Безупречные создания

– Мне сначала почудилось, что кровь ужасно красная, а потом я поняла, что подсохшая как будто. – Девушка нервно дёрнула плечом, отгоняя возникший в памяти образ. – Я же ведь за городом в усадьбе росла. Сама коленки разбивала в кровь. Видела подсохшие ранки у дворовых ребятишек. Да и Ольга такая синяя была, словно очень долго пролежала. Но близко я не подходила. – Она помедлила, собираясь с духом, а затем спросила: – Думаете, она ночью пошла в уборную, поскользнулась, упала и голову о раковину разбила?

– Élisabeth![6] – строго одёрнула её Анна Степановна.

– Я слышала, как другие классные дамы об этом говорили. – Лиза обернулась через плечо на свою наставницу, а потом снова обратилась к приставу: – Она ведь там долго пробыла, верно?

– Верно, барышня. – Шаврин прищурился. – Что ещё приметили?

– Ничего, полагаю, – задумчиво ответила девушка. – Я сама ужасно испугалась. Да ещё Наталья рыдала. И Анна Степановна велела мне увести Наташу обратно в дортуар, чтобы с ней припадок не случился. Я так и поступила.

Лиза снова умолкла. Заметила в листках пометку о времени смерти Ольги: между двумя и тремя часами утра. Ночью, значит. Оттого и синеть начала. Потому что больше трёх часов пролежала.

– Дальше, пожалуйста. – Пристав кивнул, побуждая девушку продолжать.

– Дальше мы с Натальей Францевной возвратились в комнату. Я усадила её на кровать. Потом дала ей воды. Попила сама. Из кувшина наливала, – на всякий случай уточнила Лиза. – А потом увидела, что Татьяна как лежала, так и лежит. Я хотела её разбудить, а она тоже бледная, не дышит, и губы синие.

Анна Степановна за её спиной перекрестилась и зашептала молитву.

– Продолжайте, Елизавета Фёдоровна. – Шаврин одарил классную даму хмурым взглядом, но от замечаний воздержался.

– Потом я сама в обморок упала, когда поняла, что Татьяна тоже мёртвая. В себя пришла в лазарете. Мне дали нюхательную соль. Там до сегодняшнего утра я и пробыла. – Лиза наконец решилась и задала приставу прямой вопрос: – Думаете, это двойное убийство?

– Елизавета! – воскликнула наставница с явным возмущением.

– Анна Степановна, что вы, в самом деле? – Иван Васильевич с неудовольствием покачал головой. – Извольте не встревать в беседу. – Он снова обратился к Лизе: – Это тайна следствия, барышня. Разглашать не положено.

Бельская выдержала его испытующий взгляд и ровным тоном произнесла:

– Две мои близкие подруги мертвы, а третья лежит в лазарете на грани помешательства. И всё это явно не походит на несчастный случай, иначе бы вы нас не посетили, Иван Васильевич. – Девушка чуть наклонила голову, изучая выражение лица пристава. – Вы про жениха Татьяны хотели спросить. Спрашивайте, будьте любезны.

Пристав, кажется, постарался спрятать улыбку за своими длиннющими усами. Будто его забавляла девица, которая сама не стеснялась задавать ему вопросы, точно это он подозреваемый. Однако глаза его выдали. Взгляд Шаврина потеплел.

– Э́скис Алексей Константинович, – он заглянул в свои заметки. – Расскажите, пожалуйста, что вы про него знаете, Елизавета Фёдоровна.

В памяти всплыл высокий, обаятельный блондин, с которым её на масленичном балу познакомила Таня.

– Потомственный дворянин, – начала перечислять Лиза. – Он врач. Врачебному делу учился за границей. В Германии, кажется. Потом возвратился в Петербург. Его отец умер минувшей осенью. Оставил ему наследство. Алексей Константинович единственный наследник, насколько мне известно. С благословения своей матушки часть оставленных ему денег потратил на то, чтобы открыть собственную практику. Взамен по уговору со своей матушкой Алексей Константинович обязался жениться на той, кого она ему выберет. На рождественских каникулах их с Татьяной просватали. И они друг другу понравились. По крайней мере, Таня о своём женихе говорила исключительно с нежностью. Вы с ним уже беседовали, Иван Васильевич? Что он сказал?

