было спалиться со шлюхой перед девчонкой, которая мне откровенно нравилась, но что сделано, то сделано. И разве не Астурду я желал все эти дни, страдая от жесткого сухостоя во время похода? Охи и вздохи из-за дальних кустов, за которыми был занят добрым делом Васькин, являли собой весьма заразительный пример, которому я охотно последовал…

Поздним вечером мы наконец пресытились женской лаской, а зудящие комары напомнили нам, что и радости хороши в меру. Добрая половина нашего отряда, упившись, дрыхла себе меж костров, дымок от которых был все-таки несколько лучшей защитой от маленьких ночных кровососов, чем занавешенные грубыми циновками окна деревенских домов. Отсыпав Астурде горстку честно заработанных ею монет, я шутливо шлепнул ее по округлому заду и спросил:

– Ты нарочно подстроила эту встречу с Велией?

– Нет, что ты, клянусь богами! – но глаза опустила и улыбнулась краешками губ.

– И часто ты испытываешь терпение богов подобными клятвами?

– Они милостивы и прощают мелкие шалости, – на этот раз Астурда улыбнулась откровеннее. – Но тебе не о чем беспокоиться, и в этом я клянусь тебе по-настоящему!

Испанец же только посмеялся над моей оплошностью:

– Нашел из-за чего переживать! Это же античный мир! Да тут любой важный сеньор просто обязан иметь красивую рабыню-наложницу, а если он достаточно богат и может себе позволить – то и целый гарем наложниц. И законные жены вовсе не ревнуют к ним своих мужей.

– Точно?

– Ну, если не совсем уж отмороженные стервы. Но кто же, если он только в здравом уме, возьмет такую в жены?

– Так у меня ж немного другой случай.

– У тебя еще проще. Если не полагается ревновать к наложнице, то с какой стати ревновать к проститутке? Вот если бы она была любовницей, не берущей денег, – тогда другое дело.

– Хорошо бы, чтобы ты оказался прав. Но тогда какой смысл ей было палить меня перед девчонкой?

– Палить – это значит сжигать? Или стрелять? А, понял! Нет, «палить» тебя – никакого смысла. А вот показать тебе юную сеньориту обнаженной, да так, чтобы при этом не нарушить приличий…

Утро показало, что Хренио не так уж и неправ. При встрече Велия вовсе не отвернулась и не надула губ, а весело и озорно улыбнулась, и у меня возникло сильное подозрение, что накануне Астурда заработала несколько больше, чем получила от меня. И еще я сильно заподозрил, что неплохо знаю источник ее вчерашней левой подработки. Увиденный потом на ее руке браслетик из стеклянных финикийских бус – ну точь-в-точь такой же, как тот, что порвала Велия при похищении, дабы дать нам дополнительный след – меня уже не удивил.

– Я же говорил тебе, что сеньорита положила на тебя глаз, – осклабился мент.

А после завтрака Тордул построил отряд, и мы зашагали на рудник. Там за дни нашего отсутствия успели уже навести относительный порядок. Распознав в моем рабе беглеца Нирула, начальник рудника устроил нешуточный скандал, требуя отдать парня ему для заслуженной им кары. Давил он нахрапом, рассчитывая на авторитет высокой должности, но я-то ведь по службе ему не подчинялся. А я не люблю, когда мне хамят, да еще и те, кто не имеет на то законного права. Не один из воинов рудника ухмыльнулся, когда я спокойно и непринужденно разжевал местному «царю и богу», что степень заслуг и провинностей моих рабов решаю я. А когда тот, рассвирепев, нажаловался на мою непочтительность Тордулу, отец-командир, разобрав дело, принял мою сторону, и там, где начальник рудника уже не мог распознать голосов, его охранники гоготали, не таясь. И было отчего – вид их начальник имел такой, что от него было впору прикуривать. Надо полагать, нечасто они его таким наблюдали.

Мой новый арбалет был уже в основном готов, и с моим возвращением мастер-оружейник быстро подогнал его ложе окончательно по мне. Он оказался заметно потуже старого, и «козья нога» для его взвода была совсем не лишней. В принципе-то на крайний случай я взвел бы его и резким рывком обеих рук, но взводить его так постоянно – пупок развяжется, что в мои планы уж точно не входило. Опробовав агрегат, который стрелял гораздо дальше и точнее старого – вот что значит работа профессионала, – я остался им доволен и не пожалел для мастера трех серебряных шекелей в качестве премиальных. В результате тот тоже остался доволен выполненной работой и охотно принял заказ еще на три агрегата с комплектующими. Я же, благодаря регулируемому целику – не зря целый день убеждал мастера при заказе сделать его именно таким – быстро привел свое новое оружие к нормальному бою, после чего Нирул, сын оружейника-кузнеца все же, намертво закернил мне его в отрегулированном положении. Теперь на выбранной для стрельбы «основной» дистанции – примерно в пятьдесят метров – хорошим болтом я попадал в точку прицеливания, не беря никаких поправок. Конечно, для полной боеготовности его требовалось еще пристрелять и на других дистанциях, дабы выработать поправки на них, и этим я занялся уже на следующий день…

