Репетитор

– Ну ничего, отмоем, отчистим, – старались улыбаться они. – Со Светиной комнатой нечего сравнивать, таких больше нет.

У Светы, на самом деле, устроено всё было не так, как у всех. С максимальным, если можно так говорить о бедной комнате в коммуналке, комфортом. Внутри капитальный ремонт: выровненные стены, натяжной потолок, новые дверь и окно. А мебель? Шкаф, полки, спальное место, письменный стол, – всё продумано. Досконально. И сделано на заказ.

– Вот это Света, – говорили соседи. – Вот это молодец.

Светлану здесь уважали, если и не все, то многие: от мала до велика, да и она для этого сделала всё. А что? Жила порядочно, всё своим трудом заработала и дочь вырастила такую, на зависть всем. Только дочь её и смогла вырваться из этой трясины, что засасывала сразу и навсегда. И маму свою тоже хотела отсюда забрать, чтобы хоть на пенсии та пожила в нормальном доме, в своей семье. Валентина по хорошему ей завидовала. Её то молодёжь к себе не звала, да и сюда только изредка приходили. Денежку, если что, насовсем занять, да и наследство, две её комнаты, очень ждали и сын её с невесткой, и быстро подрастающие внуки.

А Света радовалась, что переезжает в большую квартиру, где у неё будет своя, тоже не маленькая, комната.  Однако комнату здесь, в общаге она продавала долго, больше года, наверное. Никто особо не интересовался, хотя комната очень чистая, уютная, комфортная. И в зале у Светы преимущество, как у старожила, имелось: свой обеденный стол, холодильник, микроволновка, утюжок, да плюс шкаф и комод там же стояли. Другим о таком и не мечталось: в комнате и спали, и ели, и телевизор, у кого ещё не сгорел, смотрели. А тут такие удобства.

– Не для всех, – замечала Светлана. – У меня и туалет свой имеется. На замок закрываю, – сверкала она золотом ключа, явно гордясь таким преимуществом. Что тоже, понятное дело, не сразу получила, а, возможно, и побороться за это пришлось. И если и не физически, то нервы ей за это точно потрепали. И вот всё то, за что она так долго боролась, отдав за это несколько десятков лет… Всё это отдала почти за бесценок первому покупателю, в придачу оставив не только всю мебель свою добротную, но и посуду, что с таким трудом зарабатывала и до лучших времён берегла.

Страсть её, любовные романы, что женщины часто сходят с ума, она забрала с собой. Они, видимо, согревали не только душу, но и истосковавшееся по мужской ласке тело. Хотя бы там, витая в этих книгах в нежно-махровых облаках, она могла быть женщиной, просто той, которую любят и хотят. Ведь об этом там и написано, и это именно для них, для одиноких, невостребованных, но настоящих женщин.

А ещё Светлана растениями увлекалась. Хотя, скорее это было не увлечение, а настоящая её страсть, а потому горшки с цветами стояли практически везде, где только можно и нельзя. В целом, впечатление создавалось приятное, да и воздух наполнялся разнообразными ароматами, особенно когда они цвели. Растения хозяйка решила забрать с собой. Дочь дала согласие. Но только кактусы… Три вечнозелёных сочных кактуса, каждый не менее полутора метров в высоту, что стояли на самом видном месте, на подоконнике в зале, пришлось оставить здесь. Света недоумевала: «Почему дочь против этих кактусов?» А та молчала, как и все, кто понимал. Вика с мамой молчали тоже, лишь между собой об этом пошутить могли. Да и чего уж там шутить: они тоже одинокие женщины, не вырастившие даже трёх фаллосов на окне.

– С этими проблемами Свете к психологу надо.

– Или лучше к сексологу сразу, – посмеивались соседи. Валя тоже отшучивалась, но никак не хотела их брать. Кактусы так и остались гордо на своём месте стоять, хоть невостребованные, но и непобеждённые.

ГЛАВА 5.

Светину комнату купил мужчина, безработный, запойный, как вскоре оказалось, алкоголик. Геннадием его звали. Молодой  совсем мужчина, лет двадцати восьми – тридцати, высокий, со следами спортивного прошлого, испещрённый шрамами весь. Говорил, правда, что занимался боями без правил. Может быть и так, а может, просто били, где тут разберёшь. А пил он сильно, беспробудно, запоями, за что родной отец его и старшая сестра, несмотря на любовь к родственнику, всё же решили отделить.

