Рюссен коммер!

– Эти девушки привезли апелляцию, – сказала я ему.

– Мы уже получили все нужные документы.

– Те документы, что вы получили, отправил адвокат, от услуг которого они отказались. В его апелляции есть ошибочные сведения, они не соответствуют действительности. К тому же он не указал, что появились новые обстоятельства, не позволяющие им вернуться в страну.

– Мне очень жаль это слышать, – покачал он головой.

– Зато мы привезли правильные документы!

– Вынужден сообщить, что суд уже принял решение, – ответил он.

– Но решение принято на основе ложных сведений, – растерялась я.

– Мне очень жаль это слышать.

– Но мы привезли правильные документы.

– Сожалею, но суд уже принял решение.

Я ушам своим не верила.

– Решение принято на основе ложных сведений, – начала я по новому кругу.

– Мне очень жаль это слышать.

– А мы привезли правильные документы.

– Сожалею, но суд уже принял решение.

Мы сделали ещё несколько кругов. Я почувствовала, что бьюсь головой о глухую стену.

– И что же им делать? – спросила я.

Он пожал плечами, сочувственно улыбаясь.

– Суд уже…

– Принял решение, – перебила я, договорив за него. – Это мы уже поняли, а что делать-то?

– Как помощник судьи я не могу давать вам никаких советов, – ответил он. – Не имею права.

Прощаясь, он вновь пожал нам руки и пожелал всего самого хорошего.

– Кофе хотите? – вновь спросил охранник. – Чаю? Воды?

Мы покачали головой. Маша уткнулась Кате в плечо.

Однажды судебный пристав пнул меня. Мы шли по коридору, после суда, на котором мне влепили очередной штраф, и он неожиданно дал мне ногой под зад. «За что?» – опешила я. «Я в Чечне воевал, родину защищал. А вы, суки, Россию нашим врагам продаёте!» – прошипел он мне. «Каким ещё врагам?» «Западу!» – сказал он и пнул меня ещё раз. В наших участках, судах, чиновничьих службах никто никогда не улыбался, не пожимал руки. Нашу систему, жёсткую, бесчеловечную, было проще ненавидеть и легче с ней бороться. А как бороться с бессердечной бюрократией, которая улыбается и предлагает тебе кофе? Вот только какая разница, улыбаются тебе или нет, если всё равно зарежут, как Йозефа К.

– Иногда я понимаю террористов, которые идут и взрывают людей. Чувствую, что уже близка к этому, – прошептала Маша, и Катя на неё зашикала.

Мы вышли на улицу. Шёл дождь, мелкий и холодный. Я подставила лицо под его капли, чтобы не было заметно, что я плачу.

В квартире, как всегда по вечерам, стоял тяжёлый запах. Может, мясо было дешёвое или дело было в масле, но каждый раз, когда кто-то готовил, вся квартира и даже подъезд наполнялись этим невыносимым запахом.

Я зашла на кухню поставить чайник. Слава, молдаванин, стоял над плитой, что-то помешивая в кастрюле, а в другой руке держал книгу «К чёрту всё! Берись и делай». Это была какая-то мотивирующая книга от миллиардера, который, конечно же, никогда никому не расскажет, как он на самом деле заработал свои деньги.

– Господи, тебе-то зачем, ты же на стройке работаешь, – кивнула я на книгу.

– Думаешь, я всегда на стройке работал? У меня своя строительная компания была, я дома по всей Молдове строил. Денег знаешь сколько было? Тачки, квартиры, поездки, жена с детьми в деньгах купались, родственники ни в чём не нуждались. Есть будешь?

Он выключил плиту, достал две тарелки и налил густую чорбу, себе и мне. Чувствовалось, что ему хотелось поговорить. Всем нам в этой проклятой эмиграции не с кем было поговорить.

– Потом вложился в одно строительство, а меня кинули на деньги. И обанкротили. Суд начался, я следователям денег занёс, но не помогало. Кто-то из конкурентов больше дал. Ну, тогда я ещё денег занёс, чтобы меня под домашний арест отпустили, и свалил. Как все, сдался на азюль, чтобы было время работу найти. Негатив получил, конечно же, хотя мне и правда домой нельзя. Я туда через Приднестровье езжу, тайком. Поймают – посадят. Но тут убежище дают не тому, кто правду говорит, а тому, чья история жальче.

