Цена дара

Он меня не слушал.

– После того, как были закачаны базовые данные о мире, сеть изолировали и замкнули. Через некоторое время была запущена программа формирования личности на базе данных психиатрических больниц. Ты там тоже есть, – Чесвика лихорадочно затрясло от удовольствия, он нетерпеливо облизнул губы липким языком. – Система уже полгода варится сама в себе, без связи с внешним миром, вообще без какого-либо общения. В этом маленьком восьмиграннике живая личность. Целая вселенная, представляешь?

– Вселенная, которую обрекли на вечное одиночество. Понимаешь, что такое для него целых полгода находиться наедине с самим собой?

– Да… да… – выдохнул горячее дыхание Чесвик, его продолжало лихорадить, – Очень хорошо понимаю…

– Полгода сходить с ума. И только потому, что кому-то показалось это забавным, – – не знаю, чувствовал ли Чесвик холодность моего голоса. Кажется, я мог заморозить все вокруг.

– Интересным, – поправил меня Чесвик, – Интересным – да, но не забавным. Это совершенно разные вещи, но некоторые ошибочно записывают их в одну строку.

– Ты притащился со своим интересом ко мне и захватил с собой искусственный интеллект. Сумасшедший искусственный интеллект.

– Не больше, чем ты сам. Все же, по разуму он практически твой близнец. Никакой жести в виде шизофрении и маниакальных наклонностей. Чистая, неприкрытая депрессия и парочка очаровательных расстройств личности. Он больше творец, чем разрушитель. Если, конечно, речь не заходит о самом себе…

Кажется, я начинал понимать, к чему он клонит. Чесвик протянул свою драгоценность мне, я прикоснулся к гладким граням, липким от его пота:

– По твоим словам мы с ним находимся в другом мире, – чувствовал, как в моем взгляде отпечатались грани гладкого восьмигранника. – Ты хочешь посмотреть в замочную скважину.

– Система должна выйти из анабиоза, иначе умрет. Личности нужен собеседник. Но не обычный собеседник, а такой как ты.

– Насколько эта штука незаконна?

– Настолько, насколько возможно. Эта, как ты выразился, штука нарушила все существующие законы и еще немножко будущих.

– Почему я?

– А почему нет?

– Хочешь ставить на мне опыты, как на животном?

– Только не говори, что оскорбился.

– Нет, мне плевать.

– Но ведь приятно поговорить с тем, кто тебя понимает, – рассмеялся Чесвик. – А этот малыш именно он.

– Вердан уже заплатил за него?

– Сомневаюсь, что он располагает такой суммой без риска нарваться на проверяющие инстанции Марса, – ответил Чесвик. – Ты уже понял, что мне нужна совсем другая оплата. Запись ваших разговоров, прикосновений, быть может, даже песен… любых взаимодействий, я не особо привередлив. Только и всего… ничего того, что вам бы не понравилось. Все-таки в твоих руках живое, высокоразвитое существо. Я контрабандист, а не работорговец.

В какой-то момент мне показалось, что маленький восьмигранник на ладони потеплел, не знал, от моей кожи или от каких-то своих, неведомых процессов. Неоновые лучи прорывались сквозь стеклянную стену, падая на плоские грани, преломляясь и путаясь в перламутре. Цвета смешались в безумной пляске, стекая с граней ядовитыми кляксами.

«Это его эмоции», – невольно подумал я, хотя знал, что это штука не активирована и, скорее всего, не видит ни одного оттенка.

Интересно, он уже начал свой эксперимент? Расправив плечи, Чесвик выпрямился и затаил дыхание. Его пристальный взгляд мог прожечь в нас обоих дыру. Он походил на маленького ребенка, получившего долгожданную игрушку, или старого извращенца, раскрывающего плащ перед первым попавшимся прохожим.

– Включи его, – коротко бросил я.

В какой момент он так сильно изменился? Только что был изворотливым, словно слизень, а сейчас раз – и подставил брюшко прямо под подошву моего сапога. Люди становятся очень уязвимыми перед тем, что им дорого. Стоить сделать шаг – и ты у цели. Близость желаемого затмевает разум и притупляет чутье, сейчас Чесвик был обнажен до самых костей. Не стал говорить ему, что и я тоже.

– Анпейту тридцать два-девяносто. «Открой дверь васильком, за ней не будет темно». Активация, – выдохнул Чесвик в одно мгновение и затих.

