#Безднища
И да, если вы окажетесь в такой ситуации, когда вам можно будет вот так отомстить, выместить боль, как вам кажется, не делайте этого. Оставьте его. Лучшая месть любому обидчику – это стать счастливым и не дать тому, кто принес вам несчастье, победить, не дать донести его до вас. Пусть оставит его себе.
Мы въезжаем в Белград. Вот от этого я отвык уже тут, в Европе. Белград – настоящий Город. Красавец. Гордый, строгий, направленный в будущее. Уже темно, и он весь сияет. Европа ночами темная, словно ты в лесу. А Белград весь подсвечен, вдоль дорог белые фонари, светятся торговые центры и какие-то театры, с незавешанными рекламой окнами. Я уже и забыл, как выглядят окна, которые не боятся смотреть в жизнь. В домах, высотных, а не раскрашенных в канареечные цвета четырехэтажных уродцах, светятся окна, не словно они при свечах сидят, а нормальным белым светом.
Ночь. Мы устраиваемся спать. Мариян ложится лицом в мою сторону, я, чтобы не тыкать его, если что, ногами в лицо, ложусь так же. Хотя, конечно, было бы удобнее устроиться головой к окну. Но он может себе позволить только такое «ближе». Он вытягивает руку, перегораживая проход, едва меня касаясь. Но как только его сознание освободилось от тела, оно кидается ко мне. В наш Эрдберрот13.
ХХХХ
Мы в Венгрии.
Впереди меня образец оптимизма болгар. Ну, так все славяне делают, конечно. Дядька передо мной, скачал прямо сейчас курс венгерского для начинающих и смотрит фразы. Мужик, мужик, это надо было делать ДО потопа. Мы уже в Венгрии, ты не успеешь. Курс он смотрит, периодически отвлекаясь на ленту Facebook с котиками.
Остановились мы на заправке. Туалет платный. В мелких евро и венгерских тугриках. Система, автомат, турникет. А у болгар нет ни тугриков, ни евро. И никакого обменника нет. Ну, болгары под турникетом все проползли, да и все.
Ну, вот поэтому Болгария, понимаете? Поэтому мы выбрали ее, для переезда. Нам нужна была страна людей, способных массово ползать под турникетом В общем, болгары, я вам скажу, вносят свой вклад в борьбу с империализмом. Ну, на свой искренний болгарский лад.
В туалете надпись на плохом английском: пожалуйста, не сорите в туалете, вы же все-таки в Европе.
Ниже подписано на венгерском: кто вам сказал, что Венгрия – это Европа? Не смешите! Фашисты отсталые.
Еще ниже на английском: мы – патриоты.
Еще ниже, на венгерском: вы дураки, а не патриоты.
Обожаю, когда «стены говорят». Я люблю переписки незнакомых людей в лифтах, туалетах, подъездах, на стенах.
Венгрия – очередная деревня. Там, где видны остатки Империи, там красивые клочки, конечно.
Теперь мы едем в Чехию. Я слушаю аудиокнигу «Болгары старого времени», Любена Каравелова.
Помните все эти американские ужасы, где у телефонов нет сигнала. И русские думали, ну, конечно, чтобы зрители решили, что все достоверно, придумали мульку про нет сигнала, а дальше снимают как до мобильных. Нет, все правда, едешь по Европе, у тебя периодически отрубается сигнал.
Перед нами чешские елки, по которым скакала Золушка.
Вы, конечно, тоже ожидаете, что тут везде Дроздобороды, Золушки и поет Карел Готт. Но нет, я еду в другую страну. Я в Чехию еду, а та страна была Чехословакия. Это совсем– совсем разные страны.
ХХ
– Мне нужно кое-куда! – заявляет Мариян на вокзале, – мне нужно поменять деньги, и еще одно дело сделать. Идем со мной!
