Странности любви

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор завлекает читателя тем, что происходит с героями, это само собой, но еще и какими-то истинами, которых может не знать читатель, какими-то мыслями, которых катастрофически не хватает сегодня человеку. Персонажи у Еремина умные и бывалые люди, у которых есть чему поучиться. Особенно удаются ему женские характеры. Но, как сказал однажды Оскар Уайльд, персонажи нужны не для того, чтобы читатель увидел людей, а для того, чтобы познакомился с автором, не похожем на кого другого.

Из рассказов В.Ерёмина узнаешь о жизни и людях ничуть не меньше, чем из его повестей и пьес. Их главная особенность: все они о любви, об отсутствии любви, о недостатке любви, о сумасшедшей любви.

КРЕАТИВЩИК

Восемнадцать курсов лучевой терапии были для Трепетова чем-то вроде пинка под зад. Теперь он был просто обязан прожить еще года три. Или даже пять. И не просто прожить, а как никогда.

Он придумал себе две цели: влюбиться и написать книгу. Любовь возбуждает желание жить. А писанина – это что-то вроде выращивания новой культуры. Недаром селекционеры живут долго.

Сказывалась его работа, которой он был теперь лишен в расцвете умственных сил, самая большая его любовь.

Спустя три месяца после облучения он пошел сдавать на анализ кровь. В диагностическом центре все сверкало чистотой, а лица женщин в белых халатах внушали доверие к результату.

Милая худышка, регистратор клиентов, спросила, возвращая Трепетову паспорт.

– Уколы хорошо переносите?

Ее звали, судя по бейджику, Анфиса Андреевна. Она была в маске, и маска очень ей шла, выделяя молодые яркие глаза. Трепетов уставился в эти глаза, в ответ Анфиса Андреевна сняла маску. Хотела разочаровать, но не вышло.

– Ну, предположим, я отключусь? – спросил Трепетов

И получил ответ.

– Отключайтесь на здоровье, я реаниматолог.

В соседней комнатке другая милая женщина, только пышка, виртуозно выцедила из Трепетова пробирку крови.

Через несколько часов ему прислали результат – 0.01. Если бы его кастрировали, а не облучили, его показатель ПСА был бы, наверное, выше. Трепетов испытывал самодовольство. Все-таки доктор предписал двенадцать курсов, а он настоял на половине больше. И в то же время он не мог не признать, что в настоящее время совершенно непригоден для любви.

Он решил начать с книги. Но прежде чем написать первые строки, принялся читать хорошо ему знакомых стилистов, преодолевая страсть, которую в себе не одобрял. Ему нравилось находить у классиков сбои в стиле. Это было выискивание недостатков, то есть своего рода занудство.

Хемингуэй, как образец, не годился. Чтение не покалывало, не искрило, не било током. В текстах Булгакова глаза спотыкались. «Ночь расцветала», «круглый сон», «сугроб снега». К тому же везде многовато персонажей, трудновато за всех переживать. В моей книге будет только какая-нибудь удивительная женщина и я, решил Трепетов.

Но текст, хоть застрелись, не начинался. Тогда Трепетов стал чаще бывать на выставках. Он ловил на себе взгляды и сам засматривался. Но ни разу его не торкнуло. Довольно скоро эта охота надоела ему, потому как он был домосед. Но он раз в неделю ходил куда-нибудь вкусно пообедать. А тут поблизости так кстати открылся магазин-кафе «Моремания».

Зал был большой, свободных столиков еще больше. Трепетов отметил вдали тонкую спину и высокую шею и намагниченно пошел к избранной цели. Зайдя с фронта, испытал почти мистическое удивление. Эта была знакомая худышка-реаниматолог из центра диагностики. Он узнал ее, хотя без белого халата она была мало похожа на себя.

Если ситуация позволяет начинать общение с помощью жестов и мимики, не стоит говорить ни слова, меньше риска получить от ворот поворот. Трепетов так и сделал. Ответ был тоже без слов.

Перед худышкой стояла большая тарелка с горкой колец кальмара. Просто огромная тарелка, целое блюдо. Трепетов участливо поморщился.

– Сочувствие принимается, – с достоинством сказала худышка.

Трепетов сел и начал смотреть одним глазом на соседку, другим – в меню. Спросил по-свойски.

– Хотите поправиться?

– Ну вот. Не думала, что тут такие порции.

– Если мне не изменяет память, Анфиса Андреевна?

– Вы не ошиблись, Павел Викторович.