Сначала они продали двухкомнатную квартиру, где жили всей семьёй. На вырученные деньги отец с сестрой домик себе щитковый по быстрому поставили на небольшом участке в частном секторе, что сестра прикупила заранее, благо риелтором работала. А на оставшиеся деньги комнату в общаге для Геннадия купили. Мать его умерла, заступаться за него было некому. Вот так Генаша, как называли его свои, и оказался в коммуналке. Не хотели родные общаться с ним, к себе не звали, да и он понимал, что достал их своими бесконечными пьянками и дебошами. Конечно, между соседями разговоры начали ходить, осуждать их многие стали.

– Где это видано, чтобы  своих то в беде бросать? – возмущались одни.

– Да-а, и не говорите-ка. Нельзя так, – вторили другие.

– А соседям то? Соседям то за что такое наказание? А?

– Да уж. Да уж.

Довольных таким обстоятельством не наблюдалось. В общаге и так проблем выше, как говорится, текущей крыши, а тут ещё и Генаша. Но жить тем не менее как-то надо. Куда же человека девать?

Сначала отец и сестра его тут же поселились, но не надолго, на несколько недель, пока домик их строители собирали. Тогда ещё Гена старался быть приличным человеком. Ну или почти. Изо всех сил старался, быть может даже превозмогая себя. Серьёзно. Он и на работу устроился, таксовать начал. Проработал несколько недель, аж козырем ходил.

– Надо же, – только радовались соседи. – Трезвый и с деньгами. Приятно смотреть.

Но очень скоро, через пару недель буквально, запил он по-чёрному, все заработанные деньги пропил и в долги влез. Машину, конечно, у такого горе-таксиста отобрали и доверять больше не могли после того, как он пару раз в рейс не вышел. Просто проснуться вовремя не смог по причине излишнего, так сказать, злоупотребления горячительным или ещё чем. Кто его знает? Он и раньше, как выяснилось, таксистом подрабатывал, но каждый раз за пьянки его и выгоняли. Кому это надо? Кто будет такое терпеть? Да никто. Уж если отец родной и сестра не хотели с ним общаться, то что уж там о других то говорить. Только мать его и защищала. А как не стало её, так и выкинули его из семьи, как кощёнка неразумного за то, что гадил.

Генаша не нужен был никому.  Хотя родные иногда приходили, смотрели виновато, пряча глаза, как будто извиняясь за своего Гену, вот такого, всё время пьяного. Сестра его, вообще, старалась за занавеской в зале прятаться у большого окна. Несколько раз на Светины кактусы напоролась, что подоконник пожизненно охраняли. И эти нечаянные объятия с острошипованными, видно, были для неё милее, чем случайные встречи с соседями. Переживали они с отцом, стыдились за своего. Кто осудит, что отделили его? А что делать? Мать умерла. Может быть тоже из-за волнений о нём и ушла так рано. Отец всё время то краснел, то бледнел, то за сердце хватался, успевали только скорую вызывать. Сестра его старшая, хоть и молодая ещё женщина и риелтором работала, а на инвалидности была. Нервы тоже никуда. Не получалось у них с Геннадием справиться. Себя бы спасти.

А он продолжал всех удивлять. Соседи по коммуналке много чего в своей жизни видали, но такого пьяницу и хулигана повстречали впервые, кажется. Каждый день был сюрпризом, каждую ночь ждали со страхом: Генаша любил компании большие, шумные и, непременно, с мордобоем.

– Я, – говорил он, – в молодости в боях без правил участвовал. – Слыхали про такие? А? – хмуро посматривал на соседей, большинство которых представляли собой слабую половину человечества. И один его внешний вид пугал их настолько, что ни общаться, ни хотя бы при нём в места общественного пользования выходить, считали они делом небезопасным.

– Что вы хотите? – в страхе переглядывались соседи. – Боец без правил.

Вот так Геннадия и прозвали «боец», иногда добавляя и фирменное его «без правил». Вика с  мамой снимали ближайшую к нему комнату. И там, за тонкой перегородкой временами им становилось невыносимо страшно, особенно когда Гена и его дружки мебель начинали крушить. Это могло случиться и днём, но чаще всё же происходило ночью, после очередной серьёзной попойки. С криком, с невообразимо диким животным рёвом, словно раненые, а то и  бешеные звери, выбрасывали они мебель из его комнаты в коридор. Затем гурьбой вываливались оттуда сами и опорожнялись в общем зале, не доходя несколько метров туда, куда полагалось дойти. Извращались как могли, насколько ума хватало и фантазии. Соседи молчали. Боялись.