Асен хотел бы бежать с Марияном. Но нет, это наша Прага. Он жил тут восемь лет. В своих медитациях, много лет назад, я смог с ним связаться, когда он был здесь. Я хотел переехать в Прагу, мы даже вели уже переговоры с перевозчиком, но потом почему-то все как-то заглохло, а потом и перевозчик пропал. Как потом выяснилось, Мариян в это время уехал из Праги. В Болгарию. Мы стали рассматривать Болгарию (конечно, исключительно из-за квантовой запутанности14, я понятия не имел, где он, уедь он в Германию, мы рассматривали бы ее, наверняка), но потом он уехал в Гонконг, и с Болгарией тоже все заглохло. Потом я устал метаться, и мы решительно вернулись к Болгарии – надо же с какой-то страны было начинать. И он вернулся в Болгарию, в тот же год, и в тот же город, когда и куда приехали мы. Хотя сам он из соседнего городка. Он несколько месяцев жил в палатке в парке, ждал, пока я его найду. А мы каждую ночь обходили этот парк, словно шли на зов, доходя почти до его конца. Почти. Мы поворачивали раньше назад. Всегда доходите до конца.
Теперь ему нужно было показать мне свою Прагу. Но у нас так мало времени. Мы бегом бежим к обменнику. Мне бы тоже хотелось несколько чешских тугриков, потому что это Европа же, поэтому Чехия не принимает ни за билеты, ни за туалеты ничего, кроме их местечковых тугриков. Карты тоже далеко не везде в Европе принимают, по сравнению с Россией, например. Но он говорит, чтобы я оставил евро, его крон хватит. Дальше у нас беговая экскурсия по центру Праги.
– Тут я жил! – пробегаем мы мимо подъезда.
– А вот кафе, в котором я каждое утро брал кофе! – пробегаем мы мимо кафе,-только оно раньше было меньше, тут ремонт сделали, и называется оно сейчас по– другому!
– Вот парк, я тут гулял! – пробегаем мы сквозь парк.
– Вот это место мне очень нравилось, потому что тут спокойно и не шумно, – пробегаем мы мимо скверика между домами.
– А вот кафе, где я эти восемь лет работал, – вбегаем мы в кафе. Оно почти пустое.
– Вот за этой стойкой я и работал! – указывает он на обалдевшую девочку за стойкой, мы пробегаем в следующий зал, – а вот музыкальный зал, я тут тоже играл. Тут раньше маленько иначе все было… вот тут была сцена, а вот тут еще одна стойка.
Он открывает дверь в служебное помещение, оттуда на него изумленно смотрит тетенька, это офис.
–точно, у кафе же хозяин сменился, – вспоминает он, захлопывая дверь.
Распахивает дверь на кухню. Никто ему не мешает, ни официанты, ни бармены, но все смотрят. Мариян действует очень целеустремленно. Целеустремленность без цели его сильная черта.
– А где?.. – возмущенно начинает он на чешском.
– Мариян! – слышу я радостный возглас.
К нам выходит темнокожий мужчина. Он счастливо улыбается, пожимает руку Марияну, мне.
– Это русский, мой друг, – говорит Мариян.
Мы знакомимся. Мариян говорит, что мы проездом, что он едет в Германию, играть. Нам желают удачи, и мы выбегаем из кафе. Бежим дальше. У Марияна в Праге знакомый стоматолог. Нужно взять телефон. Беговая экскурсия продолжается.
– Вот тут я играл на улице, – пробегаем мы площадь.
Забегаем в офис.
– Мне нужна госпожа… Коварова, Овчарова, Ожирова, как-то так, – говорит Мариан девушке у стойки.
– Маркова? – уточняет девушка.
– Да, точно, – он вспыхивает ослепительной улыбкой, и девица невольно расцветает.
У меня очень красивый друг. Ему прощают эгоизм, надменность, некорректность и хамство. Мы все прощаем красоте. Лишь бы она была с нами. Не понимая, что, если ее не беречь, не заставлять ее постоянно подтверждать, что она красота, она исчезнет. Останется некрасивый хам.
