– Алена, у меня для тебя новость, – заводит беседу мать. Обычно мы разговариваем только во время ужина – это единственное время в сутках, когда мы собираемся всей семьей и, никуда не торопясь, можем поболтать. Но сегодня что-то пошло не так. – На самом деле, конечно же, я не просто так вернулась пораньше. Сегодня я беседовала с Вячеславом Петровичем по одному важному вопросу. Ты должна понимать, что это стоило мне немалых усилий. В общем, я договорилась, чтобы тебя взяли в первый лицей! – Лицо матери аж засияло от этих слов. – Я до сих пор поверить не могу, что Вячеслав Петрович договорился с директрисой лицея на твой счет. Ох, как же нам повезло, что она жена моего начальника! Уже с понедельника можно идти в новый класс, недостающие бумаги мы занесем позже. Аленка, ну что ты смотришь на меня стеклянными глазами?! Ты что, не рада?
Рада ли я? Да как я могу быть рада?! Первый лицей у нас на Болоте не чмырит разве что мертвый. Там же учатся тупорылые мажоры! Сплошные тупорылые мажоры! Дети больших начальников, бизнесменов и других ублюдков. Ненавижу их! Да что они вообще могут знать о жизни?!
Приходилось ли этим богатеньким сосункам работать хоть один день в жизни? Приходилось ли им воровать пельмени из магазина, чтобы пожрать, потому что начальство матери не заплатило обещанную зарплату, а ты не можешь больше смотреть на рыдающую от бессилия мать, поэтому врешь, что нашла деньги и купила на них еды? Их изнеженные ручки наверняка не намывали грязные машины прямо на улице, на стоянке, за жалкие копейки, которые нехотя бросают владельцы авто. А бывало: стоишь ты, по уши в грязи, наматывая сопли на кулак от холода и сырости, ноги уже онемели. Ждешь водителя в надежде на его щедрость, а он сует тебе мелочью рублей пять. ПЯТЬ, мать его, рублей!! И ведь видно же по этому козлу, что бабки у него есть. Просто зажал. Садится такой додик с самодовольной ухмылкой – мол, ребенка облапошил – и уезжает прочь. А ты стоишь, с ведром, тряпкой, в мокрых кедах, и думаешь: почему так?
Я молча отодвигаю тарелку с супом, встаю из-за стола и иду в свою комнату.
– Алена, я тебя не поняла, – мать хватает меня за рукав. – Ты почему молчишь? Ты вообще понимаешь, как нам повезло?! Наконец-то ты сможешь учиться в окружении хороших ребят, получать настоящее образование, а не просто просиживать штаны за партой! Ну что ты молчишь? Скажи наконец хоть что-нибудь!
– Ненавижу тебя, – вырывается у меня. Слезы катятся по лицу. Я натягиваю на себя уличную одежду, чтобы поскорее свалить отсюда. Танька забилась в уголок возле входной двери и тоже тихонько натягивает ботинки.
– Да как ты смеешь так разговаривать со мной, дура неблагодарная! – слышу в ответ. Далее следует целая тирада: о том, как матери и так тяжело выживать, одной поднимая двух детей, а тут еще и дочь совсем от рук отбилась. И так далее. Все это я слышала много и много раз. Больше эти слова меня не цепляют.
Я одеваюсь, хватаю за руку ошалевшую от крика Таньку, и мы выбегаем из дома. В меня летят угрозы и оскорбления, но я уже умею мысленно блокировать любые истерические вопли.
– Ну что: за пивом и на тусу к Сереге? – спрашиваю я у Таньки, вытирая глаза рукавом. – Тушь нормально?
– Ага, нормально. Блин, да как же вы живете в постоянном скандале? Я б уже повесилась, – моя подруга до сих пор впечатляется такими сценами. – Ну ок, за пивом так за пивом.
Глава 3
Перемены
«Рэп – отстой, попса – параша, панки, хой! Россия наша!»
Денег на пойло у нас не хватает, поэтому сначала мы идем к Таньке. Ее мать держит в фарфоровой вазе бабки на всякий случай, например, если дочке надо будет купить продукты. Мы берем сотку с мелочью и идем в ларек «Березка», где продавщица теть Зина всегда без проблем продает нам пиво и сигареты.