– Вызовите кто-нибудь полицию, – доносились голоса из разных комнат и соседних квартир. Никто не вызывал. Знали, что бесполезно. Деваться некуда. Потом вместе жить как-то надо.

Рецидивы начались после того, как отец и сестра переехали в новый дом. Ух, что началось… Геннадий любил не просто компании, а непременно большие, шумные мальчишники, как он их называл. И ведь находил же поводы, мог свой день рождения неделями отмечать, а может быть и не было никакого дня рождения, а просто врал, как обычно, просил соседей не волноваться, когда дружки его массово приходили… и делали всё, что хотели, находясь в своём привычном неадеквате. К утру после этих гулянок в квартире было загажено всё и везде. В места общего, так сказать пользования, невозможно зайти, поскольку ходили ребята в буквальном смысле слова «под себя», где сидели, стояли, там, собственно, и ходили.

И вот как-то отдыхал Гена в общем зале, что являлся столовой для всех жильцов. Большой такой зал, просторный, метров тридцать, где по задумке немецких архитекторов, видимо, должны собираться соседи, смотреть телевизор, общаться за чашкой чая, кофе, ну или чего покрепче. В общем, культурно проводить время. Хорошая идея, но только не в том случае, не в том месте и не для тех людей.

Дело было утром. Ну, правда, не совсем. Утро для Геннадия понятие растяжимое, причём весьма. Утренние часы могли каким-то образом плавно превратиться и в вечерние. Как-то даже незаметно могло это произойти. Так вот сидел Генаша за своим столом в большом общем зале, по-барски так сидел,  кушал, чай или кофе попивал, или ещё чего, что ему нравилось. Со стороны всё это выглядело вполне цивильно. И вдруг послышался сильный шум, гам, крики соседей, по составу и окраске не высокопарных слов и выражений,  явно недовольных его поведением. Что такое?

Вика с мамой выбежали из комнаты, чтобы прийти на помощь. Как же иначе? Солидарность здесь превыше всего – она же, считай, и безопасность. И что они увидели? Хм… Ну, как сказать, культурно выражаясь…

Представьте, сидит Генаша одетый вполне прилично, по-домашнему в свой длинный клетчатый махрово-коричневый халат, довольный такой сидит, покуривает. Ну, пепел, конечно, сразу на пол стряхивает. А что такого? Привычка у него такая, как будто забывается всё время, что не на улице. Да и с другими такое бывает, уверен он. И вдруг лужа… даже не лужа, скорее ручей ярко-жёлтый, с характерным ядовито-алкогольным запахом, да длинный такой по всему большому залу стремительно течёт. Не остановить. Прямо из-под его халата и вплоть до самой дальней стены и в неё упирается, разливаясь всё шире и шире по полу, охватывая всё новые пространства общей территории. Да, не каждый бы так смог, не у каждого так мочевой пузырь мощно работает, только Генаша и смог.

– Эх, Гена, Гена, – так и застыли соседи.

– А ему, смотрите-ка, всё равно.

– Да, по-барабану.

– Горе луковое. Совсем мозги пропил.

– Или отшибли.

– Да теперь уж без разницы. Всё одно: дурак дураком.

Геннадий с достоинством молчал, невозмутимо продолжая что-то пить и чем-то закусывать. Друзья его делали тоже самое, глядя на него, старались, подражали. Где же вот так оторваться, если дома нельзя? Только здесь не ленились ребята, как будто специально для этого в общагу и приходили.

И вот стоят они в прихожей, дружки его, втроём. Все колоритные такие персонажи, со следами побоев, с множеством разнообразной глубины и формы шрамами, кривыми от переломов носами. Стоят они, такие совсем ещё молодые, около тридцати, плюс-минус, не больше, а выглядят как старики. Стоят, поддерживая друг друга, чтобы не упасть, в то время как соседи пытаются их вразумить, направить на путь истинный, а они… Едва стоят, смотрят на всех, ухмыляются, гадят прямо под себя и ржут от восторга, как кони. А по их и без того грязным штанам течёт что-то жёлтое, сильно и плохо пахнущее, течёт прямо на пол, задевая в процессе и ковёр, и чистую обувь, оставленную соседями в прихожей. Течёт. И что делать? А ничего. Терпеть. Общага.