Анна Степановна удержалась от очередного возмущённого «Елизавета», но сердито забарабанила пальцами по столу так, чтобы Лиза наверняка услышала.

– Его уже вызвали на допрос. – Шаврин и глазом не моргнул и, разумеется, никаких подробностей не раскрыл. – Продолжайте, Елизавета Фёдоровна. Вы знакомы с женихом покойной Татьяны лично?

– Да, мы встречались на балах здесь, в Смольном, – подтвердила Лиза. – Таня нас друг другу представила. Алексей Константинович не пропускал ни одного бала и ни одной встречи в родительские дни. С дозволения её родителей они переписывались.

– Известно ли вам содержание этих писем? – сдержанно поинтересовался пристав.

– Нет, разумеется, – девушка почувствовала себя глубоко оскорблённой. – Я бы ни за что не посмела читать чужую переписку. Но Татьяна Александровна иногда зачитывала нам выдержки. Алексей Константинович изъяснялся весьма культурно и прилично, даже временами поэтично. Полагаю, он всеми силами старался понравиться своей невесте. Да и вообще производил впечатление достойного молодого человека.

– Кто-то мог завидовать…

– Что у Танюши был жених? – с искренним удивлением перебила пристава Лиза. – Помилуйте, Иван Васильевич. Этого Алексея мы практически не знали. Видели лишь во время балов с Татьяной. Мы здесь все, разумеется, натуры утончённые и романтичные, но не настолько, чтобы потерять голову от первого же врача. Нас не так воспитывают.

Анна Степановна коротко хмыкнула за спиной у Лизы. Кажется, на сей раз одобрительно.

– Хорошо. Благодарю вас. – Новая карандашная заметка легла на лист. – Имелись ли иные поклонники у ваших подруг или лично у вас, Елизавета Фёдоровна? – Шаврин жестом пресёк очередной всплеск возмущения со стороны классной дамы и терпеливо пояснил: – Понимаю, что вопрос крайне деликатного характера, но от ответа может зависеть ход нашего расследования.

Лиза невольно прищурилась, рассматривая усатого дознавателя перед собой. Ну и работа у него. Но всё лучше допрашивать чистеньких девиц в светском учебном заведении об их адюльтерах, дабы отыскать виновника страшного преступления, нежели ловить убийц где-нибудь в глубинке. Впрочем, Шаврин на полевого служащего не похож нисколько, как показалось Лизе. Типичный кабинетный работник, погрязший в бумажной волоките. Одет с иголочки. Выглажен. Причёсан аккуратно. Разве что на пальцах следы от чернил. Но это опять же из-за бумажной работы. Сколько ему? Лет сорок, вероятно. Ничего, кроме своей службы, не знает.

Наверняка дознаватель глядел на неё и видел избалованную юную дворянку с каштановыми волосами и изумлёнными синими глазами. Тепличный цветок, падающий в обморок при виде крови, от которого никакого толку или помощи в расследовании и быть не может. Разве что об ухажёрах расспросить.

Лиза даже не могла решить, которое из этих предположений задевало её более всего.

– Иван Васильевич, – девушка голосом выделила обращение, – моя покойная подруга Ольга Николаевна Сумарокова была графиней. Племянницей самой княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой. Как и полагается, моя умная и добрая Ольга ожидала подходящей партии для себя, – Лиза говорила сухо и терпеливо. – Теперь Танюша. Княжна Татьяна Александровна Разумовская, дочь уважаемого полковника, которая души не чаяла в своём благородном женихе и мечтала о браке с ним. Она гордилась тем, что её избранник не проматывает капитал покойного батюшки, а серьёзно занимается медициной и жертвует на благотворительность. А наша бедная и чуткая Наталья Францевна фон Берингер, баронесса и дочь флота капитана генерал-майорского чина, хоть и отличается лёгким и весёлым нравом в кругу подруг, никогда на мужчину глаз поднять не посмела бы без позволения. Вы ведь видели её в лазарете? Неужели не поняли, насколько Натали пуглива? Что же до меня самой, – девушка перевела дух от долгой тирады, – я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что недозволительно, а что допустимо в приличном обществе. Нас всех с малых лет растят высоконравственными дамами. А теперь подумайте сами, мог ли кто-то из нас иметь порочащие связи? Да ещё настолько, чтобы подвергнуть риску собственную жизнь.

Лиза умолкла.