Они в упор разглядывали друг друга. Лицо у Анфисы было тонкое и фотогеничное. Носик с горбинкой, чувственные ноздри, слегка раскосые темно-карие глаза, оттопыренная нижняя губа – верный признак, скажем так, азартности. Открытый взгляд вроде бы свободной женщины. Замужняя женщина не смотрит прямо в глаза мужчине из опасения, что это будет не так истолковано. Хотя так может смотреть и женщина замужняя, только с отдельной внутренней жизнью.

Трепетов знал, что его взгляд одних женщин злит, других смущает, поэтому придал глазам доброжелательное выражение. Но, кажется, перебрал в этом старании. Лицо его стало немного дурашливым, если не сказать слегка дебильным. Но Анфису эта игра мускулов только позабавила, словно он пошевелил ушами.

Анфиса была женщина простая, это читалось на ее лице легко и без сомнений. Но эта была сложная простота. Как раз то, что Трепетов ценил. От простой простоты можно ждать чего угодно, а сложная простота регулирует и ограничивает себя. Лучший тип женщины, всерьез не встретившийся ему ни разу. Хотя, возможно, и встречавшийся, только он тогда в таких вещах еще ничего не смыслил, а если б даже смыслил, то едва ли мог бы рассмотреть. Потому, что встречавшиеся ему такие женщины были еще слишком молоды, не в той кондиции, как бы полуфабрикатами этого типа.

Оплатив заказ и получив бокал с ледяным пивом, Трепетов спросил с рассеянным видом:

– Анфиса, как вы думаете, что я сейчас думаю о вас?

– Вот и я думаю, что? – мгновенно отозвалась Анфиса.

– Я думаю, почему эта женщина обедает без мужа и даже без подруги.

– Подруга и муж на работе, а у меня сегодня выходной, и я пришла на разведку. Решила проверить, стоит ли прийти сюда с мужем или подругой.

– Не верю, – сказал Трепетов и отхлебнул пива.

– И правильно, – сказала Анфиса.

– Скорее всего, вы проходили мимо, увидели вывеску и решили зайти, и только сейчас начинаете понимать, что произошла какая-то странная случайность.

Анфиса перестала есть.

– Вот теперь я кое-что понимаю, – добавил Трепетов. – Анфиса слушала. – То, чего я жду от себя, началось, когда я пришел к вам сдавать анализ крови.

Трепетов тут же осознал, что говорить загадками не есть хорошо, и попросил прощения.

– Ничего страшного, я потерплю, – сказала Анфиса.

Официантка принесла Трепетову его блюдо, креветки в кляре.

Трепетов отправил в рот креветку и изобразил блаженство.

.– Чего нельзя терять несмотря ни на что? Вкуса к еде! Ваш Гиппократ, между прочим, сказал. – Анфиса смотрела, как ему показалось, с завистью. – Хотите попробовать?

Анфиса сделала глотательное движение.

– Хочу.

Слово «хочу» Трепетову понравилось, он поделился креветками. В ответ Анфиса переложила несколько колец кальмара в его тарелку. Теперь им обоим казалось, нет, они были уверены, что совершили обряд сближения.

Последняя любовь должна быть лучше первой, подумалось Трепетову. Ну, это ты хватил, возразил он себе. Просто она, любоффь, должна быть умнее… Хотя… Это игра парная. Если партнер умен, а партнерша глупа, умной любви не получится, и наоборот. А зачем тебе обязательно умная любовь, спросил себя Трепетов. А затем, ответил он себе, что, если что-то делаешь плохо, то делаешь зря, только тратишь впустую время жизни. А это самое непростительное из всего, что он мог бы сделать сейчас.

Анфисе понравились креветки в кляре. Она со смешной украдкой взяла еще одну с тарелки Трепетова. Они и до этого непрерывно смеялись шуткам друг друга. А тут совсем скорчились от хохота.

А ведь она знает о моей болезни, думал Трепетов. Ну, или, по крайней мере, догадывается. Откуда ж это все, что он сейчас видит? Провинциалка, однако.

Тут же выяснилось, что в Москве Анфиса живет уже 20 с лишним лет, а приехала с мужем из Сибири.

– А что, заметно, что не коренная москвичка?

– Только мне, тоже бывшему провинциалу.

Анфиса философски вздохнула:

– Ах, бывают ли провинциалы бывшими! А чем мы отличаемся?

– Почти детской, ну, или деревенской, непосредственностью.

И они снова покатились со смеху. Не от того, что Трепетов сказал что-то ужасно смешное, а потому что смех был началом влюбленности.