Затарившись на все деньги, мы понимаем, что настроения веселиться у Сереги нет совсем. Поэтому идем в детский сад. Мы всегда там сидим, потому что оттуда никто не выгоняет.
Устраиваемся в маленькой разноцветной беседке. Она полностью испещрена всевозможными надписями, какие только могут встречаться в подворотнях и подъездах. Чего тут только нет: признания в любви, похабные картинки и нецензурная брань, отрывки песен и имена местных на память. Тут и «Цой жив», и корявые значки анархии – это Танькиных рук дело.
Выходит группа малышей с ведерками и малюсенькими лопатками, они гуляют на соседнем квадрате площадки. От нашей беседки до их песочницы – метров десять-пятнадцать. Мы садимся спинами к детям, чтобы они не видели, как мы курим и бухаем.
Воспиталкам на нас плевать. Плевать и сторожу, и даже родителям малых. Что возле детей валяются бутылки, окурки и тонна шелухи от семечек. Что вечерами в беседках никогда не бывает пусто. Что нетрезвые крики и смех разлетаются по всей окрестности. Что здесь собираются все, кто хочет выпить или ширнуться. Ну а где еще?
Нам немного неприятно общаться под детские визги, но что поделать: это все-таки их территория. К тому же долго они не гуляют, так что переживем. Мы открываем «Ячменный колос» и наливаем в пластиковые стаканчики.
– Танька, – задаю я вопрос подруге, – скажи: что делать?
– Да, она у тебя конкретно погнала. Если бы моя мать такое устроила, я бы, наверное, вышла в окно! – заявляет Танюха. Она всегда меня поддерживает. Пусть и не дает совета, но это ведь и не главное в дружбе.
Вскоре к нам подсаживаются девчонки из нашей школы, с которыми мы иногда тусим. Они тоже с пивом – мы начинаем выпивать вместе.
А примерно через полчаса подходят Толстый и Шпала. Они несут коктейли «Казанова» – то еще забористое дерьмо.
– Ну что, пацаны, узнали, что там с Черным? – спрашиваю я.
– Да вот как раз оттудова и идем, – говорит Колян-Шпала. – Там какой-то кипеж, в натуре. Из-за ляпки пацана напрягают по полной! Тут не все так чисто: по-любому хотят на него висяк оформить. Ну а че? Удобно! Черный из детдома, родни нет, приводы уже были. Короче, присядет он, по ходу.
– Лишь бы мокруху не повесили, – рассуждает Танька, – или растление какое. Он же уже совершеннолетний…
– Да кто этих мудил знает! – восклицает Толстый. – Помните, когда Сергеича, бомжару нашего местного, закрыли за грабеж? Там ведь всем понятно было, что он на ногах-то еле стоит, какой там грабеж? Тем более вооруженный. Но мусорам было по барабану.
– Да Сергеич только рад был, – говорит Колян, – в тюряге тепло, кормят, и вообще ништяк для него. А Черный-то нормальный парень!
– Ладно, может, все еще наладится, – успокаиваю я парней. Сама-то я этого Черного толком не знаю, в садик он заходит редко, да и то в основном молчит. Но все равно жалко человека.
Примерно через час к нам присоединяются Саня с Никитой. Танька без ума от Сани, но не показывает ему свои чувства, как ей кажется. На самом же деле, стоит только ему появиться на горизонте – моя подруга сразу превращается в умственно отсталую: ржет невпопад, взвизгивает не к месту, даже меняет голос. И самое мерзкое – начинает жевать волосы. Трансформация происходит так быстро, что я иногда раньше встречаю дегенератку в лице своей подруги, а уж затем замечаю, что Саня идет. Ну и кому же захочется встречаться с такой идиоткой?! Вот он и не обращает на нее внимания, хотя по-любому в курсе, что нравится ей.