В Смольном всегда по обыкновению царила тишина. Эту тишину хранили, как нечто священное. Девушки переговаривались в коридорах лишь шёпотом. Даже не смеялись неприлично громко. Но на сей раз тишина была такой, что сделалось слышно, как бьётся о стекло муха и как поскрипывает стул под приставом, когда он шевелится.

Шаврин усмехнулся.

– Вы могли многого не знать о подругах, Елизавета Фёдоровна, – заметил Иван Васильевич.

Лиза откинула за спину толстую каштановую косу. Жест вышел сердитым.

– Значит, и ответить на ваш вопрос я не могу, потому как сама не понимаю, что именно произошло. – Она старалась вести себя уверенно, совсем как её папенька, когда общался с чиновниками ниже рангом. – А из того, что знаю, вывод у меня один – мы девушки приличные и до невозможного скучные. Живём в стенах института. С людьми за его пределами общаемся мало. Слышала, что нас прозвали фабрикой кисейных барышень. Однако же две мои подруги отдали богу душу. И мне не меньше вашего хотелось бы выяснить, что случилось. Кому мои милые, добрые Оленька и Танюша могли навредить настолько, чтобы их убили. Вы ведь полагаете, что это убийство, я права?

– Élisabeth, – зашипела на неё со своего поста Анна Степановна. – Вас ждёт беседа с глазу на глаз.

– Оставьте. – Шаврин улыбнулся классной даме, а потом вдруг признался: – Занятная вы барышня, Елизавета Фёдоровна. С чего же вы взяли-с, что мы рассматриваем версию убийства?

Лиза кивнула на его записи.

– Яд. – Она смущённо потупилась. – Не сочтите, что прочла умышленно. Просто это слово написано весьма крупно. Я не могла не заметить. Вы думаете, что девочек отравили? Отсюда этот синий оттенок кожи у обеих. Но Ольга ведь ушибла голову. Я сама видела кровь на раковине и вокруг.

Шаврин окинул взглядом бумаги на столе, словно бы только что заметил, что расположился так, как ему привычно. Запоздало он начал складывать их стопочкой.

– Пожалуйста, Иван Васильевич. – Лиза сложила ладони в молитвенном жесте. – S'il vous plaît[7]. Я ночь не спала. Беспрестанно думаю о том, как они умерли. Мы с ними с малых лет вместе. Скажите же, что произошло на самом деле? Я имею право узнать хотя бы самую крупицу истины.

Пристав страдальчески вздохнул. Он перевёл взгляд с девушки на её наставницу, которая сидела тихо и, вероятно, сама желала услышать ответ. И наконец решился.

– Экспертиза показала наличие идентичного яда растительного происхождения. Большего, увы, сказать не могу.

Анна Степановна снова зашептала молитву. Голос её сделался тихим и наполненным слезами.

– И Оленька? – прошептала Лиза, не веря услышанному. – Ольгу тоже отравили?

– Она, вероятно, почувствовала себя нехорошо ночью и побежала в уборную, но там ей стало плохо. Ольга Николаевна упала и ударилась головой. – Лицо пристава приобрело суровое выражение. – Яд вызвал остановку сердца. Поэтому, Елизавета Фёдоровна, если вы что-то знаете, я прошу вас всё мне рассказать. Быть может, вы что-то пили или кушали отдельно от того, что вам предлагалось в буфете накануне?

Лиза задумчиво покачала головой.

– Никаких гостинцев никому не передавали?

– Нет. Ничего такого.

– Фрукты? Яблоки, к примеру? Груши? Сладости, может? Вспоминайте, любезная Елизавета Фёдоровна, – пристав подался вперёд. – Вы гуляли в саду? Ходили в церковь? Брали что-нибудь у кого-то?

Она честно пыталась восстановить в памяти день накануне трагедии и без посторонних просьб. Снова и снова прокручивала в голове события, которые могли привести к гибели её подруг, столь внезапной и чудовищной, да к тому же одновременной. Но их дни были похожи один на другой. Никаких случайных встреч или незапланированных угощений. Они все четверо делали одно и то же, ели и пили одно и то же, а по Смольному передвигались неразлучной четвёркой в сопровождении классной дамы. Однако же Ольга и Татьяна погибли. А они с Натальей разве что переживали страшные последствия, но самочувствие их нисколько не пострадало.

