Дорога запустения

Глава 9

Нелады между Сталиными и Тенебриями начались, когда те и другие обнаружили, что им сбыли один и тот же кусок земли в идиллическом, райском городке Дорога Запустения; сделал это м-р Э. П. Венкататчалум, бывший агент по продаже земельных участков Бюро Иммиграции и Колонизации Венкататчалума, ныне сидевший в белом кабинете и отвечавший на вопросы инспектора Цзень Саопина из Констебулярии Блерио. Сталины и Тенебрии не просто купили один и тот же участок земли (который м-р Э. П. Венкататчалум вообще не имел права продавать), вдобавок они купили два комплекта билетов на одни и те же места в купе Солнцеворотного Ночного на 19:19, остановки в Северном Бенгороде, Анненси, Мёрчисонвилле, на Новопредприятии, Станции Уолламурра и Дороге Запустения. Оба семейства никак не желали уступать. Проводник купейного вагона заперся в своем купе и на полную громкость врубил беспровод. Пусть сами уладят свои споры. Выспаться в 36-м вагоне Солнцеворотного Ночного было невозможно. Пять человек с багажом пятерых пытались ужиться в купе, рассчитанном на троих с багажом троих. В первую ночь спальное место получил только маленький Джонни Сталин, возраст 3 3/4. И по очень простой причине: этот легковозбудимый толстый комок плоти мог орать, и орать, и орать до посинения, пока не получил бы свое спальное место. Мать без лишних слов скормила сыну три или четыре взрослые таблетки от бессонницы, чтобы он стал спокойным и послушным мальчиком. Комок плоти по имени Джонни Сталин был избалованным, наркозависимым и легковозбудимым.

Следующий день проходил в щетинистом молчании, пока Гастон Тенебрия ровно в 14:00 не прочистил глотку и не сказал, что было бы здорово, если бы все спали посменно. Они с супругой Женевьевой проводили бы ночи сидя и спали бы весь день, если бы Сталины сидели весь день и спали всю ночь.

Договоренность казалась по крайней мере общепримиряющей. Затем всех подчинила себе четкая, суровая логистика спального купе. Одну постель сворачивают, освобождая место для двух сидящих, еще трем телам достаются два спальных места. В следующую смену сидят трое, а двое спят в комфорте. М-р и миссис Сталины ерзали и ворчали на тесной до невозможности постели, маленький Джонни астматически храпел, Гастон и Женевьева Тенебрии вели милые частные споры, яростно перешептываясь и сдержанно, но агрессивно жестикулируя, а поезд клацал и бряцал, давал задний ход и переформировывался, образуя новые составы, и вот такими-то скачками и рывками подъезжал все ближе к Дороге Запустения.

Утром третьего дня натужная перемена сидячих и стоячих мест стала формальным поводом к началу военных действий. Женевьева Тенебрия обвинила юного Джонни Сталина в попытке заглянуть ей под юбку в момент вскарабкивания по лесенке на верхнюю полку. М-р Сталин обвинил Гастона Тенебрию в перебирании багажа в часы, когда его, м-ра Сталина, семья предположительно спала. Гастон Тенебрия обвинил м-ра Сталина в непристойном подкатывании к его, Гастона Тенебрии, красавице-жене в очереди в туалет второго класса. Миссис Сталин обвинила миссис Тенебрию в мухлевании в безик. Вихри спора крутились совсем как вихри снега, обещая лютую зиму; и продлилась она весь четвертый день и всю четвертую ночь.

– Дорога Запустения! – закричал проводник, перестав прятаться и стуча по двери серебристым карандашом. Тук-тук-тук. – Дорога Запустения! Три минуты! – Тук-тук-тук.

На две минуты тридцать секунд воцарилась парадоксальная анархия: Сталины и Тенебрии просыпались-умывались-одевались-собирали-сумки-книги-ценные-вещи-пухлых-сыновей-толклись-тряслись-плелись по узкому тамбуру сквозь узкую дверь в жидкий просторный семичасовой рассвет. Все это без единого взгляда в окно, не глядя, куда прибыли, и это жаль: посмотри они в окно, может, и с поезда сходить не стали бы. А когда взглянули, увидели…

– Зеленые лужайки, – сказал м-р Сталин.

– Тучные фермерские угодья, алчущие плуга, – сказал Гастон Тенебрия.

– Воздух, напоенный ароматом миллионов цветов, – сказала миссис Сталин.

– Тихий, безмятежный рай на земле, – сказала Женевьева Тенебрия.