Да, все сходились во мнении, что таких шумных мероприятий с такими обильными возлияниями, битьём мебели и посуды, драками по ночам… не видели даже в том забытом Богом месте, где видели, казалось, много всего. Тяжело было и ребятам, что так рьяно веселились, и соседям доставалось немало. Не спали, невозможно было заснуть, да и страшновато, когда за тонкими стенами творится такое. Полицию вызывать бесполезно. Не любят они на такие вызовы приезжать. Пока, как говорят, «ничего не случилось». Пока кровушки нет. Не любят. Профилактические же и назидательные беседы – проблемы жильцов, что волею жестокой судьбы оказались по соседству с такими ребятами.

Так что местной звездой Геннадий стал быстро, как в прямом, так и переносном смысле. В газетах о нём пока не писали, да и по телевизору его, правда, не показывали, но всякое может быть. В общаге только и говорили о нём, обсуждая его поведение, осуждая родственников, что оставили его одного, переложив все свои проблемы на соседей, вынужденных терпеть его бесконечные пьянки-гулянки. Даже ту милую женщину Светлану, что комнату ему продала, недобрым словом вспоминали, а при встрече на улице и выговаривали ей всегда. Так ей тоже досталось, хоть и не виновата она была.

А однажды Геннадия на лестнице нашли. Соседи обнаружили его окровавленного, лежащего без одежды между четвёртым и пятым этажом, с признаками насилия. Кто что сделал? Гена молчал. Может тюремщики постарались, что на четвёртом комнаты снимали. Много их там было: и женщины, и мужчины.  И в гости он к ним захаживал, и выпивали вместе.  Так Генаша умудрился и их всех достать. Начались конфликты. А они, понятное дело, терпеть такое не могли. Так что не дошёл он тогда до своей комнаты, что была на пятом этаже. Оклемался вскоре, но изменился как-то, молчал всё время, да и компаний никаких у себя больше не собирал. Ни разу. Да и тихий такой стал. Не узнать.

А вскоре слухи поползли, что Гена, якобы, с криминалом связался, стал работать на них. Все в шоке, как водится были, но это по началу, потом успокоились. А что? Доказательств то никаких. Живёт себе человек. Ведёт себя спокойно, даже слишком. Да, не работает. Ну и что? Это его личное дело. И как жить, и чем заниматься. Ко всему можно привыкнуть, и к этому тоже можно, если не думать, не вникать. Где уж тут разобраться, особенно вот так, по-соседски, со стороны.

ГЛАВА 6.

Детей в общаге было мало. Вернее их не наблюдалось вовсе. Женщины плодиться и размножаться в такой непотребной обстановке отказывались. Изредка там всё же пробегала стайка ребят. Может, и не здешних, а кто-то со двора случайно зашёл. Ну из тех, отчаянных, что хотят попасть туда, в страшный лес, к Бабе Яге погостить. Так, побегать по странным местам, порезвиться, а может, чего греха таить, и похулиганить чуть-чуть. Многие помнят, как в детстве почудить хотелось. Энергии и задора полно, девать некуда, хоть отбавляй. Вот и бегали, где придётся: и на стройки, часто заброшенные, и на помойки, и по таким, как эта общага, злачным местам. Ничего не скажешь, детство золотое. Азарт. Где опасно, туда и тянет.

А местных детей было мало. Во всяком случае, Вика знала только двоих: девочку Аню, десяти лет и её младшего братишку, дошкольника. Аня училась хорошо, почти отличницей была в своём четвёртом классе. Вика ей с английским помогала. Соседи знали, что она преподаёт, вот и пригласили. И добираться недалеко: выйдя из квартиры пройти по площадке всего несколько метров, позвонить в дверь напротив и вот на уроке уже.

– Викуша, побольше бы таких учеников, – вздыхала Тамара Петровна. – А то тебе так далеко ездить приходиться. По сто километров туда и обратно.

– Мамуль, ты знаешь, нет здесь никого. Такая дыра. Надо ездить. Что ж поделаешь.

Анюта была здесь её единственной и самой любимой ученицей. Такое бывает. У всех преподавателей любимчики есть. И в Викином детстве и юности такое было. Учителя, в основном, её любили. А как не любить то? Умница, красавица, прилежная ученица, достойная продолжательница породы примерных учителей. И Вика старалась оправдать их надежды. Ведь это они её в Москву своими советами и направили. Так и говорили, что нечего, мол, тут сидеть, надо в столицу ехать. А Вика, как мы знаем, девушка послушная. Вот и поехала. И мама поехала за ней. Ей тоже не хотелось одной оставаться.