И всё же слова Шаврина заставили Бельскую снова погрузиться в размышления. Любая, даже самая незначительная на первый взгляд деталь могла помочь следствию.

– Таня имела дурную привычку грызть карандашный грифель, – Лиза в задумчивости закусила губу на мгновение. – Но ведь подобное не приводит к смерти?

– Нет, разумеется, – сказал пристав с мрачной серьёзностью. – А что же ваши покойные подруги, Елизавета Фёдоровна, довольны были своей судьбой? Ни на что не жаловались?

Анна Степановна, кажется, не уловила суть вопроса, а вот Лиза почувствовала, как внутри всё похолодело.

Девушка невольно прижала руку к шее.

– Полагаете… самоубийство? – Эта версия никак не вязалась с той картиной мира, в которой они жили счастливо и весьма беззаботно, если не считать тягот учёбы. – С чего бы им на такое решиться? Да ещё и обеим сразу? Это ведь большой грех. Да и на них не похоже. Олю вы не знали, но она была девушкой жизнерадостной и всегда всем довольной. А Танюша так вообще только о свадьбе и говорила. Планы строила. Нет, – Лиза отчаянно замотала головой. – Нет, они не могли.

– Как вы посмели вовсе предположить подобное! – возмущённо вмешалась в разговор Анна Степановна. – Мои воспитанницы учились блестяще, ни в чём затруднений не испытывали и всем служили примером для подражания!

– Хорошо-хорошо! – Пристав поднял руки ладонями вверх. – Признаюсь, версию с самоубийством мы рассматриваем в последнюю очередь. – Он выдержал небольшую паузу, подбирая подходящие слова, прежде чем задал следующий вопрос: – Скажите, Елизавета Фёдоровна, а с учителями какие отношения у девушек были? Я имею в виду учителей противоположного пола.

– Нет, это возмутительно, – проворчала классная дама.

– Да как и со всеми прочими, – Лиза в недоумении часто заморгала. – Мы ни на кого не жаловались. Поводов не возникало.

– Не жаловались, – сухо повторил Шаврин, делая очередную заметку. – Выходит, жилось вам всем четверым счастливо и спокойно, без поводов для печалей или страхов?

– Выходит, что так, – чуть рассеянно ответила девушка, а сама отчего-то подумала, что слишком много версий у следствия: от самоубийства до подозрений в адрес преподавателей. Получается, полиция сомневается. Единой теории у них пока нет.

Свиридова встала с места.

– Иван Васильевич, вы так доведёте мою воспитанницу до нервного срыва, – отчеканила она. – У вас будут ещё вопросы к Елизавете Фёдоровне? Если нет, извольте прекратить беседу.

– Думаю, я узнал всё, что хотел, – пристав поднялся, чтобы коротко поклониться. – Благодарю вас, дамы. Если возникнут иные вопросы, я загляну к вам снова. Не обессудьте.

– Главное, найти виновников, Иван Васильевич, – Лиза встала последней и привычными движениями расправила белое форменное платье и фартук с оборками. – Я буду рада, если вы сможете заглянуть к нам, чтобы рассказать о том, как идёт следствие. Разумеется, если это возможно.

– Разумеется. – Шаврин вежливо улыбнулся. – Но ничего не могу обещать. А вы, Елизавета Фёдоровна, если вдруг что-то вспомните, дайте знать.

На том они и попрощались. Пристав остался в кабинете литературы, поскольку собирался опросить преподавателей, а Лиза в сопровождении своей наставницы вышла в коридор. Девушка полагала, что Свиридова отведёт её на занятия по французскому, для которого подошло время, но вместо этого они степенным шагом направились в другое крыло института.

– Анна Степановна, мы идём в лазарет? – на всякий случай уточнила Лиза.

От неё не укрылось, насколько Свиридова напряжена.

– Нет, – классная дама говорила едва слышно, несмотря на то что в этот час коридоры Смольного были пустынны и все институтки находились на занятиях. – К Елене Александровне в кабинет.

– Я что-то не то сказала приставу? – девушка забеспокоилась.

– Отнюдь, – губы Свиридовой дрогнули в едва заметной улыбке. – Но её светлость велела привести вас сразу, как допрос завершится.

Спорить смысла не было. Лиза послушно пошла следом за наставницей.