– Вы хотите записаться к ней на прием? – спрашивает девушка.
– Нет, мне нужен ее телефон.
Девушка дает визитку.
– Госпожа Маркова работает по понеде…
– Спасибо! – перебивает ее Мариян, забирая карточку, вежливо кивает и выбегает из офиса.
– Извините, он у меня маленько не в себе, – улыбаюсь я девушке ярко и тепло, делая красноречивый жест, помахав ладонью у виска.
Она заговорщицки мне улыбается. Я выбегаю за ним. Этот спринтер уже на низком старте.
– Времени мало, бежим назад! Нужно еще купить билеты! – говорит он.
И мы бежим обратно.
На вокзале у туалета нет разменного автомата, можно кидать только определенные монетки, которые негде взять. Зато на улице стоит бетонный памятник толерантности и прогрессу. Открытый туалет для мужчин. Столбик с четырьмя раковинами по кругу. То есть можно вчетвером стоять лицом друг к другу и радоваться победам демократии.
Мне удалось порадоваться одному.
Вообще, для меня очень важно, чтобы городское пространство имело удобства для людей – общественные круглосуточные туалеты, краны с водой, лавочки на улицах и в торговых центрах, крытые помещения, где можно просто укрыться от дождя и ветра, посидеть, съесть булочку, которую принес с собой, провести встречу или урок, переодеться – на моей Родине, в Советском союзе такие были, – круглосуточные аптеки. Я из Красноярска, я разбалованный прогрессивностью этого Города. Европа для меня отсталая деревня. Москва тоже – я помню, как мы бродили по центру полночи, в поисках аптеки. В Красноярске просто не стоит такой вопрос – искать. Все рядом. Вся инфраструктура в любом районе. 24/7. Все, что не учитывает людей и не экономит их время, по мнению красноярцев не имеет права называться Городом. Если ты не для людей – ты случайное поселение, кучка бесцельно сбившихся людей, но не формация, не Город.
Про красоту Праги. Да как любой европейский город, декорация для советской сказки про средневековье. Миленько посмотреть, если ты потом вернешься в цивилизацию. Я, вообще, в своей жизни много ездил, испытывал страны на разных уровнях, жил с очень богатыми людьми, видел и трущобы многих стран. И всегда, откуда бы я ни возвращался в Красноярск, первым делом я выдыхал – цивилизация. Красноярск равнодушен, он разборчив в друзьях, он скорее – «быстро сказали, что надо и топайте отсюда», чем «добро пожаловать». Но если ты не эмоциональная попрошайка, если ты знаешь как жить, если у тебя есть вектор жизни, то тебе в нем будет очень удобно.
И точно Красноярск не тот Город, который будет отвечать на «ну– ну, что тут у вас, посмотрим, оценим». Он даже не фыркнет в твою сторону. Ты случайно занесенный ветром неживой мусор, уходи. Ему не до тебя. Ему до людей, которым не до тебя. Да, отвлекся, ну, Красноярск тот Город, на который имеет смысл отвлечься. Прага же, как осколок застывшего прошлого. Причем, ведь прошлое, это когда-то, на стреле времени было настоящим и даже будущим, а тут именно такое, Прошлое, с большой буквы, без настоящего, и без будущего.
ХХХХ
Мы наконец в Германии. Нам нужно пересесть в другой поезд. Юридически. То есть физически мы сидим, где сидели, но нам нужно заново купить билет, заплатить какие-то пошлины. Мариян идет разбираться. Он не знает немецкого, с ним подрывается Асен, хотя он тоже не знает немецкого. В компании немецкий знаю только я. Я пожимаю плечами, мол, нужно будет – прибежит.
Обсуждаем с Боженом Германию, он тут уже был, он рассказывает мне, куда бы он хотел сходить. Это мечты, потому что паутина его никуда не отпустит.