– Васькин, ты идиот! Ты что, с дуба рухнул?! Ты вообще-то соображаешь, чего мелешь своим дурным языком?! Ты же нас всех под монастырь подведешь, долбаный ты дебил! Угребок болтливый! – визгливые голоса наших разъяренных фурий… тьфу, это я хотел сказать, прекрасных дам, то бишь Юльки с Наташкой, были слышны издали, когда я возвращался с импровизированного стрельбища. Картина маслом, которую я увидел, была еще та – даже «руки в боки» в наличии имелись, и для полного национального колорита не хватало только традиционных скалок в этих руках.

– Что за шум, а драки нету? – поинтересовался я.

– А ты вообще молчи, д’Артаньян недоделанный! – это провизжала Юлька, выглядевшая позлее Наташки.

Я расхохотался, поняв, в чем дело. Володя с Серегой, дорвавшись наконец до своих баб, не смогли, конечно, удержаться и от распускания павлиньих хвостов. И при расписывании наших эпических подвигов – преувеличенных, надо полагать, не меньше, чем в традиционные три раза – проболтались им и о скормленной аборигенам «нашей» истории а-ля Дюма. Виноватый вид выглядывавших из-за бабских спин их незадачливых кавалеров полностью это подтверждал. А за свой смех я поплатился тем, что обе стервы переключились теперь на меня, причем Юлька ничуть не постеснялась еще и в долбаные маньяки-педофилы меня произвести.

– Ну вас на хрен! – сообщил я им, не утруждая себя полемикой. – Пошли, ребята, разомнемся! Нирул! Неси наши тренировочные мечи!

– Гребаный рабовладелец! – провизжала мне вслед Юлька, но я проигнорировал сей недостойный благородной дамы выпад.

– Ты спас меня от распиливания пополам! – благодарно уведомил меня испанец.

– Не только пополам, потом еще и каждую половину вдоль! – просветил его со смехом Володя.

Есть женщины в русских селеньях,Их коротко – «бабы» – зовут!Слона на скаку остановятИ хобот ему оторвут! —

продекламировал Серега.

Их с Володей эти фурии попытались остановить, но отдуваться вдвоем за всех четверых им как-то не захотелось, и они вспомнили об обязанности воинов поддерживать на должном уровне свою боевую подготовку. Пока мы облачались в смягчающую удары кожаную амуницию, наши бедные уши выслушали немало оскорблений, да и вслед нам неслись далеко не благие пожелания, но это уж приходилось воспринимать как меньшее из возможных зол.

На горной лужайке с достаточным числом кочек, камней, коряг и рытвин – как на реальном поле боя, которое обычно все-таки здорово отличается от ровного дощатого пола спортивного фехтовального зала – мы и занялись тренировкой.

– Сэр, вы насрали в мою шляпу, защищайтесь! – дурашливо наехал Серега на Володю, принимая картинную фехтовальную позу.

– Сэр, вы надели на меня эту шляпу, защищайтесь! – не остался в долгу тот. Хотя, естественно, от классического фехтования на шпагах наша разминка отличалась кардинально. Куда ближе она была к средневековому фехтованию на мечах и баклерах, как раз от иберийской цетры и произошедших.

Наши тренировочные мечи были, правда, не средневековой длины – ну куда, спрашивается, пешему бойцу заведомо кавалерийский рыцарский меч длиной в метр? Наши новые мечи, которыми я задумал перевооружиться при первой же возможности, будут покороче – где-то сантиметров в восемьдесят. Как раз такой примерно длины были морские абордажные сабли и пехотные «кошкодеры» фрицев-ландскнехтов. Это как раз оптимальная длина, уже не мешающая драться в строю, но еще позволяющая полноценно фехтовать. Такими и выстругал Нирул по моему приказу наши тренировочные деревяшки, вес которых был полуторным по сравнению с весом боевого меча.