Светлейшая княжна Елена Александровна Ливен занимала должность начальницы Смольного института благородных девиц вот уже тринадцатый год. Все вокруг говорили, что при ней воспитанницам зажилось вольнее. Она привнесла значительные изменения в учебную программу, сделав её легче и современнее. При ней отремонтировали все помещения, а в часть из них даже провели электричество. Последнее приводило девушек в особенный восторг. Смолянки любили Елену Александровну и относились к своей начальнице с глубочайшим уважением. Лиза исключением не была.

В просторном кабинете её светлости всего имелось в изобилии: ковров, добротной мебели и портретов выпускниц, что висели поверх шёлковых цветочных обоев. На столах и полках в рамках поменьше стояли фотокарточки. За стеклянными дверцами резных шкафов, будто в сокровищнице, хранились старинные книги и важные документы.

Сама же Елена Александровна по обыкновению восседала за внушительным письменным столом. Была она уже немолода, старше шестидесяти лет, высокого роста, крупна в кости и склонна к полноте. Седые волосы она забирала в аккуратный пучок на затылке и носила строгие чёрные платья с белыми кружевными воротниками, которые прикалывала изысканными брошами. Глаза у княжны Ливен были синие и добрые. Елена Александровна отличалась гордым, прямолинейным характером, который сочетался в ней со светской тактичностью старой закалки.

Начальница института подняла взгляд от бумаг, едва Лиза переступила порог кабинета в сопровождении классной дамы.

Свиридова закрыла за ними дверь, убедившись, что в коридоре пусто.

– Bonjour, – Бельская присела в реверансе. – Madame, vous vouliez me voir?[8]

– Елизавета Фёдоровна, – взор пожилой княжны смягчился. Она заговорила ласково, будто добрая тётушка, жалеющая свою несчастную племянницу. – Подойдите ближе, мой ангел. И поведайте мне, о чём вы говорили с Иваном Васильевичем Шавриным.

Лиза покорно приблизилась к столу начальницы. Она изложила всё без утайки. Разве что не стала упоминать о том, как заглядывала в записи пристава из любопытства. Свиридова охотно подсказывала детали.

Её светлость слушала очень внимательно. Без особых эмоций, написанных на её лице. Лишь слегка нахмурила брови, когда речь зашла о самоубийстве. Впрочем, это нисколько не удивило девушку.

Лиза отлично помнила, как в минувшем году совсем юная девица выбросилась из окна и погибла. Та несчастная была дочерью отставного чиновника, который проиграл в карты их и без того незавидное состояние. Бедняжка, жившая на общих условиях в дортуаре на тридцать человек, не смогла снести насмешек и пережить позора, оттого и наложила на себя руки, ничего никому не объяснив. Ту историю быстро замяли, дабы не предавать огласке и не оставлять пятно на репутации института. Кажется, тогда даже до газет не дошло. Елена Александровна постаралась поднять все свои связи для этого. Но то была судьба сиротки мелкого чиновника. А теперь речь шла о двух дворянках и уйме нелицеприятных версий случившегося. Сплетнями здесь явно не ограничится. Репутация Смольного под угрозой. Не говоря уже о том, что всё руководство, включая саму её светлость, понесёт ответственность за то, что подобный кошмар вообще допустили в стенах столь известного учебного заведения.

Бельская понимала: многие благородные особы пожелают забрать своих дочерей, если сочтут, что им угрожает опасность. Может разразиться громкий скандал, за которым последуют увольнения и крупные судебные разбирательства. Елена Александровна Ливен была для девочек доброй нянюшкой и внимательной наставницей. Она уж точно не заслуживала подобного позора. И никак не могла оказаться вовлечена в гибель своих воспитанниц. Лиза свято в это верила.

Когда она завершила рассказ и ответила на несколько вопросов её светлости, то осмелилась спросить сама:

– Могу ли я навестить Наталью Францевну в лазарете?

– Наталью только что забрали, – совершенно будничным тоном произнесла Елена Александровна. – Её родители прибыли сегодня утром и уговорили меня отпустить Натали домой. Сказали, что отвезут её за город. Свежий воздух пойдёт ей на пользу.

Она ни словом не обмолвилась о том, обвинил ли барон фон Берингер во всём институт.

Лиза невольно подумала, что вот-вот начнутся летние каникулы. И, быть может, оно и к лучшему, что Наташа уехала чуть раньше. Поскорее оправится после трагедии.

