Человек в темноте. Серия «Мир детектива»

Глава II

Неизвестно, сколько времени спустя Кинлох очнулся. Ему казалось, что он медленно выплывал из бездны на поверхность. Первым сознательным впечатлением был ровный, ворчливый и непрерывный шум, непонятного происхождения. Было похоже, что шумела голова. Вспомнился страшный удар. Кинлох чувствовал себя отвратительно. Тело ныло и болело. Он сделал инстинктивное движение, чтобы сменить позу, и понял, что лежит на спине. Испугавшись, он вновь застыл неподвижно, ожидая второго удара. Но удара не было. Он все же не двигался. Если не будет шевелиться, на него, может быть, не обратят внимания.

Лежал он так долго. В голове проносились отрывочные мысли о скверной, дурацкой истории, в которой он очутился. Произошло убийство. Достаточно проявить малейший признак жизни, чтобы убийца закончил дело. Притаившись, сознавая страшную опасность, Кинлох старался уловить на слух движения врага.

Трудно что-нибудь услышать из-за этого непрерывного, жужжащего шума в голове. Он старался вслушаться сквозь шум и не мог. Было холодно и сыро. Совершенно такое же ощущение, как в Ла Буазель, где он пролежал раненый на поле всю ночь.

Была, однако, разница. Тогда он не испытывал злобы к тому, кто свалил его наземь. То была схватка не на жизнь, а на смерть, в равных условиях. Теперь же он сознавал себя беспомощным, беззащитным в руках рассвирепевшего убийцы. Стыдно было вспомнить, что он молил о пощаде. Стыдно, мучительно лежать, сознавая неспособность к борьбе. Умирать, как собака, в темном углу. Беспомощно встречать такую смерть? Лучше было умереть тогда в Ла Буазель. По крайней мере, умер бы, как мужчина. А так тошно, холодно, страшно… Вдруг сознание пронзила мысль: не лежит ли он слишком долго… дольше, во всяком случае, чем нужно стоящему над тобой человеку, чтобы проверить, жив ли ты или мертв? Зашевелилась надежда. Вспомнив, что он упал около стены, Кинлох осторожно протянул правую руку.

Рука тронула не стену, а нечто, от чего из груди вырвалось изумленное восклицание. Тотчас над ухом металлически что-то щелкнуло, будто кто-то взвел курок револьвера.

– Черт! – простонал он, испугавшись, что выдал себя.

Чья-то рука легла на его плечо.

– Не бойтесь. Вам больше ничто не грозит.

Это был женский голос. Голос женщины, пытавшейся остановить убийство.

– Он ушел? – прошептал Кинлох.

В ответ вновь послышалось металлическое щелканье.

– У вас револьвер, – сказал он и, подняв руку, почувствовал, что его голова и лицо обвязаны бинтами.

– Нет, это электрический выключатель. Я повернула, чтобы посмотреть, в порядке ли вы. Постарайтесь заснуть. Я должна смотреть на дорогу.

Но ему было не до сна. Он лежал, стараясь понять ее слова. Почему она должна смотреть на дорогу? Шум в голове мешал думать. Непрерывно гудела буква «ррррр…» и так быстро, что ее не могли выговорить человеческие губы.

Наконец, он сообразил. Боль была в голове, а шум шел снаружи.

Кинлоху стало ясно, что это жужжал автомобиль. Слова женщины об электрическом выключателе и о дороге стали сразу понятны. Она везла его куда-то. Они покинули дом и находились на какой-то дороге!

Осознание произвело мгновенные изменения в Кинлохе. Пока он думал, что шум стоял в голове, он испытывал беспредельную слабость. Теперь он вдруг ободрился, повеселел, с удовольствием вслушиваясь в тихое, ровное рычание. Было приятно знать, что опасность миновала, что его увозят от убийцы. О женщине и о том, куда его везут, он не думал: он даже не спрашивал себя, кто эта женщина. Жадно вслушивался он в старательную, торопливую работу мотора. Машина была почти живым существом, уносившем его от смерти. Слава Богу! Теперь не опасно… спасен…

Следующей вещью, которую помнил Кинлох, был звон… звон колокола на церковном соборе. Колокол пробил шесть раз, с равными промежутками времени. Странно, что маленький город имел такую хорошую колокольню. Потому что город был маленький. Эхо мотора, отражавшееся на улицах, длилось недолго: снова наступила тишина, когда автомобиль выехал на шоссейную дорогу.