Джонни Сталин глазел на сияющий белый саман и ожженную красную почву, отблески светила на солнечных батареях и застывшие скелеты насосных опор. Затем сморщил личико, как выжимаемую досуха мокрую губку, и изготовился к припадку ора.

– Ма! – заныл он. – Я не… – Миссис Сталин отвесила сыну смачную затрещину по левому уху. Он завопил еще яростнее, и по этому сигналу Сталины и Тенебрии обрушили друг на друга огневой вал язвящих инвектив, оставляя на близстоящих стенах подпалины. Джонни Сталин вразвалку отошел оплакивать горе наедине с собой: его не замечали, а значит, не любили. Лимааль и Таасмин Мандельи наткнулись на него, надутого, как индюк, около главного метанового реактора, когда носились туда-сюда в поисках новых игрушек для нового дня.

– Привет, – сказал Лимааль. – Ты новенький.

– Как тебя зовут? – спросила Таасмин, на сорок восемь секунд старше брата.

– Джонни Сталин, – сказал Джонни Сталин.

– Ты сюда надолго?

– Наверно.

– Тогда мы покажем тебе, где тут можно играть, – сказала Таасмин, и двое проворных, гибких детей взяли бледного пухлика Джонни Сталина за руки и показали ему изумительную свинскую лужу, водяные насосы, оросительные канавы, по которым круто гонять игрушечные кораблики, загончики, в которых Раэль Манделья держал детенышей животных из своего эмбрионабора, а также ягодные кусты, которые можно объедать, пока не затошнит, и никто не рассердится вот ни на столечко. Они показали Джонни Сталину дом д-ра Алимантандо, и самого д-ра Алимантандо, очень высокого, очень старого и очень милого, просто до жути, и д-р Алимантандо вернул пятнистого от грязи, дерьма, воды и ягод мальчика препиравшимся родителям и сделал их постоянными жителями Дороги Запустения. Первые две ночи они провели в трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д», пока д-р Алимантандо размышлял, как же с ними быть. Наконец он призвал самых доверенных друзей и советчиков: м-ра Иерихона, Раэля Манделью и Раджандру Даса – и все они вместе, не без помощи Достойных Предков м-ра Иерихона, пришли к ошеломительно простому решению.

Дорога Запустения слишком мала, чтобы позволить себе роскошь большого города вроде враждующих семейств. Сталины и Тенебрии должны научиться жить вместе. Поэтому д-р Алимантандо выделил им дома по соседству и участки с длинной общей границей и одним-единственным водяным насосом. Довольный собственной соломоновой премудростью, д-р Алимантандо вернулся в погодную комнату к изучению времени, пространства и всего остального.

Глава 10

– Папочка, расскажи еще раз, зачем мы едем в это место?

– Чтобы нас не нашли злые люди, которые говорят плохо о тебе и обо мне, те, кто хочет тебя у меня забрать.

– Папочка, расскажи еще раз, почему эти люди хотят меня у тебя забрать.

– Потому что ты моя доченька. Потому что они говорят, что ты противоестественна, урод, инженерный эксперимент, моя певчая птичечка. Потому что они говорят, что ты родилась вне закона, и за это я должен быть наказан.

– Но, папочка, расскажи еще раз, почему тебя должны наказать? Разве я – не твоя доченька, не твоя певчая птичечка?

– Ты моя певчая птичечка и ты моя доченька, но они говорят, что ты всего лишь… кукла, или машинка, или любая другая искусственная вещь, и что закон этих людей запрещает человеку иметь такую дочь, дочь, которую он сделал для себя сам, даже если он любит ее больше жизни.

– И ты любишь меня больше жизни, папочка?

– Люблю, моя вишневая косточка, и поэтому мы с тобой бежим от злых людей, потому что они заберут тебя у меня, а я этого не переживу.

– И я, папочка, я не смогу жить без тебя.

– Значит, мы будем вместе, да? Всегда.

– Да, папочка. Но расскажи еще раз, что это за место, куда мы едем?

– Оно зовется Дорога Запустения, и оно такое крошечное и так далеко, что мы знаем о нем только по дошедшим до нас историям.

– И вот туда-то мы и едем?

– Да, кошачья лопаточка, в место на краю этого мира. На Дорогу Запустения.