Так и вышло.
Я смотрю в окно, мы проезжаем несколько немецких городков. На зданиях и в небе, элементами декора, облаками и следами от самолетов – квантовое признание в любви, знак души моего аверче. У нас у всех свой есть. Просто мы с аверче знаем знаки друг друга.
Когда я искал его, встречая похожих на него людей, я так мучился, не понимая как проверить, он это или не он, я так боялся не узнать. Хотя надо было бояться, что не узнают меня, ведь я знал, что он не должен меня помнить (хотя есть группа веток в мультиверсе15, где и он меня помнит), но мне тогда это было неважно. И только когда я встретил Марияна, вероятно, так сильно мне стало важно узнать, он ли это, что я вспомнил очевидное – проверить этот «паспорт души». И ведь на месте, где он играл, был нарисован на дереве его знак, кем-то, не им, сложенные вещи и даже ножки стула изображали его знак.
Мы выходим из поезда. Нам нужно сегодня заселиться и забрать вещи, за которыми мы приехали, Мариян оставил их в Мюнхене у знакомых в прошлый раз. Собственно, мы за ними-то и приехали. Ну и, конечно, заработать миллионы. Потому что все знают, что в Германии все зарабатывают миллионы.
Das alles ist Deutschland, das alles sind wir
*16
Мы взяли комнату на сегодня и завтра, и, вероятно, поэтому решили не играть сегодня. Ну, потому что днем ждали пока вселимся (конечно, можно было оставить меня вселяться и пойти играть, но это бред какой-то, конечно. Оптимизация – зло, по мнению моего аверче), а потом устали и спали. А вечером нет смысла играть (как выяснилось позже, что еще как есть смысл! Самое главное время для игры вечером).
Но завтра будет все прекрасно, уверяет Мариян. Нас ждут миллионы, радость, творческая самореализация. И все то романтическое, что вы себе представляете, когда представляете тур с уличными музыкантами.
… Все это можно делать и в теплом Бургасе, если играть днем на людной площади, и вечером, там, где люди, то заработать можно столько же.
Но нет, конечно. Это бы тогда привело к ужасающим результатам, тогда бы ведь все могло получиться! Так и знаменитыми можно стать! Этого допустить мы никак не можем. Это разрушит нашу целостность. Нашу – это Марияна, конечно. Божен и Асен хотели бы, чтобы все получилось. Но если ты муха в паутине, то ты ничего не решаешь и твое мнение паука не интересует, поэтому ты только глубже и глубже проваливаешься в #безднищу. А вырваться вопрос не стоит. Паук очень уж миленький.
ХХХХ
И вот, я сижу, как полагается творческой личности, в баре, скоро Рождество, поэтому на окнах и на барной стойке огоньки, воет тихий унылый джаз. Мне нравится сама идея джаза, но никогда не нравится джаз. Вот это должно быть очень хорошо – выражение настроения в музыке. Но на деле, для меня всегда это уныло, дисгармонично и некрасиво. Может, мне просто не нравятся люди, которые выражают это настроение, мне неинтересно знать, что они чувствуют, может, они для меня некрасивые, поэтому слушать их душу мне неинтересно. Хотя, в целом, для меня нет ничего интереснее человека. Ни занятия, ни места, ни вещи, ничто неживое не восхищает меня, как могут это делать люди. Но, вероятно, люди, с которыми у меня один взгляд на то, что красиво, а что нет, не играют джаз. Их души поют рок, попсу да классику. Мимо пафосной стойки с огоньками пробегает крыска. Розетки работают через одну, вай– фай бесплатный, но плохой. Такой тут в Европах вай– вай, как партизан. В смысле прорывается к своим короткими перебежками.
Вид, конечно, инстаграмный. На фото же не видно, ни крысок, ни неработающих розеток, сидит некто с задумчивым лицом, рядом ноутбук, огоньки, все вот это вот. Ну, вот вам реальность за такими фото. Вообще, никогда не предпочитайте форму содержанию, она никогда не принесет вам радости. Живете-то вы не на фотографии, а как раз за ней.