Потом он часто цеплялся за это воспоминание. Но в ту минуту душе было не до звона. Кинлох переживал мучительный стыд. Женщина слышала, как он молил о пощаде, как блеял, как баран, от страха… Ничего более позорного не бывало с ним в жизни. Жалость женщины звучала обидой, в ней чувствовалось презрение.

Опять послышался металлический щелк.

– Вы опять зажгли свет, – простонал он невольно. Он не желал, чтобы она видела его в эту минуту.

– Нет, я потушила фары… Скоро будет день.

Они, видно, ехали по лесной дороге, потому что Кинлох слышал теперь чириканье птиц. Начинался рассвет. Кинлох, лежал и слушал. Воздух был свежий, но сухой. Через некоторое время птичье щебетанье утихло, оставшись позади.

Женщина заговорила снова:

– Зачем вы связались с этим негодяем? Лицо у нас… не похоже на преступника.

После блаженных мыслей о женщине и автомобиле, вопрос поразил его и обидел.

– Разве достаточно светло, чтобы видеть это? – спросил он насмешливо.

Она, как будто, не сразу поняла.

– Если вы сядете и посмотрите, то увидите, что уже день… вокруг нас лес… и… птицы. Но, – прибавила она, сменив тон, – вряд ли вас такие вещи интересуют.

– Да… нет… не сейчас.

– А обычно интересуют? Я хотела бы думать, что вы не совсем пропащий человек.

Тон ее обозлил Кинлоха.

– Слушайте, – сказал он резко, – вы о душе моей не мучайтесь. Нравственность моя не лучше моей внешности.

Невольно он спрашивал себя теперь, кто эта женщина. Его нерешительный ответ она истолковала по-своему и подумала, что упоминание про природу тронуло в нем лучшую часть души. Значит, она считала его негодяем, злодеем? Правда, забинтованный, небритый и немытый, в порванной одежде он должен был выглядеть неважно. Особенно, в лучах нарождающегося утра. Контраст легко представить. Но, все-таки, считать злодеем! Самолюбие Кинлоха было раздражено.

Он молчал. Женщина тоже больше не говорила. Кинлох размышлял. Когда автомобиль свернул с шоссе и, замедлив ход, выехал на боковую дорогу, он решил, что имеет право задать вопрос:

– Куда вы меня везете?

– Теперь недалеко… Я высажу вас на дороге.

– Высадите на дороге! Зачем?

– Чтобы избавиться от вас… вы должны быть благодарны за участь, которой не заслуживаете.

Это напомнило ему про действительность.

– Он умер?

– О, да. Но есть вещи похуже смерти, вы знаете.

Кинлох внутренне содрогнулся. Уж не намекала ли она на его недостойное поведение, когда он молил о пощаде.

– Вот как? – усмехнулся он. – Интересно, что он думает теперь об этом. За это полагается виселица, вы знаете?

– Вам она, во всяком случае, не грозит… если не попадете в полицию.

– Понимаю, все это делается, чтобы спасти убийцу. Вы думаете, что я видел его, и ради него стараетесь убрать меня подальше. Тоже нашли свидетеля! Одним словом, выбрасываете меня на дороге?

После паузы женщина холодно ответила:

– Да, я заинтересована в его безопасности. Вы должны быть благодарны за это Богу, потому что иначе вам было бы еще хуже.

Это был опять намек на его преступную натуру. Видно, она считала случайностью, что не он совершил убийство. Обозленный Кинлох сделал усилие и сел.

– Ваша заботливость об убийце прямо трогательна, – усмехнулся он. – Не понимаю, как вы могли связаться с таким человеком… вы, кажется, имеете такие высокие понятия о нравственности, любуетесь солнечным восходом и пением невинных птичек?

Слова задели ее. Он слышал, как она глубоко вздохнула. Видно, она хотела что-то сказать, но промолчала. Когда автомобиль въехал на гору и начал спускаться вниз, она заметила:

– Во всяком случае, я спасла вас от ареста и, может быть, от смерти. Естественно, я хочу, чтобы мои усилия не пропали даром и чтобы вы оказались не таким дурным человеком, как я думаю.

– Высаживайте меня здесь, – грубо сказал Кинлох. – Ваша проповедь мне надоела.

Тотчас шаркнули тормоза, машина стала.

Кинлох нащупал дверную ручку, но не мог открыть. Она отстранила его и распахнула дверцу. Неловко Кинлох вылез на дорогу.