Мередит Синяя Гора и его дочка Рути – тихие люди. Простые, неприметные, незаметные. В плацкарте третьего класса медленного транспустынного стоппера Меридиан – Белладонна они невидимы за штабелями багажа других людей, курами других людей, детьми других людей и другими людьми. Никто с ними не говорит, никто не спрашивает, можно ли сесть рядом или разместить на них багаж-кур-детей-себя. Когда они сходят на крошечной пустынной станции, никто не замечает, что их уже нет, больше часа, и даже тогда другие люди не могут вспомнить, как выглядели их попутчики.

Никто не заметил, как они сошли с поезда; никто не видел, как они прибыли на Дорогу Запустения, даже Раджандра Дас, который назначил себя начальником станции и встречал каждый поезд, прибывавший на эту его обтерханную станцию; никто не заметил, как они вошли в трактир «Вифлеем-Арес Ж/Д» в двадцать двадцать. Затем трактир наполнило нечто, весьма смахивающее на контролируемый взрыв света, и в эпицентре ослепительного сияния обнаружилась прекраснейшая женщина, какую кто-либо когда-либо видывал. Все мужчины в помещении тяжело сглотнули. Все женщины боролись с невыразимой надобностью вздохнуть. Дюжина сердец треснула ровно посередине, и любовь жаворонками вылетела и закружилась возле невероятного создания. Будто Сам Господь переступил через порог.

Потом Бог-свет погас, и наступила моргающая, глазопротирательная тьма. Восстановив зрение, все и каждый увидели маленького, самого обычного мужчину и с ним девочку лет восьми, простейшую и зауряднейшую девочку, какую кто-либо когда-либо видывал. Ибо такова была природа Рути Синей Горы – ошеломительной посредственности: вбирать, как солнечный свет, красоту всего вокруг себя и запасаться ею, пока не надо будет ее высвободить, всю разом, вспышкой ярчайшей красоты. Потом Рути Синяя Гора возвращалась в состояние неказистой анонимности, оставляя после себя на сердце остаточное ощущение невыразимой потери. Такова была первая тайна Рути Синей Горы. Вторая заключалась в том, что такой, как она есть, ее создал в генезис-бутыли отец.

Разговоры о примечательных феноменах в трактире не успели утихнуть, когда Мередит Синяя Гора и его дочь пошли к д-ру Алимантандо. Великий человек работал в погодной комнате, густо украшая стены выполненными в угле неудобочитаемыми алгебраическими символами.

– Я Мередит Синяя Гора, а это Рути, моя доченька, – тут Рути сделала книксен и улыбнулась так, как они с терпеливым отцом репетировали в трактирном номере. – Я скотовод из Марсарыта, прискорбно не понятый тамошним обществом. Моя доченька – она для меня важнее всего на свете, но ей нужно убежище, ей нужна защита от жестоких и злющих людей, потому что моя доченька, увы, бедное и простое создание, застывшее в умственном возрасте пяти лет. Оттого я и прошу убежища для себя и бедной доченьки, – так умолял Мередит Синяя Гора.

Д-р Алимантандо протер очки.

– Мой дорогой сэр, я более чем понимаю, что значит быть не понятым обществом, и могу заверить вас, что Дорога Запустения не отказывала никому и никогда. Бедные, нуждающиеся, гонимые, отчаявшиеся, голодные, бездомные, нелюбимые, виновные, снедаемые прошлым, – у нас есть место для всех. – Он обратился к стене погодной комнаты и сверился с генеральным Пятисотлетним Планом, которому угрожала обступившая его математика. – Значит, ваше место – Делянка 17, Пещера 9. Снеситесь с Раэлем Мандельей насчет сельхозинвентаря и м-ром Иерихоном насчет постройки дома. Пока он строится, можете бесплатно жить в трактире. – Он передал Мередиту Синей Горе свиток. – Документы на гражданство. Будет время – заполните и передайте мне или Персее Голодраниной. И не забывайте два правила. Правило первое: стучите, прежде чем войти. Правило второе: не кричите во время сиесты. Соблюдайте эти правила – и вы будете здесь счастливы.

Тогда Мередит Синяя Гора взял дочь и пошел проведать м-ра Иерихона, который обещал дом через неделю – с водой, газом из общинного метанового реактора и электричеством от общинной гелиоустановки; и Раэля Манделью, который одолжил им тяпку, лопату, киркомотыгу, а также семена, клубни, ризомы, черенки и корневища в ассортименте. Еще он выдал им культуры ускоренного роста для свиней, коз, кур и лам из своего клеточного фонда.

– Папочка, скажи, мы будем жить в этом месте всегда?

– Да, моя кошачья лопаточка, да.

– Оно милое, но суховатое, да ведь?