Почему всё идет так быстро, просто летит, соображал Трепетов. Ведь она замужем – кольцо на правой руке. Ну и что? Значит, муж завел молодую, вот она и решила, почему бы ей не поветренничать? Имеет право.

Был конец декабря. Они не могли обойти тему, кто как собирается встретить Новый год. То, что дома, это само собой, а в каком составе? Анфиса сказала, что с мужем и взрослым сыном. Трепетов не стал врать. Эта ночь у него ничем не хуже и не лучше других ночей, если учесть, что болезнь одиночества у него давно, он к ней привык, и не видит смысла излечиваться, потому как именно в этой болезни – подлинное существование, называемое жизнью.

– Я попробую договориться с мужем, может, отпустит меня, – сказала Анфиса.

– Куда? – на всякий случай спросил Трепетов.

– Ну, как там, в «Бытие»: «И сказал Господь Бог: нехорошо человеку быть одному». Тем более, в такую ночь.

Трепетова всегда озадачивали медики, верящие в бога. Но он не стал отклоняться от темы разговора.

– Думаете, муж разрешит вам уйти к другому мужчине?

– Пусть для мужа это будет подходящий повод встретить Новый год с другой женщиной, – объяснила Анфиса.

– Для вас это повод проверить мужа?

– Что вы такое говорите? Какая проверка? Он давно проверен вдоль и поперек. Просто муж должен быть свободен, даже от жены. Погодите, вы что же, не хотите, чтобы я пришла? – возмутилась Анфиса. – Ах, да! Вы же наслаждаетесь одиночеством. Наверное, именно в одиночестве вы меньше всего чувствуете свое одиночество.

– Просто не хочу, чтобы у вас были неприятности.

– Отговорка. Вы отвергаете меня, – искренне сыграла Анфиса.

– В некотором роде, – признался Трепетов.

– Какой же вы, однако, высокомерный!

Трепетов вздохнул: вот так всю жизнь его застенчивость принимают за высокомерие.

Подбородок Анфисы подрагивал от смеха, она участливо сказала:

– Как же вам не повезло. Вы встретили еще одну женщину, которая вас не понимает.

Своим хохотом они отвлекли от вкусной еды всех, кто был в кафе.

Смех резко омолаживал Анфису, чему способствовали хорошие зубы. У Трепетова была возможность представить, как она выглядела много раньше. Она была похожа на известную киноактрису. Просто копия, только еще лучше. У той актрисы были слишком шаловливые глаза, что напрочь отсутствовало у Анфисы. Ну и самое главное: между ними была очень существенная разница в годах, та актриса Анфисе во взрослые дочки годилась.

Любовь начинает проходить от пресыщения обликом. Лицо Анфисы не могло надоедать, ни сейчас, ни тем более раньше. Вот с ней я мог бы прожить всю жизнь, думал Трепетов. А еще подумал, что у него теперь будет стимул писать книгу. Он будет наблюдать себя и Анфису, и это будет лирический жанр, самый, между прочим, рискованный. И сюжет будет, что совсем хорошо, самый незначащий: подумаешь, встретились двое на склон эе жизни, что может быть банальней?

Она, конечно, до сих пор резвушка, думал Трепетов, а стану ли я снова резвым, это большой вопрос. Недавно он прочел, что уровень радиации в Семипалатинске в 2000-м году в 600 раз превышал естественный фон. А он жил немало лет почти рядом с тамошним атомным полигоном. Это объясняло и его болезнь, и сегодняшние перспективы. Но теперь он жалел, что назначил себе такую дозу. Считай, сам убил в себе мужскую силу. От этой мысли он даже приуныл слегка, и это выражение проступило на его лице.

– Не надо о грустном, – сказала Анфиса. – Все будет хорошо.

– Вы догадываетесь, о чем я сейчас подумал? – удивился Трепетов.

Анфиса эффектно промолчала и тем самым как бы бросила вызов. Теперь он тоже смотрел на нее глазами ясновидящего. Он мысленно говорил: то, чем мы сейчас занимаемся, выглядит забавно, если не сказать смешно. Но это будет точно не смешно, а замечательно, если мы напрочь забудем о возрасте друг друга.