– Черт! – пробормотал он, – деловая вы женщина, я вижу. Сколько вам лет?

– Меньше, чем это может казаться сегодня утром.

Стоя против нее на дороге, Кинлох громко рассмеялся. Он сейчас скажет ей такое, от чего она ахнет. Забавно будет поразить ее.

– Если бы вы были умнее, вы просто отвели бы машину в гараж, а сами пошли бы спать: отвозить меня так далеко не было смысла.

– Китти ничего не имеет против.

– Китти? – удивился он.

– Так я называю свою машину. Хорошая Китти, на нее можно положиться.

Беспечный ответ и то, что пришлось задержаться со словом, которое должно поразить ее, опять наполнили Кинлоха раздражением. Он оперся рукой на крыло машины и спросил нагло:

– А на вас можно?

Щелкнул рычаг переключения скоростей. Мотор загремел на холостом ходу.

– Будьте добры отойти в сторону, – сказала женщина холодно. – Я оставляю вас…

Но Кинлох не отпускал крыла и стоял прямо перед ней.

– Я хочу, чтобы вы знали одну вещь, – объявил он со сдержанным злорадством. – Я никогда не видел убитого и не видел того, который… который убил, поэтому, опасным свидетелем я быть для вас, все равно, не мог.

– Неправда! Для этого нужно было быть совершенно слепым.

– Верно, – повторил он, – для этого нужно быть слепым.

Прошла секунда или две, прежде чем она поняла. Потом вдруг мотор перестал шуметь, будто нога съехала с акселератора.

Кинлох чувствовал, что женщина смотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Слепой, – прошептала она. – Боже!.. это… не может быть… не может быть! Я сама, значит, слепая, если не заметила этого.

– Более проницательные взгляды, чем ваши, – рассмеялся Кинлох с горечью, – не заметили этого вчера ночью, потому что был туман. Все вы вели себя, как слепые.

Женщина, казалось, не слушала.

– Боже, что же теперь делать? Что делать? – шептала она, глядя в невидящие глаза человека на дороге.

Ужас в ее голосе поразил Кинлоха. Не все ли ей равно, слепого или зрячего высаживать в поле? Наоборот, она должна чувствовать себя в большей безопасности. Он вспомнил про человека в меховой шубе. Тот обрадовался, узнав, что он слеп. Рассмеялся даже. Так и ей следовало бы. Правда, она совершила бесполезное путешествие, всю ночь зря гоняла автомобиль по дорогам, зато теперь может быть спокойна. Почему же она молчит? Почему не уезжает? Слепота Кинлоха должна быть хорошей вестью для нее и для… Слух слепого вдруг поймал необычный звук: женщина плакала.

Глава III

Это было так неожиданно и совершенно непонятно, что Кинлох растерялся. Не такого поведения он ждал от нее. Вела она себя хладнокровно, уверенно, расчетливо, и он почти не сомневался, что имел дело с пожилой, опытной женщиной или с девушкой той современной породы, которой неизвестны добрые чувства даже к самим себе. Она была крепкой натурой, это, несомненно. Но вот, оказывается и ее прорвало. Стоя около нее и не зная, что сказать, он услышал вдруг гудок автомобилиста на дороге.

– Кто-то едет, – предупредил он поспешно. – Возьмите себя в руки.

Сам он опустился на колени около заднего колеса, сделав вид, будто что-то поправляет. Если она не успеет утереть слезы, пусть проезжий думает, что отчаяние вызвано неисправностью в машине. Засунув голову под машину, он слышал, как автомобилист проехал мимо, и поднялся, когда гудок прозвучал где-то вдали.

– Он смотрел на вас, – шепнул женский голос.

– Кто это?

– Полисмен… деревенский полицейский объезжает округу.

Неприятно, что с полицией пришлось встретиться так быстро после ночных событий. Плохое предзнаменование. Но Кинлох был доволен уловкой, благодаря которой укрылся от полицейского взгляда.

– Я сделал вид, будто надувал шину.

– Тогда нет ничего удивительного, что он обернулся и смотрел на вас. Разве вы не заметили, что это литые шины?

Он протянул руку и проверил. Никогда раньше не приходилось ему слышать про автомобили на литых шинах.

– Лучше скорее уехать, – сказала она, открывая дверцу. – Это плохое начало.

– Полиция, наверное, ничего еще не знает.