– Так и есть.

Рути говорила глупости и банальности, но чего Мередит Синяя Гора мог ждать от девочки в умственном возрасте пятилетней? Так или иначе, он любил ее глупые вопросы. Он любил ее преданную зависимость и полнейшее обожание, но иногда жалел, что не создал ее с коэффициентом интеллекта повыше.

Глава 11

В первый день Года Второго Матушка и дедуля Аран поженились под трехгранным тополем в саду д-ра Алимантандо. День был ясный, свежий, голубой, как и пристало первому дню весны. Но на Дороге Запустения почти все дни были ясны, свежи и голубы. Д-р Алимантандо совершил обряд, Раэль Манделья был шафером, Эва Манделья и маленькая Таасмин – подружками невесты, а Микал Марголис охотно выдавал невесту замуж.

– Ты должен выдать замуж родную мать, – проворковала Матушка во время их единственной встречи после прибытия на Дорогу Запустения.

– Я, мамочка? Уж конечно, ты могла бы найти кого получше?

– Я пыталась, Мишка, пыталась, но разве найдется кто достойнее сына, чтобы выдать замуж родную изнуренную мать? Выдавать меня будешь ты.

Микал Марголис не мог сказать матери «нет». Он согласился, несмотря на презрение, которым Персея Голодранина одарила его слабость, и матушкины прощальные слова:

– Ах, и не забудь, мой Мишка, что для твоей матери это особенный день, я не хочу испортить его присутствием этой дешевой женщины легкого поведения, ты меня понял?

Вот почему Персея Голодранина стояла в заднем ряду, пока д-р Алимантандо читал свою речь. Он написал ее сам. Он считал, что она отлично звучит. Д-ру Алимантандо нравилось думать, что для чтеца у него дивно хороший голос. После речи и подписей, обмена кольцами и возложения венцов состоялась вечеринка.

То была первая вечеринка в истории Дороги Запустения, и по этой причине ей полагалось быть лучшей. Над ямами пылающих углей целиком жарили ягнят, для любителей чего-нибудь погрызть циркулировали подносы с лукумом и фаршированными финиками, дымились огромные чаны с матоке и кускусом, гло́тки гуляк услаждались стаканами прохладного фруктового пунша. К веткам трехгранного тополя привязали ленты со сладостями, и дети срывали их, подпрыгивая. Лимааль и Таасмин, проворные обезьянки, вскоре до тошноты объелись ирисочными ангелками. Пухлик Джонни Сталин, несмотря на возрастное преимущество, не ухватил ни одной и омерзительно проскулил под столом весь остаток вечера.

Когда первые звезды продырявили купол ночи, были зажжены бумажные фонарики в деревьях и повешены на ветви маленькие клетки с живыми светляками внутри. Дети раскачивали ветви, тыкая в них длинными соломинами; казалось, галактика неярких зеленых звезд выпала из лунного кольца и запуталась в деревьях. Затем произошло самое чудесное событие вечера. Раджандра Дас и Эд Галлачелли вкатили массивный беспровод, который тайно собрали к свадьбе в упаковочном ящике Раэля Мандельи. Отвесив щедрый поклон, Раджандра Дас возвестил:

– Леди и джентльмены, счастливые молодожены, дорогие друзья, объявляются танцы! Музыка!..

Эд Галлачелли повертел верньер, и зазвучала музыка – скрипучая, далекая, дисгармоничная, но музыка. Гуляки выжидательно задержали дыхание. Раджандра Дас дотронулся колдовскими пальцами до верньера, беспровод внятно и блаженно охнул, музыка полилась потоком; мощная, настойчивая, такая, что ноги сами пускались в пляс. Раздались возгласы. Раздались аплодисменты.

– Потанцуем? – спросил дедуля Аран невесту. Матушка зарделась и присела в реверансе. Тогда дедуля Аран сгреб ее в охапку, и мгновение спустя они закружились в урагане юбок и шелке ручной выделки по топтанной-перетоптанной земле. Остальные, вдохновившись их примером, нашли себе партнеров и танцевали-танцевали-танцевали под удалые, сырые мелодии Западной Солнцеворотной Посадки. Д-р Алимантандо повел Эву Манделью в тягучий, величавый фолкданс своей родины, Второзакония. Вечно боящийся материнского порицания Микал Марголис танцевал с Марьей Кинсаной, которая улыбалась и прижималась к нему так, что он отплясывал остаток вечера с болезненной эрекцией. Сталины и Тенебрии танцевали с надлежащими партнерами и комментировали неуклюжесть и несуразность врагов, хотя Женевьева Тенебрия ненадолго завертелась вихрем с м-ром Иерихоном, отличавшимся, решила она, изумительной прыткостью. Брошенная на этот вечер Персея Голодранина танцевала с каждым из братьев Галлачелли и видела одно и то же лицо столько раз, что ей казалось, будто она все время кружится с одним и тем же мужчиной. Лимааль и Таасмин Мандельи с неиссякаемой энергией гарцевали друг подле дружки, а Джонни Сталин рыскал вокруг, прикарманивая объедки.