Подушечки пальцев закололо. Не знаю, был ли это электрический ток, скорее всего, нет. Грани незнакомца в моих руках сбросили красочную фантасмагорию, сделавшись прозрачными, словно лед. Но я знал, что эта прозрачность – обман. Внутри находилась целая вселенная, или одна маленькая душа.

– Кто здесь? – раздалось робкое, испуганное, едва слышимое, его голос походил на тихий шелест осенней листвы.

Не заметил нигде динамиков, поэтому совершенно не знал, как новая личность могла говорить… Может быть, поэтому ее голос был настолько тихим?

Когда я был маленьким, все время спотыкался и падал. Шел, спотыкался и падал. Одна нога у меня была кривой, загибалась лодыжка и я терял равновесие на любой кочке, камне или даже маленькой выемке на земле. «Откуда у тебя синяки, Артем?» – спрашивал меня отец и я каждый раз отвечал: «Я опять упал, папа», и тогда он перестал у меня спрашивать. А потом я пошел в школу. Тогда я уже почти перестал падать, но не перестал приходить домой в синяках и ссадинах. Они били меня, за то, что я мало говорю, а если и говорю, то только стихами. Они били меня за мои длинные черные волосы и бледную кожу. Они караулили после школы и били… Но отец так больше и не задавал никаких вопросов, ведь однажды в детстве я упал, и честно сказал правду. Я бы сказал ему, что это не просто ссадины, ведь ноги у меня теперь в порядке, и упасть я никак не мог. Но я умел говорить только стихами.

Прошло много лет и у меня такие же черные длинные волосы и бледная кожа, и я пою стихами, и молчу, когда приезжает отец. Но, вырастая, я кое-что усвоил: всегда задавай вопросы. Неважно, какие, главное, чтобы их было много. Среди хаотичного вороха всегда окажется нужный.

Мы задали недостаточно вопросов, поэтому я позволил себе еще один. Смотри.

– Ты хочешь жить? – спросил я личность у себя в руках.

Мне показалось, что я услышал тихое дыхание. По пальцам пробежал ветерок, будто восьмигранник хотел сказать что-то, сделал вдох, но потом передумал. Глупость, конечно. У него не было легких, только волокно, которая я понятия не имею, как устроено. Зато я знаю, как устроен он сам. Его мышление… его душа. Зачем я задал этот вопрос? Я же знал ответ. Но мне нужно было, чтобы он сказал. Вдох-выдох.

– Нет, – ответила мне личность-искусственный интеллект так же робко и тихо, но все это услышали.

Если бы отец задал мне вопрос тогда, один-единственный вопрос, я бы тоже что-нибудь ответил. Не знаю, изменило ли бы это что-то, и перестал бы я говорить стихами, но он был мой отец, и должен был.

Моя рука опустилась, пальцы расслабились, по ним скатился искусственный интеллект, падая в стакан с терпким неразбавленным виски. Восьмигранник дрогнул, вспыхнул маленькой искоркой уходящей жизни и тут же потух, сменив прозрачность на безжизненную черноту.

– Что… что ты сделал… – бледные слова выпали изо рта Чесвика, будто их обронил призрак, – Ты ведь убил его… убил… Он мертв, мертв, совершенно окончательно, – растерянность, непонимание, обескураженность… он сам устроил этот спектакль, я лишь подыграл ему. – Как же… так? Это же такие хрупкие создания, они не выдерживают взаимодействия с едкими веществами…

– Я знаю.

Обескураженность, отчаяние, грусть… эмоции пролетали по лицу Чесвика так же быстро, как птицы по небу. За каких-то три секунды он дошел до крайней подавленности, склонив голову, будто проглотил ощерившегося ежа. Его взгляд дрожал, как дрожали и его щеки, но до того он до скрипа сжал челюсть. На четвертой секунде исчезли почти все эмоции. Но кое-что все-таки осталось. Что это? Неужели… злость? Как легко теряют самообладание те, кому не все равно.

– Из него все равно бы вышел плохой собутыльник. О чем беседовать с тем, у кого нет рта и желудка? – повертел запястьем, устраивая бурю в стакане. Приложился губами. Погибшая вселенная имела привкус прогорклого оливкового масла, – Это случилось бы завтра, или через неделю, или пятьдесят лет… но все это время он был бы тем, кем вы его сделали. Сумасшедшим. Одиноким. Ошибкой. Если бы нашелся тот, кто так же утопил мою башку в виски, я сказал бы ему спасибо.