– Нет, но когда узнает, то полисмен вспомнит про нас.

Кинлоха удивила ее уверенность.

– И! – пожал он плечами. – Дело, может быть, нашумит немного в Илинге, а потом…

Странный звук прервал его, Кинлох не верил ушам. Она смеялась. Но ей не было весело. Это он ясно почувствовал. Смех оборвался внезапно.

– Чего вы смеетесь? – спросил он резко. – Смеяться нечему.

– Я не смеялась.

Кинлох почувствовал подозрение.

– Ведь, это было в Илинге?

– Да.

– Ну?

– Если бы… если бы шум поднялся только в Илинге! – вздохнула она.

Кинлох помолчал и сказал:

– Уезжайте… Вы, как будто, не плохая женщина, а мое общество слишком опасно.

– Нет. Я не могу оставить вас здесь.

Голос звучал решительно. Но Кинлох подумал, что она говорит так из женской слабости, не отдавая отчета в опасности.

– Милая, взгляните на меня, а затем посмотрите на себя. Ну, разве мы пара… чтобы вместе сидеть в автомобиле? Всякий обратит на это внимание. Разница слишком бросается в глаза.

– Тогда нужно как-нибудь разницу сгладить. Во всяком случае, оставить вас здесь я не смею. Вас поймает полиция.

Кинлох стоял, сознавая, что боль в голове мешает ему обдумывать положение. Пока он размышлял нерешительно, женщина крикнула:

– Боже мой, этот полисмен возвращается сюда. Я так и думала. Садитесь скорее!

Кинлох влез в машину и ощупью нашел место. Машина рванулась и полетела стрелой.

В течение получаса они молча носились по дорогам. Кинлох боялся, что от неосторожного слова нервы женщины опять разыграются. По ухабам и особенностям дороги он понял, что они давно съехали с шоссе. Наконец, она начала дышать спокойнее и слегка замедлила ход. Кинлох недоумевал, чем все это кончится. События развивались с необыкновенной быстротой.

– Куда вы меня везете?

Она ответила твердо:

– Туда, где я сама собираюсь остановиться на некоторое время… маленькая глухая деревня на вершине этого холма. Усадьба, окружена большим парком и чугунной решеткой. От нее до деревни около мили. Нас никто не заметит.

– А потом?

– Там есть дом… моих знакомых, которые проводят там лето. Старуха-соседка хранит ключ. Она знает меня и пустит. Вам придется пожить там несколько дней, пока вы поправитесь, и мы узнаем, что случилось, и напала ли полиция на какой-нибудь след… О том, что вы там будете жить, никому знать не нужно.

– Как называется деревня?

Она промолчала в нерешительности.

– Не хотите говорить?

Так как она продолжала молчать, то он прибавил с усмешкой:

– Ладно! Я знаю, что это недалеко от Чичестера.

Слова слепого поразили ее и испугали.

– Почему вы так думаете?

– По колокольне, часы на которой пробили шесть, и по времени, которое прошло с тех пор. Кроме того, мы все время поднимаемся с холма на холм, а может это быть только в Суссексе.

Помолчав, она сказала:

– На вашем месте я не пыталась все это разузнать.

Было ясно, что она решила сообщать ему как можно меньше информации. Хорошо, пусть так и будет. После слез и волнения, она, очевидно, пришла в себя. Принимая меры предосторожности, она учитывала теперь слепоту пассажира.

Близ деревни она высадила его на опушке рощи и уехала разговаривать со старухой. Задача, видно, была нелегкая, потому что отсутствовала она около двух часов. Вернувшись, она принесла еду. Старуха, тем временем, приводила дом в порядок. Неожиданный визит не удивил ее. Городская публика вообще ведет себя странно, даже когда не вполне сходит с ума. Все это она рассказала, пока Кинлох с аппетитом уплетал бутерброд с холодным мясом. Но говорила она так, что при всем желании догадаться о том, куда она привезла его, он не мог.

– Как называется деревня? – спросил он, забыв, что раз уже не получил отказ.

– Я называю ее Минни.

По ее тону он понял, что так деревню никто, кроме нее, не называет.

Он обратил внимание еще на одну вещь: говорила она быстро и много, но временами слова обрывались. Видно, она напряженно о чем-то думала. Мысли были нервные, тревожные и спутанные. Во время пауз из глубины рощи доносился топор дровосека.