И на Аню Вика, как преподаватель, тоже большие надежды возлагала. А что? Она ведь тоже из простых и знает, что многого можно достичь, если постараться. А Анюта старалась. И Вика узнавала в ней себя, вспоминая такую же милую белокурую девочку ангелической внешности с глазами-блюдцами прозрачного стекла в окантовке кружева ресниц. Из этих глаз часто падали слёзы, видя все ужасы окружающего их бытия, но от этого, право слово, они становились ещё прозрачнее и красивее.

Аня жила с бабушкой, младшим братом и мамой. Формально почти полная семья, если бы не мама. Проблема была именно в ней. Если бы не мама, семья была бы полной. Папа Ани ушёл от них несколько лет назад, не выдержав пьянок жены. Мама Ани пила, причём сильно, запоями. Её то и дело видели на площадке, лежащую в бессознательном состоянии от очередной передозы на полу. Правильно говорят, когда мужик пьёт – это пол беды, а уж если баба возьмётся… Муж ушёл к другой, но детям помогал, приходил часто, всегда с подарками. Со временем планировал их к себе в новую семью забрать. Порядочный мужик. Много всего сделать хотел. Дети то ведь его, да хорошие такие. Вот он и старался.

Анина бабушка тоже помогала, как могла. Она уже на пенсию вышла, но как и соседки Светлана с Валентиной, тоже ездила в Москву, за любую работу бралась. В основном, уборкой занималась, куда позовут, туда и шла, работала, где придётся. Для себя она ничего не просила, всё для внуков делала. Баловала их, конечно. Всё самое вкусное, модное и красивое им покупала. Чего только у Анюты не было. Бабушка старалась купить ей всех этих Ми-ми-мишек, Единорогов, Барби с Кенами и их детей, домики и всё остальное, что необходимо для совместной кукольной жизни. И одежду покупала пусть и простую, но яркую и модную. И смартфон «с яблоком», как мечтала Аня, да хоть «с грушей», шутила бабушка, но тоже обещала купить, как только та четвёртый класс окончит. Несколько зарплат своих сложит и купит, если уж обещала. Бабушка знала, что детей обманывать нельзя, и обещания свои по возможности выполняла. Надеялась, что если уж не она, то внуки то её точно будут жить счастливо. В целом, хорошая мечта. Правильная.

Репетитором Вика приходила к ним пару раз на неделе. И это были самые лучшие дни. Во всяком случае, она часто вспоминала их, эти уроки с Аней. Её бабушка ставила чай, и они все вместе садились к красивому круглому столу, что стоял в самой большой комнате. Квартира по планировке такая же, где и Вика жила, но комнаты… Анина бабушка прикупила когда-то целых три, только четвёртая пустовала, но её хозяева почему-то не собирались продавать. А зря. Квартира полностью принадлежала бы Аниной семье. Может быть, и отец не ушел бы к другой женщине. Может и мать перестала бы пить. Ну может и пила бы, но не так сильно хотя бы. А может, и не в квартире было дело. Откуда нам знать? Они сами не могли разобраться. Где уж тут другим понять.

И после чаепития с угощением, разумеется, Вика начинала с Аней урок. Занятия нравились обеим. Аня делала успехи, приносила из школы отличные оценки и чувствовала себя счастливой, как может чувствовать себя счастливым ребёнок, растущий в благополучной семье. Бабушка тоже нарадоваться не могла. Единственный, кто был против этих занятий, так это Анина мама. Она, несмотря на запои, иногда приходила трезвой почти, бросая недобрые взгляды в сторону Вики. Она ненавидела её. Просто так. И это было понятно без слов. И Ане внушала, что нечего ей голову всякой ерундой забивать.

– Какой тебе английский? – крутила она грязным пальцем у виска. – Ты чё? Совсем ку-ку, что ли? Прекращай это дело. Поняла? Английский она захотела. Бл…

И Вике хамила она, матерясь, едва завидев её на площадке. Аня переживала. За маму было стыдно. Очень. Стыдно перед всеми и всегда. И если на собрания в школу ходила бабушка, то здесь… Анюта ничего поделать не могла, а только начинала беззвучно плакать, закрывая тонкими ладошками невинно-бледно-розовое фарфоровое лицо, и убегала к себе в комнату, продолжая лить слёзы по непутёвой мамаше и жалела себя, нежно-цветочную девочку, что будто случайно в этом компосте проросла.