Римские гладиаторы, как мне доводилось где-то читать, тренировались обычно с оружием удвоенного веса, но это я посчитал перебором. Гладиаторский бой – это ведь прежде всего зрелище, которое должно быть долгим и захватывающим. Соответственно, герой римской арены должен не только выдерживать эту длительную схватку, но еще и демонстрировать кураж, вот и готовили из них эдаких качков-мордоворотов, совмещая тренировочный гладиус с гантелей – спасибо хоть не со штангой. Нам же требовалась не зрелищность, а эффективность. Силовая накачка, конечно, тоже нужна, но не в ущерб точности удара, поэтому разница в весе тренировочного меча и боевого не должна быть слишком большой.

Еще одним отличием наших новых мечей должен был, по моему замыслу, стать классический средневековый эфес с его сильно выступающей за ширину клинка гардой-крестовиной. Эти крестовины Нирул – наверняка проклиная в душе хозяйские причуды – выстругал из отдельных дощечек и намертво закрепил поперечными шпонками на рыбьем клее. Отдельные мелкие детали я все еще додумывал, но касались они боевого оружия и никак не влияли на тренировочное.

Перетасовывая пары, мы поколотили друг друга от всей нашей широкой души и основательно размочалили плетенные из ивовых прутьев тренировочные цетры – придется Нирулу плести новые. Больше всех досталось, конечно, Сереге, но кое-чему все же успел подучиться даже он. Сразу теперь, пожалуй, не убьют, если уж дойдет дело до мечей, а в затяжном бою всегда есть шанс нагребать противника каким-нибудь хитрым финтом. Что до финтов – наши деревяшки покороче и весьма ощутимо потяжелее тонкой и легонькой спортивной сабли, которой я вдобавок и занимался-то меньше года, еще до армии. Из-за этого, с одной стороны, все прежние навыки требовали теперь подгонки к новым длине и весу оружия, как и к щитам, но с другой – не поставленные тогда толком на рефлекс, они теперь и модифицировались должным образом относительно легко. Труднее пришлось бы опытному спортсмену-саблисту, давно отточившему технику и привыкшему действовать на голых рефлексах, вбитых в подкорку за годы тренировок. В результате тяжелее всего мне давались тренировочные поединки с Володей, имевшим неплохую спецназовскую подготовку рукопашника. Фехтование было экзотикой для него, но вот его рукопашные приемы – ничуть не меньшей экзотикой для меня, и нагребывали мы с ним друг друга, я бы сказал, в труднопрогнозируемой последовательности…

Когда мы вернулись, ко мне снова направился с важным видом успевший уже несколько поостыть после облома начальник рудника, и я на всякий случай снова сделал морду кирпичом. Кое-что он, впрочем, понял, поскольку хамить больше не пытался, но понял все же не до конца. Его предложение – продать ему «этого негодяя» или обменять его на другого раба – я отклонил как не представляющее для меня интереса. Неужели так трудно догадаться, что если бы мне был нужен другой раб, я бы другого и выбрал? Так я ему и объяснил – не грубя, но и не принимая никаких возражений. На его харе заходили желваки, но он сдержался. Вряд ли он боялся драки, в этом простом социуме хреновых воинов обычно не ставят начальниками над хорошими, но оно ему надо – унижаться до драки с рядовым наемником? Но, так или иначе, конфликтная ситуевина не входила и в мои планы, и ее следовало разрулить по возможности наилучшим для всех макаром.

– Чем мой раб так прогневил тебя, почтенный? – спросил я его прямо.

– Я потерял мастера, жизнь которого дороже сотни таких, как этот! Кто-то должен за это ответить?!

– Разве этот мальчишка виновен в его смерти?

– Какая разница? Он предатель! Он перешел на сторону этих негодяев, ушел с ними и помогал им! А ты не даешь мне покарать его за это!

– За это он наказан достаточно – тем, что попал в рабство. Разве этого мало для того, кто вчера еще был свободен? – Наше с ментом собственное расследование показало, что о предварительном сговоре Нирула с Дагоном никто так и не узнал, и измену парня считали спонтанной, а это здорово уменьшало степень его вины.

– Ты не понимаешь главного. Я не уберег мастера, и теперь у клана Тарквиниев больше не будет черной бронзы. Ты хоть представляешь себе, сколько она стоит?!

– Вряд ли так уж намного больше, чем истолченные в порошок и высыпанные в расплав самоцветы, – пользуясь случаем, я решил повернуть разговор в более интересное для меня русло.

– По сравнению с самоцветами остальные затраты – пустяк, это верно. Но само сплавление самоцветного порошка с медью – чудо, даруемое богами далеко не всякому. Без мастера, умеющего добиться его от богов, самоцветы будут потрачены напрасно. Ты думаешь, я не пробовал? Пока вы были в походе, другой ученик – внук убитого, знавший его заклинания – попытался сделать плавку, но металл вышел у него никуда не годным. А самоцветы на нее потрачены, и мне еще придется отчитываться за них перед досточтимым Ремдом. Ты думаешь, мне будет легко оправдаться за все это?