Пройти в дом, разумеется, Кинлох не мог до наступления темноты. Стало быть, придется в роще ждать сумерек. Когда женщина ушла, ничто не мешало предаться размышлениям. Мысль вернулась к событиям в Илинге. С какой целью человек в меховой шубе шантажировал другого? Бомон – вряд ли это было его настоящее имя – писец попрошайка с Раутон-стрит, рассказывал множество историй на эту тему. Нет, сам Бомон шантажом не занимался. Он признавался, что кишка у него «слишком тонка». Но по нынешним временам, это самое прибыльное дело. Хотя опасное. Бомон говорил еще одну вещь: почти во всех случаях шантажа бывает замешана женщина. Женщина из высшего света, готовая выложить большие деньги, чтобы спасти свою репутацию. Мысль Кинлоха обратилась на ту, которая только что оставила его. Не из-за нее ли и вышла вся история? Она, очевидно, знала, для чего мужчины встретились ночью. Но вмешалась слишком поздно. Туман задержал, вероятно. Человек, несомненно, явился с намерением убить. Человек, способный убить одним ударом, – а Кинлох слишком часто слышал предсмертные вздохи, чтобы не сомневаться, что хозяин испустил дух от первого же удара – берет нож только тогда, когда идет заведомо на мокрое дело.

Кинлох с содроганием вспомнил, что его рука попала в лужу крови через секунду после удара.

При этой мысли он выронил трубку изо рта и сел под деревом. Не оставил ли он там следов? Человек, сознательно предпочитавший бесшумный нож громкому револьверу, сумел, разумеется, скрыться бесследно. А Кинлоху было не до того… Со страхом он вспомнил, что на месте преступления осталась трость.

Да, конечно, безопаснее переждать где-нибудь несколько дней. Какая ни была бы глухая деревня, а газеты все-таки приходят. Тут в безопасности можно будет следить за развитием следствия. Никто не видел, как они приехали сюда, и никто не будет знать об его присутствии в усадьбе. Так, по крайней мере, она сама сказала. Это хорошо, потому что так он, может быть, узнает подробнее о деле. О деле и о ней самой. Любопытство разбирало Кинлоха. Первое чувство антипатии прошло. Женщина была не такой, как он думал вначале. Во всяком случае, разобраться ближе не мешает.

Холодно и неуютно лежать на траве под деревом. Но в жизни Кинлоха бывало и хуже.

Утешала мысль, что, пусть январские дни прохладные, но зато короткие.

Глава IV

Очнулся он от шороха шагов в траве и понял, что задремал. Легкая рука тронула его плечо.

– Идем, – тихо сказал женский голос, – теперь можно.

– Темно? – удивился он.

– Да… уже ночь.

С трудом поднялся он и размял руки и ноги, затекшие от холода и долгого лежания. Рана на голове заныла. Взяв Кинлоха под руку, женщина уверенно повела его сначала по полю, потом по дороге.

Шагая рядом, он слышал, как взволнованно билось ее сердце. Она боялась новых опасностей или вспоминала о событии в Илинге? Через несколько минут они вошли в ворота усадьбы.

– Теперь быстрее, – шепнула она, – тут открытое место, и нас могут увидеть.

Рука ее сжалась крепче на плече Кинлоха. Быстро увлекая его вперед, женщина оглядывалась с испугом. Вокруг стояла тихая, неподвижная ночь. Жители деревни Минни, наверное, уже легли спать. Не зная, куда его ведут, и что ждет его в неизвестном доме, Кинлох испытывал неприятное, тошнотворное чувство. Прежде, чем он успел разобраться в этом, он очутился на крыльце.

Впустив его в дом и закрыв дверь на цепь и чугунные засовы, женщина вздохнула с облегчением. Обессилев от волнения и страха, она упала в кресло. Предоставленный самому себе, Кинлох ощупью нашел стул. Мебели в комнате было мало. В камине горел огонь. Кинлох с наслаждением впитывал в себя тепло от пылавших поленьев. Согретая кровь начинала циркулировать. Головная боль утихла. Кинлох возвращался в нормальное состояние.

Первой заботой женщины после того, как она передохнула, было перевязать его раненую голову. Она сняла бинты, состригла ножницами волосы вокруг раны, тщательно промыла и снова наложила повязку. Действовала она, как опытная медсестра. Вероятно, работала где-нибудь сестрой милосердия во время войны. Затем по звукам Кинлох догадался, что она приступила к приготовлению ужина.