Они плясали, и плясали, и плясали под торопливыми лунами, пока диктор не сказал, что станция уходит из эфира и он желает всем спокойной ночи.

– Спокойной ночи! – сказали все.

– Пииииииииииииииииии, – сказал беспровод.

И все предались спокойной ночи.

– Ночь лучше не бывает, – сказал Раджандра Дас м-ру Иерихону, когда они пьяно ковыляли каждый по направлению к своей кровати. И все Достойные Предки были согласны.

Брак Матушки и дедули Арана был прекрасен, и все, кто их видел, ощущали свечение любви, окружавшей супругов, когда они были вместе и чему-то радовались. Но радость супругов была неполной, ибо в самом сердце ее таилась тень. Однажды эта тень была явлена миру в речах Матушки, укутанной ввиду прохладного вечера в багровую фланелевую пижаму.

– Аран, я желаю ребенка.

Дедуля Аран поперхнулся горячим шоколадом.

– Что?

– Почему у нас не может быть ребенка, дорогой муженек? Маленького, идеального ребенка…

– Женщина, войди в ум. Мы слишком стары для детей.

– Но, Аран, это Двенадцатая Десятилетка, чудеса случаются каждый день. Это эпоха возможного, говорят нам, стало быть, для нас все возможно, нет? Скажи, мой мужчина, ты хочешь ребенка?

– Ну… было бы здорово, но…

– Муженек, для этого-то я и живу! Ах, быть женой прекрасно, но и быть матерью – тоже! Аран, скажи, если я найду способ вынашивать детей, ты согласишься на ребенка? Согласишься?

Ошибочно полагая, что он наблюдает мимолетный каприз новобрачной, дедуля Аран отставил кружку, повернулся в постели на бок и пробурчал:

– Конечно, дорогая, конечно. – Вскоре он уснул. Матушка же сидела на кровати до рассвета. Ее глаза светились и сверкали, как гранаты.

Глава 12

Мало что на Дороге Запустения ускользало от внимания Лимааля и Таасмин из клана Манделья. Осажденный алгеброй в погодной комнате д-р Алимантандо не успел навести оптикон, а близнецы уже заметили пылевой шлейф на краю другой половины мира за рельсами. Они поспешили с известием к д-ру Алимантандо. После того, как их настоящий дед сыграл свадьбу, д-р Алимантандо стал в их глазах куда более совершенным дедушкой: с толикой чародейства, добрым, но и внушающим некоторый трепет. Д-р Алимантандо слушал, как Лимааль и Таасмин топочут по винтовой лестнице, и был счастлив. Ему очень нравилось быть дедушкой.

В оптиконе пылевой шлейф принял форму гусеницы с огуречным орнаментом; при сильном увеличении гусеница предстала грузовиком и двумя фургонами, что мчались по сухим равнинам, приближаясь с огромной скоростью.

– Глядите, – сказал д-р Алимантандо, указывая на дисплей. – Что там написано?

– РОТЭХ, – сказал Лимааль, в котором прорастали семена рационализма.

– «Сердце Лотиана: Генетическое Образование», – сказала Таасмин, точно так же зараженная мистицизмом.

– Пойдем встретим это Сердце Лотиана, а? – предложил д-р Алимантандо. Дети взяли его за руки – Лимааль справа, Таасмин слева – и повлекли вниз по крутой винтовой лестнице и дальше, под обжигающий солнцепек, каким тот бывает в четырнадцать четырнадцать. Прочее население их опередило, но в отсутствие номинального главы не знало, что ему делать, и неуверенно стояло вокруг да около, слегонца благоговея от слова РОТЭХ на капоте трактора с огуречным орнаментом. Огромная круглая женщина с лицом картофелиной протягивала визитки.

– Добро пожаловать на Дорогу Запустения, – сказал д-р Алимантандо, учтиво кланяясь. Дети собезьянничали. – Алимантандо.