– А сейчас как?

– А сейчас я вступаю в ряды граждан ЕС. Румынский паспорт покупаю. Всегда был патриотом Молдавии, но теперь плюнул. В Кишинёве офис, там всегда километровые очереди. Ну как офис, комнатушка тесная, в ней стол и стул. И тётка сидит, документы принимает. Вот я к ней и пошёл. Они там что-то в метриках мутят, имена какие-то меняют, так что в итоге находят у тебя румынскую бабушку или румынского дедушку.

– А Румынии это зачем?

– Как зачем? Чтобы проглотить со временем Молдову. Как Россия Крым или Донецк. Скажут, что в стране половина румынских граждан, и готово. А Европе плевать. Вот если б Россия – тогда бы да, тогда бы вой подняли. А Румынии можно.

– Так что же ваше правительство, молдавское?

– Ай, эти мать родную продадут.

Слава достал из холодильника бутылку «Абсолюта». Мне налил в рюмку, а сам глотнул из горлышка. Я подумала: интересно, каково ему на пятом десятке оказаться в чужой стране, работать на стройке и мыкаться по съёмным углам.

– Да нет, нормально всё, мне нравится, – сказал он, словно прочитал мои мысли. – Хорошая страна, спокойная, чистая. Всё вроде хорошо, всё есть. Но иногда вдруг будто просыпаешься. Смотришь вокруг себя и думаешь: мы тут живём себе отдельной жизнью, шведы нас не трогают, позволяют жить. Но ты вроде как неполноценный человек, как второго сорта ты. Как таракан за печкой. Тебя словно нет. Вот согласись, мы для них как будто не существуем. А это обидно. Такая, бывает, тоска накатывает.

– Тоска? Ты русский, что ли?

– Молдаванин я. Ну, считай, почти русский. А что?

Я поставила в раковину тарелки, включила воду.

– Домой не тянет?

– А у меня теперь так: где ночую, там и дом. Обратно ходу нет, на меня много чего повесили, миллионные иски, дела о коррупции, всё, что беспризорное было, всё на мне теперь.

– Так ты жулик был? – хмыкнула я, протирая тарелки полотенцем.

– Ну, считай, что жулик, – добродушно улыбнулся Слава. – Без этого как у нас, без этого никак. Но тут я новую жизнь начал, шоколадку не возьму в магазине, гвоздя с работы не унесу, всё с чистого листа. Как заново родился.

Он сделал большой глоток из бутылки, вытерев губы рукавом.

Заскрежетал замок, вернулись остальные жильцы. Зашли на кухню, поздоровались, оглядели меня с ног до головы. Видимо, поняли, что я тут надолго, – значит, можно знакомиться. На тех, кто въезжал на день-два, времени обычно не тратили. Но я вроде как считалась уже за местную.

– Король Белоруссии, – протянув руку, представился один.

Я засмеялась.

– Зря смеёшься, – подмигнул Слава. – Это наш местный король.

Король Белоруссии был высоким шатеном, он ходил по квартире в кожаной куртке, словно на улице, и никогда не улыбался.

– И почему ты король Белоруссии? – спросила я, придвинув к Славе рюмку, чтобы подлил ещё.

– Потому что у меня на это все основания. И документы. Вообще, ты знаешь, что монархия в Европе зародилась на острове озера Освея? От нас его скрывали, но я нашёл это сакральное место, и моя миссия – возродить монархию в Белоруссии.

– А Лукашенко как же? – удивилась я.

Слава прикрыл рот, чтобы не засмеяться.

– Люди, жившие на островах Свеи, приплыли потом в Скандинавию, и так Швеция получила своё название, – пропустил он мимо ушей мои слова о Лукашенко. – Поэтому я написал королю Швеции, что не претендую на его трон, чтобы он не беспокоился. Мне будет достаточно, чтобы он признал меня королём Белоруссии. И, конечно, надо перенести столицу Евросоюза на остров на Освее, это будет восстановлением исторической справедливости.