– Это непросто, и я не завидую тебе в этом деле. Но при чем тут мой раб?

– Если я не смог предотвратить несчастья, я должен хотя бы покарать виновных в нем. Что я отвечу досточтимому Ремду, когда он спросит меня, почему я до сих пор так и не сделал этого? И что я скажу дома жене? – тут начальник рудника запнулся, поняв, что сморозил лишнее, но поздновато…

– А при чем тут твоя жена, почтенный?

– Она у меня тоже очень переживает за мою службу и тоже запилит меня, если я не покараю всех виновных в несчастье, до кого только смогу дотянуться. Ты не женат и не понимаешь, каково это.

– Ну, отчего же? Представляю – у меня было немало примеров перед глазами. Но обычно женщины пилят мужей из-за денег. Ты, верно, немалых доходов лишился с потерей выплавки черной бронзы?

– На что это ты такое намекаешь?! – судя по его побагровевшей физиономии, вопрос был риторический.

– Какая разница, почтенный? – я выбрал самый примирительный тон, на какой только был способен. – Экономил ты самоцветы на выплавке или нет – теперь все это в прошлом, и теперь никто уже не схватит тебя за руку. А неудачной плавкой ты пытался спасти положение, и разве твоя вина в том, что боги не пошли тебе навстречу? Не думаю, что досточтимый Ремд так уж строго спросит с тебя за нее.

– Пожалуй, – начальник рудника поостыл. – Но я ведь не смог ни предотвратить беды, ни исправить ее последствий, и это важнее одной неудачной плавки.

– Ну, ты ведь сделал пока только одну попытку. Как знать, вдруг новые пробы окажутся удачны?

– Слишком велик риск! Убытков от нескольких неудачных плавок досточтимый Ремд мне уж точно не простит.

Нирул уже третий раз раскрывал рот, желая сказать нечто сверхценное, но я незаметными для начальника рудника жестами всякий раз приказывал ему молчать. Для меня-то, инженера-производственника, суть его гениального озарения была очевидна, но зачем же болтать о ней при посторонних?

– Риск можно и уменьшить. Ты ведь сохранил металл от неудачной плавки?

– Ты думаешь, его еще можно исправить без еще одной траты самоцветов?

– Надо думать и пробовать. Что ты теряешь при этом?

– Если это удастся…

– Может, и удастся. Я подумаю, и позже мы поговорим с тобой об этом. Нам ведь будет о чем поговорить, верно? – я изобразил самую широкую улыбку, на какую только меня хватило.

– А теперь рассказывай, оболтус, что ты собирался делать с этим металлом? – спросил я парня, когда мы с ним остались с глазу на глаз.

– Ну, переплавить заново…

– И добавить немного меди?

– Откуда ты знаешь, господин?

– Я тоже кое-что понимаю в металлургии. Не так много, как хотелось бы, но кое-что. Вряд ли этот недотепа недосыпал порошка, скорее всего – пересыпал.

– Ты правильно назвал его, господин. Он внук мастера, но боги не дали ему талантов деда – он глуп, как те деревянные мечи, которые ты приказал мне выстрогать. – Нирул захихикал, довольный своей остротой. – Слишком много самоцветного порошка – тоже плохо. А он, наверное, еще и перекалил готовый металл и плохо отбил его слиток от влипших в его поверхность кусочков шлака…

– И металл стал хрупким, – закончил я за него.

– Так ты мастер, господин?

– Был бы мастером – не зарабатывал бы на жизнь солдатской службой. Но мне почему-то думается, что со временем у нас появится и мастер – если не будет глупцом, шалопаем и болтуном. Ты понял, о ком я говорю? – для верности я ткнул в него пальцем.

– Понял, господин. Но как быть с заклинаниями?

– Вот над этим я и буду размышлять в ближайшее время. Я ведь тоже кое-чему учился в своей стране. А пока – не болтай ни с кем лишнего. Понял?

– Понял, господин.

В то, что о нем у меня уже успел состояться разговор с Тордулом, я пока что посвящать его не стал. Парень и так никуда теперь не сбежит, пока не выведает секрета божьих чудес, дающих черную бронзу. А сказал мне начальник вот что:

– Я очень хорошо знаю его отца. Это неродовитый и небогатый, но уважаемый в Кордубе человек. И то, что сын такого человека – раб, не очень хорошо. Он твой раб, и я не вправе указывать тебе, как с ним обращаться. Но было бы неплохо, если бы ты был ему добрым хозяином. И было бы совсем хорошо, если бы через какое-то время ты назначил справедливый выкуп за его освобождение, который его отец охотно уплатит тебе.