– Рада познакомиться, – сказала большая-пребольшая женщина. Изъяснялась она с необычным акцентом, который никому ничего не говорил. – Сердце Лотиана: генетический инженер, консультант по гибридизации, офицер Службы Евгенического Просвещения РОТЭХа. Спасибо. – Женщина склонила свою объемистую массу по очереди перед д-ром Алимантандо, Лимаалем и Таасмин. – Одна деталь, – сказала она, – этого места нет ни на одной карте… вы точно зарегистрировались в Бюро Развития?

– Ну, – сказал д-р Алимантандо, – эм-м…

– Неважно, – прогудела Сердце Лотиана. – Мы все время на такое натыкаемся. Когда вернусь, утрясу все с парнями Китай-Горы. Вечно одно и то же, но как по мне, фигня война. Вот… – Она передала каждому по визитке и крикнула, будто грянул гром: – Карточки в ваших руках дают право на одно бесплатное посещение, с бокалом вина, Бродячего Цирка Генетического Просвещения Сердца Лотиана: вы увидите все чудеса современной биотехнологии, совершенно забесплатно, от щедрот совета регионального развития РОТЭХа. Налетай-торопись! Приводите семью, стар и млад, мальчик и муж, по одному и компаниями, гляньте, как РОТЭХ может помочь вам на плантации, на огороде, в саду, на пастбище, с вашей скотиной и вашей животиной, с птичками-зверьками-кустиками, – все на Великое Огуречно- Орнаментальное Биотех-Шоу! Двери откроются в двадцать ноль-ноль. Первый десяток получит бесплатные значки, наклейки и постеры РОТЭХа! Кепки для детей, каждому по бокалу вина забесплатно! Потом, – прибавила она, подмигивая, – я покажу, как это вино приготовить.

В 20:00 все мужчины, женщины и дети Дороги Запустения стояли в очереди в бродячий цирк Сердца Лотиана. Цирк из трактора и двух фургонов каким-то образом распустился шатром с огуречным орнаментом и блистал неоновыми огнями. В сотне метров над куполом парил на привязи гелиевый шар с длинным развевающимся баннером, прославляющим услады Бродячего Цирка Генетического Просвещения Сердца Лотиана. Из динамиков неслась ритмичная плясовая музыка. Все были взбудоражены, но не плодами, которые могут пожать мелкие хозяйства (Раэля Манделью все больше тревожило истощение эмбриобанка и последующий инбридинг городского скота), а потому, что в городке на десять домов прибытие еженедельного поезда – и то знаменательно, а уж явление бродячего цирка потрясает не меньше, чем если бы Панарх и все хозяева Пяти Небес промаршировали по Дороге Запустения под флейты и барабаны.

В двадцать двадцать Сердце Лотиана отворила двери, и толкающаяся, пихающаяся толпа ворвались внутрь. Каждый заимел сумку с кучей РОТЭХовских ништяков: учитывая невеликое население Дороги Запустения, ограничить щедроты первым десятком было несправедливо. С бокалами вина в руках люди взирали на чудеса РОТЭХовской генетики. Они изумлялись гормонам плодородия, позволявшим козе рожать по восемь козлят за раз; они дивились клон-комплектам, что выращивали живых кур из скорлупы и перьев; они ахали и охали при виде ростоускорителей, доводивших любое живое существо, будь то растение и животное (даже и человека, сказала Сердце Лотиана), до полной зрелости за пару дней; они поражались спроектированным бактериям, которые пожирали камень, испражнялись пластиком, лечили болезни растений, генерировали метан и превращали песок в железо; они таращились на ферментарий Сердца Лотиана – большущий мешок с искусственной плотью, переваривающий любые формы бытовых отходов и источающий из сосков на выбор красное, белое, розовое вино; они боязливо крались в полутемное помещение с табличкой «Чудовищное Месиво» и делали вид, будто их чувства задеты генетическим месивом, которое таилось, порыкивало и ползало в благоприятных для себя средах. Напялив оранжевые бумажные козырьки с напечатанными словом РОТЭХ и колесом св. Екатерины о девяти спицах (то и другое черное), Лимааль, Таасмин и Джонни Сталин провели в этом помещении много часов, дразня агапандусов, щелкавших метровыми челюстями, и драконов, рыгавших шариками ведьминого огня. В конце концов сама Сердце Лотиана вывела их прочь, заметив, что Лимааль и Таасмин пытаются вынудить Джонни Сталина испустить скопление газов в низкотемпературную клетку летучих пиранышей.