Трепетов не был самоуверенным человеком. Но ни в чем он так не сомневался, как в том, что выглядит значительно моложе. Это было мнение всех людей, которые узнавали о его настоящем возрасте. Плюс к тому он не сомневался, что с ним не скучно, у него веселый мозг. Он был этаким не бурливым, сдержанным мажором. И если бы случилось чудо, и к нему вернулась его былая крепость, то еще не известно, что больше продлевало бы ему жизнь, облучение или чувство этой хрупкой милашки. То есть он начал думать об отношениях с ней в предположительно-мечтательном плане, что тут же отпечаталось на его лице.

– Оёёй! – сказала Анфиса. – Вы, вообще, кто?

Я – персонаж, чуть было не сказал Трепетов. Так ему хотелось думать. Он в самом деле был сам себе персонажем.

– Я – бывший креативщик, – сказал он вслух. – И объяснил, реагируя на удивление Анфисы. – Это не профессия, эта такая работа. Я приезжал в небольшой город, несколько дней изучал его, а потом давал советы и идеи, как что-то улучшить. Я – бывший улучшитель, ну или улучшатель.

Анфиса несколько мгновений раздумывала, потом спросила заинтересованно:

– А людей не приходилось улучшать?

– Я старался не браться за безнадежные дела, – сказал Трепетов.

– А себя?

– Бывало, придумывал себе пинки под зад.

– Это как?

Трепетов задумался. Отвечать на этот вопрос можно было только всерьез, а вот этого как раз и не хотелось.

– Видите ли, Анфиса, я довольно бездарный человек, а жизнь требует мастерства, вот я и подстегивал себя. Только не спрашивайте, как я это делал – едва ли уже вспомню.

– Правильно, женщине не надо говорить всего, – сказала Анфиса.

Она взглянула на часы и засобиралась.

– Меня ждут.

Трепетов знал, что так обычно говорят очень одинокие люди. Но у кафе Анфису действительно ждал в джипе молодой человек яркой кавказской внешности. Анфиса сказала, что это ее сын. Ого, подумал Трепетов, так у нее муж кавказец. Но открылась задняя дверца и вылез белобрысый мужчина.

Трепетову хотелось думать, что у нее нелады с мужем, он уже заочно изготовился чувствовать к мужу антипатию, а ячейка, оказывается, в порядке. Только на кого похож сын? Наверное, на своих настоящих отца и мать, потому как эти – не настоящие. Теперь можно было не сомневаться, что муж Анфисы – мужик с хорошей душой. Хотя это вовсе не значило, что эта душа хороша в отношении к Анфисе.

У мужа было значительное лицо и медленные глаза человека, который добился в жизни совсем не того, чего хотел, и становился в притязаниях. Выражение «мне уже ничего не нужно» читалось будто на листе бумаги. «Интересно, нужна ли тебе Анфиса?» – подумал Трепетов, глядя в глаза мужу. И – ничего не прочел.

Всю предыдущую жизнь Трепетов свято соблюдал принцип – никаких замужниц, наставлять рога мужикам – последнее дело, мало ли свободных женщин. И вот надо было что-то решать. Но не сейчас, не сей момент.

Он снова пытался начать книгу, и снова получалась галиматья, за которую хотелось набить физиономию самому себе. Он что-то объяснял читателю, и это бы противно ему самому. Книга должна была заключать в себе серьезную мысль, а этой мысли даже близко не было. Фонтан в мозгу, едва открывшись, тут же закрывался. Он понял, что без вдохновения ему не обойтись, как без селедки перед рюмкой.

Он зашел неловко в центр диагностики и предстал перед Анфисой с большими желтыми герберами.

– Могу ли я что-нибудь сделать для вас?

– Мадам, – закончила Анфиса.

– Простите. Могу ли я что-нибудь сделать для вас, мадам?

– Можете, – сказала Анфиса. – Меня уже лет сто не водили в театр.

Они поехали на легкий спектакль. Сидели прилично, за руки не держались, соседям не мешали, хотя было что обсудить прямо по ходу действа. В антракте Анфиса предложила сфотографироваться. Он сел, она встала сзади. Ей сказали положить руки ему на плечи. Она опасливо положила, не согласовывая с ним еще один шаг к сближению. Судя по его лицу, он эту самодеятельность одобрил.

Теперь, после фотографирования, он получил право взять и подержать ее ладошку. Анфиса попыталась оказать сопротивление, но он был от природы цепок. Он не смотрел при этом ей в глаза. Напротив, опустил взгляд. Ему было обидно за нее. У нее не должно было быть таких ладошек. Похоже, она была слишком заботливой и поглощенной своими женскими обязанностями, а так нельзя. Это обычно никто не ценит, этим только пользуются.