– Если не выйдет так, как я задумал, мы поговорим и о выкупе, почтенный. Но если мой замысел сработает – выкуп может и не понадобиться. Разве не будет еще лучше, если парень заработает себе свободу сам? – вот так я ответил командиру, и у нас с ним по этому вопросу не оказалось больше никаких разногласий…

Собственно, с необходимыми для металлургии «магическими заклинаниями» я вообще никаких проблем не усматривал и тянул резину до следующего дня лишь для приличия. Должен же человек, зарабатывающий себе на хлеб с маслом совсем другими делами, понапрягать память, дабы «вспомнить» то, что для него насущной профессией не является. Вот я и «вспоминал». Зато после завтрака я объявил Нирулу, что время пришло – мне был знак от богов. Парень, проникшись всей серьезностью момента, благоговейно сложил в плавильный тигель обломки злополучного слитка, после чего не без волнения добавил туда еще несколько маленьких кусочков чистой меди. Судя по страдальческой физиономии начальника рудника, тот не ждал от нашей затеи ничего хорошего и пошел на нее лишь от отчаяния. «Погоди! – злорадно подумал я. – Тебя еще и не так скочевряжит, когда для следующей плавки я прикажу пацану растолочь в порошок самые лучшие и дорогие камушки!» Пышущий жаром металл в тигле уже светился, Нирул в ожидании уставился на меня, и я, важно приосанившись, напыжившись и картинно простерев руки к небесам, торжественно задекламировал:

На свете, братцы, все – говно.Мы сами – то же, что оно:Пока бокал пенистый пьем,Пока красавицу гребем,Гребут самих нас в жопу годы:Таков, увы, закон природы…

Эту похабную пародию на пушкинского «Евгения Онегина» я выучил наизусть еще до армии и выбрал ее сейчас прежде всего за изрядную длину – ничего длиннее я попросту не знал. Ну и покуражиться, конечно, тоже хотелось. Наши хмыкали, с трудом сдерживая смех и иногда все же прыская в кулаки – даже Васькин, хоть сей поэмы и не знавший, но с нашей помощью овладевший уже «великим и могучим» достаточно, чтобы понимать суть прикола. Нирула я предупредил заранее, что так все и должно быть – наш великий и всемогущий бог Авось любит веселых и беспечных, и именно его помощь как раз и зарабатывают сейчас своим весельем мои соплеменники. И если нам удастся его задобрить, он обязательно замолвит за нас словечко перед владычествующим над огнем и металлом Сварогом…

Металл плавился, рабы-плавильщики старательно подбрасывали древесный уголь и пыхтели над мехами, проникшийся истовой верой пацан священнодействовал над тиглем, начальник рудника тяжко страдал, а я откровенно глумился:

Деревня, где скучал Евгений,Была прелестный уголок.Он в тот же день без рассужденийВ кусты крестьянку поволокИ, преуспев там в деле скором,Спокойно вылез из куста,Обвел свое именье взором,Поссал и молвил: «Красота!»…

К счастью, металл дозрел все же несколько раньше, чем у меня затекли руки и отвалился от усталости язык. Хватило и поэмы – я еще даже до описания дебоша Онегина в доме Лариных не добрался, когда Нирул, аж затаив дыхание от значимости момента и высунув язык от усердия, осторожно наклонил тигель, и ослепительно светящаяся струйка жидкого огня полилась в форму. Уфф! Наконец-то! Хвала богам! Нет, знал бы заранее, как трудна работа мага от металлургии – придумал бы процедуру попроще. На хрен, на хрен, это первый раз требует особой тщательности, а в дальнейшем буду кудесничать по упрощенной программе! У меня руки и язык не казенные!

Когда отливка застыла, Нирул произвел ее термообработку, нагрев и выдержав в печи, после чего испытания показали ее полное соответствие античному ГОСТу, номера которого я не знаю и знать не хочу. Парень был на седьмом небе от счастья и глядел на меня как на полубога, так что мне стоило немалого труда сохранять серьезную харю – ведь ржать за меня по расписанию ролей полагалось «дражайшим соплеменникам», что они и делали, пока я тут за них – ага, трудился в поте лица. Начальник рудника, изрядно сбледнувший в процессе моего магического сеанса – не иначе как побочных эффектов опасался, – теперь тоже заметно повеселел. Он явно порывался кое-что со мной обсудить, но время для серьезного разговора еще не пришло, и я сказался смертельно уставшим от праведных колдовских трудов.