– Но она ведь вернётся? – неуверенно уточнила Лиза.

– Конечно. – Её светлость кивнула на бумаги, лежащие перед ней. – А вот вам, Елизавета Фёдоровна, напротив, придётся задержаться. Ваш батюшка телеграфировал. Разумеется, мы поставили его в известность о случившемся. Фёдор Павлович сообщает, что отбыл по служебным делам в Москву. Он возвратится в Петербург в начале июля, а до этого просит меня присмотреть за вами.

– Но ведь каникулы же? – Лиза не смогла скрыть удивления. – Папенька мог бы прислать за мной кого-нибудь, чтобы я ожидала его дома, в имении за городом. Погода сейчас дивная. И людей у нас много. Найдётся, кому обо мне позаботиться.

Она бы тоже хотела уехать подальше и поскорее забыть лежащую в луже крови Ольгу или прикосновение к ледяной, синюшной Татьяне. Хотя бы немного нервы на свежем воздухе успокоила бы. К тому же на летние каникулы в стенах Смольного оставались лишь бедные сиротки и пепиньерки, которые проживали в институте после выпуска на правах надзирательниц и кандидаток в учительницы. Благородные особы своих дочерей всегда забирали.

Вероятно, все эти мысли оказались написаны на изумлённом лице Лизы, потому что княжна Ливен строго сказала:

– Ваш родитель волнуется за свою единственную дочь, Елизавета Фёдоровна. Проявите к нему должное уважение. Он боится отпускать юное дитя в дальнюю дорогу и желает забрать вас лично. Возможно, хочет переговорить со мной. Это я тоже могу понять. Поймите и вы. Не забывайте о том, что здесь вас любят не меньше, чем в собственной семье. И пекутся о вашем здоровье.

– Простите мою дерзость, ваша светлость. – Лиза опустила глаза и присела в коротком реверансе.

Елена Александровна отмахнулась со смесью раздражения и усталости.

– Ваша спальня опечатана, пока ведётся следствие, – сообщила она. – Да и вряд ли вы вовсе готовы там находиться после всего. Ваши вещи уже перенесены в отдельную комнату. Это лучшая комната в институте, – подчеркнула Елена Александровна. – Вы можете оставаться в ней до приезда вашего отца и сколько пожелаете в следующем учебном году. Надеюсь, эта новость хоть немного скрасит ваше ожидание.

– Благодарю вас. – Лиза снова присела в реверансе.

– Можете быть свободны. – Начальница отвернулась к окну с выражением глубокой утомлённости на пожилом лице. – Анна Степановна, проводите вашу воспитанницу в её новую спальню, будьте любезны.

Свиридова взяла Лизу под локоть и послушно вывела прочь.

Коридоры Смольного как раз заполнились людьми. Младшие девочки в коричневых платьях, средние в голубых и старшие в белых – все они сновали небольшими группками, спеша с одних занятий на другие. За цвета нарядов их так и прозвали с самого основания института: «кофейные», «голубые» и «белые». Все об этих прозвищах знали даже вне стен Смольного. По ним зачастую и понимали, о ком идёт речь.

Помимо расцветки платьев различались и причёски воспитанниц. Младшим волосы по традиции завивали. Средние девочки носили две косы. Старшие – одну.

Учёба в Смольном продолжалась девять лет. Три возраста по три года.

«Голубые» смолянки воевали со всем миром: подначивали младших и звали их нюнями, язвили «белым» и конфликтовали с учителями. Маленькие «кофейные» барышни стремились подражать «белым». «Белые» же опекали младших и являли собой образец нравственных достоинств и пользовались уважением, поскольку близился их выпуск, и лучшие из них могли удостоиться получения главной награды – «шифра» – золотого вензеля в виде буквы «Е» на расшитом белоснежном банте. Этот знак отличия, введённый ещё императрицей Екатериной II, означал не просто успехи в обучении. Он давал право получить пост фрейлины при дворе.

Сегодня даже самые отчаянные воспитанницы вели себя тихо. Общая трагедия сплотила смолянок.

Никто не шумел по обыкновению, но теперь Лизе казалось, что все умолкают и бросают на неё любопытные взгляды. Если бы не классная дама, к ней бы обязательно пристали с расспросами. Оттого Бельская пришла к неутешительному выводу, что недели в ожидании отца окажутся для неё сущим испытанием.