Они жили в двадцати минутах ходьбы от метро быстрым шагом. У дома прогуливался большой мужчина. В темноте Трепетову показалось, что это муж. Так и оказалось. Анфиса подошла к нему, что-то сказала, что-то услышала в ответ и тут же вернулась.

– Муж ждет не меня. Сын уехал на велике еще днем в Серпухов. У него компания любителей дальних поездок. Он только что звонил. Вот-вот подъедет. Хотите, я вас провожу?

Она была какая-то странно радостная.

– Я просила мужа и сына отпустить меня. Они посоветовались. Муж сейчас сказал, что они не будут против, если я встречу новый год с вами.

И тут он наконец-то догнал, какой должна быть главная мысль его книги. Человек должен относиться к своей смерти с любопытством и особенно серьезно учиться этому у порога жизни. Слабое мнение, разделенное даже Цезарем, что самая лучшая – неожиданная смерть, нужно опровергнуть. Он подробно опишет, как это происходит, и что он при этом будет чувствовать. Письменно или устно – это без разницы – он обязательно опишет. Он клянется себе в этом. А Анфиса ему поможет. Она как раз так женщина, что может ему помочь.

Анфиса появилась за два часа до полуночи с полной сумкой вкусностей. Он предъявил свой сюрприз. Рядом с духовкой отстаивался сибирский пирог с щукой. Она предложила начать проводы уходящего года. Ей хотелось захмелеть.

В вечернем платье и в его тапочках она чувствовала себя, как боец без важной части амуниции. Чтобы исправить этот ужас, она вынула из пакета туфельки на высоком каблуке. Он облачился в новый костюм, который лет десять висел ни разу не надеванный, и повязал галстук изящной вязью. А когда в телеке заиграли вальс, показал, что может вращаться в обе стороны. Его элегантность не была старческой, только из головы не выходило: окажется ли он на высоте, когда события подойдут к решающей минуте?

Они сидели за круглым столом, уставленном яствами и свечами, приглядывая, как румянится в духовке пирог. И Трепетов выполнял предновогоднее желание Анфисы – гадал, каким будет ближайшее будущее прекрасной дамы, называя ее в третьем лице.

– Уйдет ли она нему? Ну, разве что в крайнем случае, ради наказания мужа и сына, но потом все равно вернется к ним. Уйти, чтобы вернуться, не есть хорошо, не так ли?

– Не так ли, – согласилась Анфиса. – Но что же делать этой даме?

– Ничего особенного. Подобный случай уже описан.

– Но там был писатель, а вы – креативщик.

Трепетов изъявил готовность принести себя в жертву.

– Ладно, заделаюсь писателем.

Он прочел страничку черновика. Анфисе больше понравилось не содержание, а эмоции автора.

– Вам будто лет сорок.

– Ну, малость инфантилен я, – признал Трепетов.

– Кажется, я хлебнула лишнего. Мне нельзя больше наливать, – пролепетала Анфиса.

Для Трепетова наступил подходящий момент, и он сказал, что рановато заглядывать так далеко, когда еще не ясно, выдержит ли он мужской экзамен.

– Но фашистская пуля-злодейка оторвала способность мою, – напел Трепетов строчку из Высоцкого.

Анфиса подыграла.

– Ах, батальонный разведчик, неужели ничего не осталось?

– Можно проверить, – предложил он стеснительно.

– Эх, все равно пасть ниже, чем я уже пала, невозможно, – с ироничным отчаянием воскликнула Анфиса.

Ее глаза смеялись, а руки тянулись к Трепетову. Они снова танцевали. Потом Анфиса потребовала разговора по душам.

Он сказал, что в юности мечтал стать артистом. В доме, где он жил, его соседями были корифеи местного театра. Все красивые, красиво одетые, ведущие красивую жизнь. А красота – это ж мечта. Они тоже когда-то мечтали так жить, и теперь жили в своей сбывшейся мечте. И он, наверное, мог бы так жить, но что-то его остановило. Его застенчивость помешала бы ему быть уверенным в себе на сцене. Он боялся изображения чувств, эта искусственность отталкивала его. В изображении чувств ему виделось кривлянье. А ведь это изображение повторяется из спектакля в спектакль, а он терпеть не мог в чем- то повторяться.

– И это все? – удивленно спросила Анфиса (Трепетов развел руками) и потребовала. – Еще хочу.

На этот раз ему особенно понравилось, как она произносит слово «хочу».