– Он серьёзно? – спросила я Славу, когда король Белоруссии ушёл в свою комнату.

– Абсолютно, – закивал он, наливая мне ещё.

– Он «того»? – покрутила я пальцем у виска.

– В каком-то смысле всего мы «того», просто каждый по-своему, – меланхолично отозвался Слава. – А мы тут люди все толерантные. Король так король. Лишь бы за койку вовремя платил.

Он рассказал, что находились люди, которых король Белоруссии звал своими подданными. Они присылали ему крон по сто-двести, и в месяц набегало больше полутора тысяч евро.

– Поди плохо, – хмыкнул Слава. – Вон хохлы пашут по 80 крон в час, десять часов в день, 6 дней в неделю, с одним только выходным. Лица отупевшие, не люди, а роботы. И в итоге те же деньги получают.

Когда я пришла в комнату, свет был выключен, Славяна и Рита уже спали.

– Не вздумай пить по будням, – сонно сказала мне Славяна, приподнявшись на локте. – Быстро скатишься и потеряешь работу.

– Спасибо, что волнуешься за меня. Хоть кто-то… – пробормотала я, упав на матрас. Голова страшно кружилась и немного тошнило.

– Да плевать мне на тебя. Я волнуюсь, что не сможешь за место платить и придётся искать новую соседку.

Она отвернулась к стене.

Остров Лидиньгё – это престижный пригород Стокгольма, один из самых дорогих. Но в северной части острова есть несколько ферм, на одной из которых я и собиралась работать.

Остановка автобусов и трамваев до Лидиньгё была у станции метро «Рупстен», и я села на автобус 204. Мы проехали центр, бутики и лавки, четырёхэтажные домики, скверы, в которых гуляли родители с маленькими детьми. Балконы домов были украшены цветами, как везде в Швеции, и только на одном стояла пластмассовая пальма и висели какие-то гирлянды. Там, под музыку, неслышную мне из автобуса, танцевали двое чернокожих парней. Я посмотрела на часы – было всего девять утра.

Начались жилые кварталы, частные дома, несколько миллионов долларов каждый. Потом мы обогнули озеро, где теснились припаркованные яхты, и дорога пошла через леса и поля. На конечную я приехала одна в пустом автобусе, остальные вышли раньше.

Ферма начиналась сразу за остановкой. Заблудиться было невозможно: прямо на улице, перед воротами, в загонах, огороженных низкими заборчиками, лежали в грязи огромные свиньи. Чуть дальше я увидела овец и двух красивых лошадей. При виде меня они заржали. Удивительно: в получасе езды от королевского дворца – самый обыкновенный скотный двор.

Встретили меня приветливо. Управляющий пожал руку, познакомил со своей женой. Показал на белокурого мальчишку, который бегал босиком по траве, и сказал, что это его внук.

На ферме было кафе со столиками, выставленными во дворе. Женщина, протиравшая мокрой тряпкой витрину, предложила мне кофе. Мы сели за столик, и управляющий стал расспрашивать обо мне: кто, откуда, где училась, что умею. Всю дорогу я напоминала себе, что не стоит говорить о пытках.

– Я из России. Из Москвы.

– О, Россия, – закивал он. И на ломаном русском добавил: – Я немного учить русский, когда быть молодой. Расскажи, как ты приехать в Швецию.

– Я политический активист, моих друзей посадили в тюрьму. Ни за что. Подбросили взрывчатку.

Услышав про взрывчатку, управляющий несколько напрягся.

– Подбросили, – повторила я. – У нас так всё время делают, подбрасывают оппозиционерам наркотики, детскую порнографию, оружие. Обычное дело. В «Дагенс Нюхетер» об этом часто пишут.

Он поохал для вида, но, чувствовалось, крепко задумался. В каком-то смысле я его понимала: ну какой фермер захочет связываться с бомбистами. Хотя мы ими никогда не были. Может, и зря. Если бы не глотки драли на митингах, а дело делали, не мыкалась бы я сейчас в Швеции по фермам.

– А физической работой занималась? – скептически оглядел он меня.

Я вспомнила сбор клубники, и мне захотелось расплакаться.

– Русская женщина коня на скаку остановит и в горящую избу войдёт, – решила я отшутиться.