Мне всегда было интересно, что дает бытовая эротомания людям. Вы можете сказать, что дело в том, что сейчас, в соцсетях, легче кем-то притвориться. Так не в этом же вопрос, вопрос-то в том, зачем притворяться? Я слышал ответы – люди просто хотят показать, что у них в жизни все лучше, чем есть. Это понятно, непонятно зачем. То есть психологический мотив понятен, зачем казаться лучше – чтобы привлечь в жизнь людей, которые тебе нравятся. Вот посмотрят они на образ, который ты создаешь и захотят к тебе в жизнь. Так это же не к тебе в жизнь, это в жизнь к образу. Ты и сам-то туда хочешь. Ну и человек туда же захочет. А не к тебе. Из– за вот такой лжи и набиваются в жизнь вечные не те люди. А твои люди проходят мимо, потому что тебя не видно. А образ им не нравится. А относительно проще или нет, да эта ложь существует столько, сколько существует человек. Всегда были люди, которые жили напоказ. Не надо далеко ходить, у меня мать не дожила до соцсетей, но ее пусканию конфетти в глаза позавидовала бы любая инстаграм– звезда. Мать я пытался, конечно, спрашивать, зачем она это делает? Чем проще ей, запуганной кошмарами, которые жили только у нее в голове, когда знакомые и соседи завидуют тому, как она устроила свою жизнь, если она все так же плачет ночами в подушку? Когда кому-то вдруг становится больно от какого-то моего поста в блоге, и они приходят ко мне, незнакомому человеку, доказывая, что у них все не так, что у них-то все хорошо, а не как я говорю, я спрашиваю, иногда, если я поверю, что им это даст. Ну, вот убедят они меня, что у них действительно все хорошо, и что? Ведь они-то знают, что это не так. Ну, оставим вопрос, что мне это видно. Мне от их жизни ни холодно, ни жарко. Им-то что с этого? А вам? Вот вы, когда убеждаете незнакомых людей в Интернете в какой-то заведомой неправде, какой вам с этого толк? Ответьте хотя бы себе, и, может, ваша жизнь на деле станет поближе к тому, что вы отстаиваете на словах.
И вот сижу я на зависть всем мимо проходящим. Некоторые немножко уже знают тут – группа уличных музыкантов и с ними писатель– переводчик. Так что мое задумчивое лицо и ноутбук тоже отсылают их в какую-то сладенькую ложь в их голове.
…А, может, это я их триггерю на этот унылый джаз? Может, они для меня его и включают, ну, для полноты картины?..
Ребята уехали за вещами.
К нашим неудобным сумкам и сломанному чемодану, будут еще три велосипеда. Они, правда, без резины, но это ничего, потому что резину мы привезли с собой. Правда, насос не привезли, чтоб ее накачать. Зато с велосипедами удобнее. Конечно, удобнее! Что может быть лучше пятнадцати баулов и трех ломаных велосипедов?
Где мы будем сегодня ночевать ребята еще не знают, потому что первые деньжищи мы должны были заработать до обеда. А с вещами обернуться за час. Но с утра что-то пошло не так, поэтому ребята пока где-то там. Бегают за Марияном по лестницам, я думаю. И некому их остановить, потому что я-то тут. А он там. Ищет.