А Никита уже давно клеится ко мне. Мы знаем друг друга с самого рождения: наши мамы вместе ходили беременные, мы играли в одной песочнице, вместе отмечали дни рождения. Он всегда защищал меня от других ребят. А еще помню случай: когда пошла мода на фишки с покемонами, и каждый мечтал собрать всю коллекцию, Никита решил подарить мне все свои фишки, целый пакет. Наша дворовая компания обалдела тогда от этого поступка – ведь фишки были чуть ли не смыслом жизни, нашей валютой, нашим состоянием, которое мы оберегали и пытались преумножить. За фишки выполняли желания, за фишки продавали ценности, покупали власть и расположение. И вот он решил отдать мне свою коллекцию, которую так долго собирал! Я не смогла тогда принять такой ценный подарок, а Никита долго ходил расстроенный из-за этого. Девчонки сказали, что я отказалась от фишек, потому что дура. Взяла и с ними бы еще поделилась. И вообще нехорошо парня так динамить. По их логике, если мужчина готов на такой подвиг, то дама непременно должна наградить его поцелуем и быть благодарной навеки. Смешно, ей-богу! Но я никогда не рассматривала Никиту на роль своего парня, ведь он стал чем-то большим – почти братом.
Стало холодать. По вечерам в конце сентября сидеть на улице уже не так приятно, как летом. Мое тело начинает предательски трястись.
– Замерзла? – спрашивает Никита. – У тебя кончик носа покраснел. – Не дожидаясь моего ответа, друг надевает мне на плечи свою куртку.
– Спасибо, Никитос, – простукиваю зубами благодарность.
Саня рассказывает про какой-то ржачный фильм, который они с Никитой сегодня посмотрели:
– И там, короче, кассета была, которая убивает всех, кто ее посмотрит! И там телка такая стремная говорит: «Семь дней, тебе осталось семь дней!» – последнюю фразу Саня хрипит не своим голосом и неестественно таращит глаза.
Танька хихикает и похрюкивает, пока Саня описывает киношные сцены.
– Ну, там весь фильм – это, короче, пародия на другие фильмы, типа на «Звонок» и «День независимости». Мы с Никитосом устали ржать, отвечаю! Посмотрите обязательно – вы офигеете! А еще там такие буфера у Памелы Андерсон! Я думал, они лопнут в конце фильма!
– Ой, ты такой смешной, – Танька жует прядь своих красных волос, – мы как раз с Аленкой собирались что-нибудь посмотреть. А вот сегодня придем ко мне и посмотрим!
– Танька, у тебя ж кассеты нет, – напоминаю я.
– Ну мы придумаем что-нибудь, – слегка краснеет Танька, – в прокате возьмем!
– Так, кто-то, кажется, нажрался, – ржет Саня. – Танюха, какой прокат? Он уже давно закрылся!
Все смеются. Танька тоже начинает припадочно ржать, не забывая похрюкивать.
Девчонки, что сидели с нами, допили свое пиво и ушли. А я еще больше налегаю на «Ячменный колос», чтобы позабыть о сегодняшнем дне и предстоящих переменах.
* * *
Мысли, спотыкаясь, беспорядочно скачут в моей похмельной голове. Что вчера было?
Проснувшись в уличной одежде на пыльном старом паласе, я замечаю Таньку, которая спит у себя на тахте. Ее рот открыт и извергает жуткий храп. Если бы я не пила вчера вместе с ней, я бы подумала, что пора звонить в больницу, ставить на уши Танькину мать и мысленно прощаться с подругой. Но все в порядке – она всегда храпит, как старый пердун, если накануне изрядно накидается.
Я пытаюсь расчесать свои волосы пальцами, но это оказывается невозможным: вспоминаю, что вчера моя шевелюра была облита вонючим пивасом, который какой-то придурок вылил мне на голову. Даже не помню, как это произошло. Я вообще плохо помню минувшую ночь.
Мы смеялись, шутили, горланили песни. А потом… В памяти лишь мутная карусель из фрагментов: смех, кто-то дерется, пиво в волосах, Танькин подъезд, ее палас, безуспешные попытки найти постельное белье и глубокий сон.
Старенький будильник на тумбочке возле Таньки заводит свое мерзкое «пи-пи-пи-пи», которое тут же отзывается жутким стуком в моих висках. Уже 11 часов утра.