– В горящую избу? Зачем? – растерялся швед.

– Ну, это такая пословица у нас в России.

– А, в России. Тогда ладно. Но в Швеции, если что, сразу звони 112.

Мне выдали форму, и я расписалась, что должна буду заплатить полную стоимость, если испорчу её или не верну. Управляющий показал мне ферму, долго, с упоением рассказывал о свиньях, баранах и лошадях, и я была совершенно измотана уже одними только разговорами. А со следующего дня предстояло выходить на работу, и я не понимала, как так повернулась моя жизнь, что я буду мыть конюшни.

На Лидиньгё было много слизняков и улиток, и я всё время глядела под ноги, чтобы не наступить. Я вспомнила, как Оскар Нильсон заказывал себе улиток в остермальмском ресторане Richie, и решила насобирать себе на ужин. При таких ценах, как в Швеции, не до брезгливости. Бургундцы ведь тоже их стали есть не от хорошей жизни.

Я собрала целый пакет улиток, противных и склизких. Не стала прятать их в сумке, а так и везла на виду. Со мной в автобусе ехал швед, очень старый, загорелый, в рубашке с надписью «Гран-Канария», расстёгнутой до живота и обнажавшей седую впалую грудь. Он посмотрел на мой прозрачный пакет и, подсев ближе, сказал:

– Вот этих тёмных можешь выкинуть, они несъедобные. Оставь только тех, что посветлее. Это виноградные улитки, их как раз и едят.

Пока ехала домой, искала в интернете рецепты. Возиться с улитками предстояло будь здоров. Нужно было держать их в пустой кастрюле без еды от 3 до 14 дней и периодически промывать, затем выбросить всех мёртвых, не прошедших первого испытания. Остальных следовало быстро обжарить прямо в раковинах на оливковом масле, залить пивом или вином, посолить, поперчить и потушить на слабом огне 10–15 минут. Незадолго до готовности добавить рубленую зелень.

Дома, с усилием заталкивая большую кастрюлю с улитками в холодильник, я рассказала соседкам о баранах на ферме.

– Скоро курбан-байрам. Может, загоним кому?

– Даже не думай, – вскрикнула Славяна. – Это же Швеция! Тут так нельзя.

– Да их там много, большое стадо. Никто и не заметит.

Ритка посмотрела на сайте магазина, сколько стоит баранина. Выходило от 119 до 469 крон за килограмм, в зависимости от части барана. Из сегодняшнего рассказа фермера я помнила, что в стокилограммовом баране может быть до 60 килограммов мяса.

– Отличная идея, – вскочила со стула Ритка, посчитав, видимо, в уме возможную прибыль. – Утащим барана и отдадим в турецкую кебабную. Я договорюсь.

В кухню заглянул Слава, услышавший из ванной наш разговор.

– Девочки, в этой стране нужно жить честно, – со свойственной ему назидательностью начал было он. – Тут так не принято, как у нас. Если мы хотим тут жить, надо меняться.

– Да я, в отличие от тебя, жулика молдаванского, всегда честно жила, – вспылила я. – Как раз вот и пришло время меняться.

Слава не разозлился, только добродушно пожал плечами:

– Ну, как знаете. Только, девчонки, умоляю, будьте осторожнее.

Когда я приехала на ферму, баранов как раз выгоняли на выпас. А меня отправили мыть сараи, в которых они ночевали. Те оказались не такими ужасными, как мне представлялось. Было довольно чисто и вовсе не воняло навозом.

– Это потому, что мы драим тут всё каждый день как проклятые, – сказала мне казашка Карлыгаш.

Ей было сорок, но выглядела она старше. В Швецию приехала, познакомившись через интернет с каким-то шведом из деревни недалеко от Линчёпинга. Тот был некрасив, что редкость среди шведов, коротконог, брюзглив, и от него, как вспоминала, морщась, Карлыгаш, пахло старостью. Она терпела – прожив так несколько лет, можно было получить постоянный вид на жительство. Но швед её выгнал за месяц до срока, и вид на жительство аннулировали. Я слышала, что они часто так поступают с женщинами из Таиланда и Филиппин.