ХХХХ
Вас когда-нибудь грабила немецкая полиция? Ребята вернулись на велосипедах, они даже смогли их починить, не пришлось тащить их кучей хлама. И насос им подарили, вероятно, как компенсацию за вещи. Обошлось. Но это отлично скомпенсировало то, что все их вещи забрала полиция. Потому что те люди, которым ребята оставили вещи (а ведь это вы еще не знаете, почему они там эти вещи оставили!), пустили в этот сарайчик кого-то пожить, а этот кто-то оказался наркоманом. И его повязала полиция. И конфисковала все вещи, которые были в сарайчике. Хозяева почему-то не стали говорить, что вещи не жильца. Асен очень расстроился, у него там были хорошие какие-то штуки. Божен со стойкостью философа принял неизбежное, он ведь брат брата своего, так сказать. Свыкся уже. Но Мариян не приуныл. Ну, немножко погрустил по сакам, это такие пластиковые мешки для вещей, которые цепляют к велосипедам. Секундочек десять погрустил, не дольше.
– Это ничего! Главное, что велосипед цел! – улыбается он мне.
Асен расстроено смотрит на него, но Мариян не замечает таких мелочей. Потому что – что? Потому что главное – это позитивное мышление.
Да. Позитивное мышление. Это еще один элемент фирменного стиля моего аверче. И доброта. Мариян безжалостный, недобрый человек. Ну, вот, как вам сказать. Все люди стремятся делать добро, потому что мы подсознательно понимаем, что это правильно. Это естественное состояние человека. Особенно, если это добро тебе ничего не стоит. У Марияна нет такой внутренней необходимости. То есть если его попросить помочь, он поможет, причем неважно, потребует это от него усилий или нет. Он поможет, сделает. Но самому сделать доброе дело, походя, у него вопрос не стоит. Зло должно мешать ему лично, чтобы он вмешался. Хотя, в минуты воодушевления, он может сделать что-то доброе. Ну как.
Когда мы были в Софии, ездили вместе за моей визой, он сделал доброе дело. Помните, в «О чем говорят мужчины?» ребята говорили, что перевести бабушку через дорогу всегда хорошо? Вот и аверче сделал доброе дело – перевел слепую девушку через дорогу.
Мы шли на вокзал, чтобы уехать в дом в деревеньке под Софией, чтобы переночевать, обсуждали экологическую обстановку в мире, Мариан говорил, что нам не нужны машины, что нужно ходить пешком и ездить на велосипедах. Я говорил, что серьезные и важные дела без машины не сделаешь. Например, в Красноярске без машины просто невозможно. Он хмыкнул и презрительно сказал:
– Но здесь-то ничего никто серьезного не делает! Могут задницу оторвать и ногами пошевелить.
И тут мы слышим:
– Извините, вы не подскажете, когда зеленый?
Трогательная тоненькая слепая девушка с тросточкой.
– Да, конечно! – Мариян подхватывает ее и волочет через дорогу.
Он в очень хорошем настроении. Мы вдвоем и будем вдвоем еще пару дней. Потом будет сложнее отрываться друг от друга, но пока это краткий момент передышки. Аверче оставляет девушку, воодушевленно машет руками, возвращаясь к разговору.
– Молодец, доброе дело сделал, перевел слепую девушку через дорогу, – хвалю я.
Он с ложной скромностью:
– Ну да, почему не помочь человеку.
– На красный свет, – добавляю я.
Он останавливается, выдыхает искристую улыбку, качает головой. Передо мной знакомое старое и такое дорогое мне создание. Аверче в один шаг оказывается рядом с ней:
– Это не был зеленый, это был красный, но все хорошо, я следил, – говорит он магнетично бархатно, как умеет, касаясь плеча девушки.
Она растеряно и испуганно улыбается, что-то мямлит.
Он возвращается ко мне.
– Правильно, надо было допугать человека, – хвалю я.
Он искристо смеется.