Его злость в одно мгновение оказалась рядом. Протянула ко мне цепкие руки и схватила за грудки. Рванула на себя. Дыхание сперло, я закашлялся, когда виски неправильно зашло в горло, ошпарив легкие. Я почувствовал, как дернулись мои пальцы. Мелкие иголки прошлись по коже, немного потоптались на подушечках пальцев и двинулись дальше – к суставам. Стало больно. Ломка? Старался глубоко вдохнуть и удержать стакан, ведь в нем плескался в виски, а в виске плавала потухшая личность. Не знал, что хотел сделать с ней, быть может, выбросить с высокой скалы, глядя на звезды.

– Ты, наркоманская тварь, только что убил живое существо, интеллектом превосходящее десять таких, как ты! – выпалил Чесвик в мое лицо.

Пальцы дрогнули, выронил стакан. Пока безвольно висел в цепких объятьях Чесвика, думал о звездах и о том, что где-то на полу в янтарных огненных лужах валяется мертвец.

– Может, он был умнее меня в десять раз, может быть даже и в сто. Но он напомнил мне кубик льда, а официанты тут редкие гости…

– Думаешь – особенный? – прошипел Чесвик лавандовым дыханием, – Ты такая же вещь, как и все остальные. Тебя смотрят и слушают, и иногда даже трогают, но ты всего лишь вещь, диковинка. Вещь заимела много своих вещей и возомнила, что она использует, а не ее.

– Тогда ценитель должен знать, что ожидать от коллекционных вещей. Я так понял, ты считаешь меня редким экземпляром. От таких можно ожидать чего угодно. Так в чем же дело? Почему не рад? Твои игрушки поиграли вместе, чтобы доставить тебе удовольствие, – он так и держал меня, лицом к лицу, цепкими пальцами стягивая ткань на груди.

Шумно выдохнул пару раз, чтобы Честер оценил качество выпитого мной алкоголя.

– Обычно я получаю удовольствие, смотря в глаза – прямо в упор. В них можно прочесть много интересного, – ярость Чесвика сбавила обороты, присев в хищном прыжке.

Теперь она была напряжена и обрела цель. Ценители умели быстро брать себя в руки, но не умели забывать обиды.

– И что же ты прочел в моих глазах? – надеюсь, мое спокойствие его раздражает.

– Ничего.

Разжав пальцы, Чесвик уронил меня в кресло. Я подчинился гравитации, Чесвик сделал шаг назад, послышался хруст мертвого тела у него под подошвой.

В этот момент я понял, что этот больной сукин сын чертовски прав. Это маленькое, никчемное ничего в моих глазах за мгновение разрослось до вселенной и стало огромным, всепоглощающим ничто. Липкие щупальца апатии ползли по коже, смазывая анестезирующей слизью руки, ноги, бледную кожу, пробирались в нутро, обездвиживали легкие. Депрессия поглотила меня стихийно, мгновенно, будто вакуум при тотальной разгерметизации отсека, и как всегда – без приглашения. С трудом я повернул голову, чтобы разглядеть дверь сортира в этой пестреющей неоном клоаке.

– Того, что ты ищешь здесь нет, – с ехидством произнес Чесвик, получая порцию своего удовольствия, словно маньяк, наблюдающий за агонией своей жертвы. Он рывком поднял меня с кресла и проволочил до двери. Перед глазами замаячила крутая лестница, он толкнул меня вниз вместе с внезапной депрессией, уже жравшей мое нутро: – Прямо и налево. Приятного полета. Вали.

Почувствовал боль только когда оказался внизу. Лежал так какое-то время, пытаясь зацепиться за это острое, спасающее последние секунды чувство. Ненависть растаяла, исчезла, не оставив от себя ни единого следа, пустота внутри ширилась, а я все цеплялся за боль… Сплюнул кровь на мерцающий пол, что-то прошло ноющей пульсацией по ребрам. Встал, поплелся прямо, а потом налево.

Я шел мимо света и тени, мимо запутавшихся в себе вспышек неона, синевы и слепящей белизны под ногами, мимо гогочущей толпы, делающей ставки. Толстяк в темном закоулке пытался отыскать свей член перед гибкой стриптизершей, кто-то забрался на барную стойку, подставив глотку бармену, в загоне стояла на четвереньках голая блондинка, потряхивая бриллиантовой цепью на бедрах. Алкоголь в ее крови лаял на искусственный интеллект, вызывая вялый интерес у механизма, выкрученного на минимальную ярость. Когда я свернул налево, пес кинулся вперед, и блондинка отпрянула назад, напоровшись на заграждения. Не успел почувствовать запах паленой плоти, услышал только плач запоздалого осознания и крики о повышении ставок.