Карлыгаш показала, как вычищать грязное сено и куда выносить.

– И ты пошла работать на ферму? – спросила я.

– Нет, несколько лет была суррогатной матерью. Для одной шведской семьи, они хотели троих детей.

– И сколько же ты получала?

– Сто сорок тысяч крон за каждого ребёнка. Почти четырнадцать тысяч евро. Плюс полный пансион на время беременности. Хватало и на жизнь, и сына растить. Ему было пять лет, когда я на это пошла первый раз.

Карлыгаш размотала шланг, включила воду.

– Ты рожала в Швеции?

– Нет, в России. В Швеции суррогатное материнство запрещено. Но можно потом оформить своего ребёнка здесь. Особенно если есть деньги и связи.

– Но это же Швеция…

– И что? Нищий везде нищий, а богач везде богач. А эта семья была с Дандерюта, знаешь, район, где живёт принц Карл Филипп? Так я родила им троих детей. Относились они неплохо, хорошо кормили, следили за моим здоровьем, на лето снимали мне дачу на архипелаге. В России я рожала в частном роддоме. Но после третьих родов заболела и больше не могу иметь детей. И они нашли мне работу здесь, помогли легализоваться.

– А сколько сейчас твоему сыну?

– Уже нисколько. Он жил с моими родителями в Усть-Каменогорске, потому что я не могла перевезти его сюда. Его машина сбила. Как раз когда я была третий раз беременна.

Карлыгаш говорила монотонно, как будто о чём-то незначительном. Но я заглянула ей в лицо – оно было страшное.

– Ладно, хватит трепать языком, – прикрикнула она, – работать давай.

Карлыгаш ушла помогать ветеринару – корова телилась, а меня оставила насыпать корм в кормушки. Здесь было намного лучше, чем на сборе клубники. Нас даже кормили за счёт фермы. На ланч мы пришли в кафе, и там, на общем столе, уже были выставлены кастрюли с мясом и овощным рагу, хлеб, масло и свежая зелень. Я спешно перекусила и побежала к Ритке. У меня был час на всё про всё.

Мы договорились встретиться на остановке Сёдергарнсвэген, недалеко от полей, где за электроизгородью паслись стада. Ритка приехала на велосипеде с прицепленной детской коляской, которую одолжила у арабов, живущих этажом выше. Туда мы собирались затолкать нашего барана, и оставалось надеяться, что коляска его выдержит. С погодой повезло, моросил дождь, и в лесу никто не гулял. Эти места вообще были довольно пустынные, вокруг ничего не было, кроме ферм и собачьих площадок.

С турками из кебабной мы договорились заранее. Они предложили нам не так много, как мы рассчитывали, всего 5000 крон, по 2500 на нос, но мы решили, что если всё выйдет удачно, мы сделаем это ещё раз. Тем более что других вариантов не было. Мусульманам на курбан-байрам можно было продать только живого барана, ведь у них специальные правила: убивать барана должен мусульманин, достигший совершеннолетия и находящийся в здравом уме, и убой должен сопровождаться произнесением фразы «бисмилляхи Аллаху акбар». А живого барана мы вряд ли могли незаметно перевезти с Лидиньгё в Якобсберг.

– У меня уже только полчаса осталось, давай быстрее, – махнула я Ритке рукой, когда она наконец-то появилась.

В автобус с велосипедом не пустили, так что пришлось самой крутить педали. Дорога Ритку вымотала. Жёлтый целлофановый дождевик сбился набок, а чёрные резиновые сапоги, вроде тех, что мне выдали на ферме, были заляпаны грязью. Я была в рабочем комбинезоне и накидке от дождя, похожей на военную. Вид у нас у обеих был ещё тот.

Нельзя сказать, что мы хорошо подготовились. Посмотрели ролики в интернете, почитали статьи. Как мы поняли, нужно было перерезать шейные артерии и пищевод ближе к голове, одним ударом, и дать вытечь всей крови. Вчера это всё казалось какой-то игрой – подумаешь, зарезать тупое животное. А бараны и правда тупые, на ферме я в этом убедилась. Но когда Ритка достала огромный нож, который ей одолжили турки, у меня ноги чуть не подкосились.

Примечания