При этом он настаивает, что он сторонник позитивного мышления и доброты. Еще бы нет, разве можно так абсурдно выстраивать свою жизнь столько лет, и не приуныть при этом? Хотя, скорее всего, то, что я его нашел, порождает вредные иллюзии, что он все делал правильно. Не я, а он. Он делал, как делал, и вот куда это его привело. За спиной пожары, руины и незавершенные дела, но цель-то выполнена! А эта жизнь для него все равно ненастоящая. Мы говорили об этом, я сказал – жизнь-то не наша, но люди-то живые, настоящие. Поведение, наши выборы – это-то настоящее. А вот это уже непонятно. Равнодушно непонятно. Для него, все, кто здесь, в этом мире, не живые, и можно с ними делать что угодно. Они все равно не вырвутся в настоящую жизнь, и не смогут навредить своей болью, пока не избавятся от гадости внутри. Поэтому со зверьками в капкане можно по– всякому. То, что мы тоже в этом капкане, не аргумент – мы-то по делу. А остальные – потому что эмоциональные наркоманы. Вот и получают свои дозы, так что аверче не считает, что делает что-то плохое, приманивая, иссушая и выбрасывая. А если кто-то тут тоже по делу – нечего к нам лезть, считает он. Тут я не могу с ним не согласиться.
Как-то в поезде, в нашей очередной поездке, мы разговаривали, вагон был почти пустой, и на станции вошли люди, среди прочих, там была семья с детьми. Все прошли в другой вагон, а мальчишка, лет двенадцати, увидел нас, изумленно– восхищенно раскрыл рот, улыбнулся, сел через проход и начал пялиться. Мы для него архетипичная пара друзей из легенд. Темный и светлый. Тем более мы такие старые, что можем сливаться с самим архетипом. Для детского, еще правильного, еще реального, сознания мы как доказательство вечной жизни и правдивости сказок. Что мой аверче тут же и подтвердил.
– Чего ты пялишься? – зло спросил он, – давай, дуй к своим, нечего тут высматривать!
Мальчишку как ветром сдуло.
– Ну и что ты сделал? Чем тебе пацан помешал?
Он смущается.
– Ну, а чего он смотрит? Мы разговариваем, а он сел и пялится неотрывно.
– Я тоже на тебя пялюсь неотрывно.
– Это другое!
– Он не на тебя, кралица, смотрел, а на свою сказку, – я объясняю ему про паттерны, про важность эстетических настроек ребенка, про важность подтверждения архетипов.
Он кивает, соглашается, потом истерично.
– Он на тебя пялился!
Я смеюсь.
– Из нас ты красавчик, так что не начинай даже. Я просто тоже часть сказки.
– Нечего тут крутиться, – ворчит он, – пусть где-нибудь в другом месте подтверждает свои сказки!
Это были аргументы в пользу его заявлению, что он адепт доброты. А вот про позитивное мышление.
Уже запланировав поездку в Мюнхен, мы шли по Бургасу, домой, и Мариян шмыгал носом, выдались дождливые дни, но он упорно отказывался сидеть дома. Несколько часов сидения на холоде здоровья не прибавляют, поэтому, конечно, он приболел. Я предлагал ему поберечься, но он у нас не пьет таблетки – пьет только билков – травяной – чай. Это ужасное питье, как наши аптечные грудные сборы. Иногда добавляет туда мед, лимон и имбирь. Да, как и полагается в средневековье.
– Может, завтра посидишь дома? – говорю я и махаю рукой, – ай, ладно, получишь пневмонию, сдам тебя в больничку и накроется твой Мюнхен. Мне-то что?
– В больницу? Зачем в больницу? Я не хочу в больницу!
– А что останется?
– Но я же не заболел!
– Так заболеешь, если не будешь беречься!
– Не говори таких вещей! Я не хочу такое даже слышать! Надо просто мыслить позитивно! Тогда не заболеешь, а когда ты вот так говоришь, то программируешь меня, и я могу заболеть!
– А, – язвительно говорю я, – тут у нас сторонник позитивного мышления нарисовался, так я тебе сейчас расскажу историю про настоящих его адептов. Я как-то, в нежной юности, работал пару недель в магазине эзотерической литературы. И когда я в первый день пришел, мне стали показывать все, вот тут мы храним книжки, вот тут у нас документы, а вот коробочка с деньгами.