Однажды Вика пришла на урок, как обычно, а у них гости. Вернее, один гость, – местный участковый, майор Федотов. Вика видела его и раньше. Он частенько в общагу приходил. Место такое, что работы у него здесь было не початый край: то одно, то другое, то драки, то грабёж. А в этот раз он по вызову Аниной бабушки пришёл: её дочь, по обыкновению, пьяная, лежала в проходе, а накануне она карточку банковскую у матери украла, да все деньги, что там были, прогуляла-пропила.

Мать обратилась в полицию, просила дочь посадить или хотя бы на лечение направить, пусть принудительное. «Есть же какие-то реабилитационные центры. Так направьте её туда. Ведь другим же помогают. Может помогут и нам». В любом случае, как-то надо было вопрос решать. А что пожилая женщина могла одна сделать? Она умоляла участкового, чуть не со слезами, дело за кражу карты завести. А майор против. Обещал максимум профилактическую беседу устроить, да и то, когда та в нормальном состоянии будет. В следующий раз. И ушёл.

Вика как раз разминулась с ним у двери. Уж как бабушка ругала его, как ругала за бездействие, как чувствовала беду. И предчувствия не обманули. В этой общаге много чего происходило. Ужасы провинциально городка. Репетитора они больше к себе не звали. Боялись и за неё, и за себя. Анюта старалась Вику избегать, закрывала свои огромные блюдца-глаза плотным кружевом ресниц, пробегала мимо, едва слышно приветствуя её. Она боялась и ей было стыдно за мать. А Вика не хотела волновать её лишними вопросами. И так всё понятно. Что спрашивать? Но почему-то тревога не отпускала её. Она чувствовала, что больше не увидит чистоту этих наивных Анютиных глаз. Никогда.

ГЛАВА 7.

Вскоре приехал в общагу новый жилец, Андреем назвался.

– Вы будете нас защищать? – Вика посмотрела ему прямо в глаза. В тот момент ей показалось, что это самый уместный вопрос для знакомства с новым постояльцем.  – А то у нас тут… Ух, какие ребята приходят. Такие дела творят, – многозначительно продолжала она. – Будете защищать?

– Конечно, буду, – наклонив голову, прищурился он, словно сомневаясь, пытаясь уйти от ответа. Приехал, поселился в той комнате, ближе к кухне, что Вика с  мамой раньше снимали. Невысокого роста, худенький такой, очень скромным показался сначала, на работу с утра уходил, поздно возвращался. Все думали, что хороший, работящий человек попался, первую неделю-две ничего такого не замечали за ним.

И только сны, только они не давали Вике с мамой покоя. Снилось, что Андрей сбежал откуда-то, что-то нехорошее произошло там, откуда он сбежал. А что такое? Не будешь вот так спрашивать, ведь неудобно, неприлично навязываться с разговорами, расспросами, если сам с этим не спешит. И так понятно, что вынужден он был уехать по какой-то серьёзной причине и, видимо, быстро. Вещей при нем не оказалось никаких, только футболка и джинсы, и всё. Вот  он и стирал их по мере загрязнения, благо лето тёплое стояло, одежда высыхала в момент. Вроде как и не надо больше ничего. Хотя это, конечно, казалось странным. Обычно все с чемоданами, сумками, тюками сюда приезжали. И вдруг, вот так, без ничего, налегке. Это наводило на мысли и вызывало вопросы. Но все молчали, предпочитая не вмешиваться в чужую жизнь. Мало ли что там? Со своими бы проблемами разобраться.

Однажды вечером вернулся он грустный, уставший, задумчивый, понятно, что выпил. Сказал, что с работы его уволили, бригадир приставал, хотел с ним дружбы мужской,  отношений таких близких. Слишком. А он мол, Андрей не такой, совсем не такой, а только с женщинами. Соседи не придали значения сначала. Да мало ли что человек говорит… Всякое бывает. Может и по другой причине уволили, а он обиделся и теперь всякую ерунду на начальника наговаривает.

После этого Андрей начал пить. По-чёрному. Пил каждый день. Нервный стал, раздражительный, огрызался на всех. Все у него, видите ли, виноваты, кроме него самого. И всю жизнь ему, якобы, кто-то испортил, а он тут не причём. Потом девушку привёл какую-то.  А она нездешняя, молоденькая, лет двадцати, но с животом, беременность пятый-шестой месяц примерно. И дочка с ней маленькая, лет двух-трех, не больше. Поселились они у Андрея. Он и пил, и спал с той девушкой вместе. Ребёнок постоянно кричал. Соседи беспокоились, но молчали. Закалённые все были. Ещё и не таких постояльцев видали. Вроде бы паниковать причин ещё не было. Терпели.