Он справился. А куда бы он делся? Она знала, как помочь ему преодолеть страх. А он сделал открытие, почему по подиуму ходят исключительно худышки. Это нужно не только экономным модельерам. Худоба сексуальна и возбуждает куда сильнее, чем упитанность. Хотя понять это дано далеко не всем. «Если бы худых у нас было больше, это существенно подняло бы рождаемость». Даже в обнаженном состоянии Трепетов строил социальные выводы. Анфиса покатывалась со смеху.

Конечно, она созналась, что у нее никак не выходит из головы.

– Я уже отчасти поняла, в чем ваш креатив, Павел Викторович. Но я не понимаю, за счет чего это у вас получается.

Передвинуть ее с «вы» на «ты» было невозможно. И будет невозможно примерно год, он это легко предвидел. Провинциалки долго осваиваются, хотя, конечно, не все, а вот такие, необыкновенные.

А он сам толком не понимал, как это у него получается. Объяснял это продолжительностью жизни. Не вообще, а своей жизни. Много жил и не уклонялся от всего, что вызывает активную работу мысли. Наоборот, его увлекала эта дурь. И теперь он будто читал все и всех, сам удивляясь, как это у него получается. Нет, у него было объяснение, но врожденная скромность мешала ему пустить его в ход. К тому же он боялся, что с ним произойдет то же, что и с сороконожкой, разучившейся ходить после попытки объяснить, как она это делает.

– Я от вас не отстану, – пригрозила Анфиса. – Я ж не просто так, из любопытства. Вы ж на меня так влияете, что я не могу сопротивляться. Я так и объяснила мужу, и он поверил.

– Почему тогда он не набьет мне морду?

– За что? В таком возрасте? Он воспитанный человек.

– Воспитанный и должен … Ну что тут объяснять? Он просто безразличный. Это в лучшем случае.

– А в худшем?

– А вы будто не догадываетесь. У него кто-то есть.

– Откуда такая уверенность?

– Все оттуда же, Анфиса.

– Вот скажите мне, откуда, и я от вас отстану.

Трепетов так ничего и не сказал. Не мог себя заставить. На самом деле разгадка крылась в том, что он всего-то вырастил себе ум своего времени. Он анализировал вещи и людей на уровне среднего интеллекта сегодняшнего дня, тогда как другие застряли, сами того не сознавая, в прошлом и позапрошлом веках. Вот и все.

– Мой муж воспитанный человек, – сказала Анфиса. – Просто он уважает мои чувства и готов прощать мне все. – Она подумала и добавила, отвечая на недоверчивый взгляд Трепетова. – Тем более, что я давно уже перестала волновать его.

По телеку заиграли гимн. В потолок полетела пробка от шампанского. Анфиса ловко подставила бокалы.

НАВАЖДЕНИЕ

Славин был на работе, когда Наташка позвонила ему. Он сразу узнал ее голос, но не поверил ушам, когда она назвала себя. Стало трудно дышать, и бросило в жар.

Дома он достал из тайника ее фотографию. Держать открыто не рисковал, жена бы порвала на кусочки. Как же заныло сердце, как защемило… Какая же загадочная штука человеческая – память. Когда ученые догадаются, как она работает, тогда только станет ясно, что такое человек. Но у Славина сработала сейчас не та память, какую мы обычно имеем в виду. Совсем другая.

…Наташка жила совсем рядом с ним, чуть ли не в соседних домах, но он ни разу ее не видел. И вот это случилось. Сначала он прошел мимо и застыл, глядя ей вслед. Потом испугался: а вдруг никогда больше не увидит эту светлую шатенку с яркими карими глазами. Догнал ее и сказал, задыхаясь от спазма.

– Знаете, а ведь знакомиться на улице – прилично.

Девушка замедлила шаги, вглядываясь в его лицо. Это был профессиональный взгляд художницы. И молчала. Тогда он закончил:

– Случайных встреч не бывает.

Девушка молча пошла своей дорогой, но медленно, а он шел рядом. У нее висела на плече плоская деревянная коробка, кажется, мольберт. Не говоря ни слова, он снял этот ящик и повесил на себя. Она не сопротивлялась. Он сказал совсем банальность, мол, удивительное рядом, потом говорил что-то еще, она только улыбалась. Потом он коснулся ее пальцев, она не убрала их. И тогда он взял в свою руку ее ладошку. Сделать это спустя минуты после встречи было, конечно, невообразимым нахальством, но его тянуло взять ее руку, словно магнитом. Что-то похожее чувствовала и она. Их пальцы переплелись.