2133. Путь

Глава 1

– Comment?

Официант даже не старался скрыть высокомерие, предаваясь распространенной среди французов забаве – делать вид, что не понимаешь английский собеседника.

– Спокойно, Карл. Спокойно, – на выдохе неторопливо произнес посетитель.

Может быть, от его ровного безэмоционального голоса, может быть, от звуков русского языка официанту неожиданно вдруг стало не по себе. И когда сидящий перед ним мужчина молча перешел на язык жестов, показывая желаемые позиции в меню, он быстро принял заказ и торопливо покинул открытую террасу кафе.

Посетитель глянул ему вслед, покачал головой и откинулся на спинку стула.

– Как же хорошо в Париже! Все приветливые, улыбаются, спрашивают: «Как дела?» – пробормотал он снова по-русски, уже не скрывая раздражения.

Неподалеку вдруг раздался громкий смех. Обернувшись, раздраженный посетитель встретился взглядом с мужчиной лет пятидесяти. Короткий ежик седых волос, обветренное лицо. Несмотря на разную внешность – раздраженный посетитель темноволосый, черноглазый и худощавый, а смеющийся над ним седой, коренастый и заметно старше, – оба были неуловимо похожи стилем одежды: неприметная, удобная, практичная.

– Надо было сразу на русском, у них снова в моде англофобия, – пояснил смеющийся мужчина и отсалютовал соотечественнику бокалом. После чего взглядом показал на пустое место и пересел после кивка.

– Александр.

– Карл, – пожал протянутую руку все еще раздраженный посетитель.

– Это имя или…

– Карл Андерсон. Да, как в паспорте. Нет, русский. Сказки не пишу, почему не Ганс Христиан, не знаю.

Раздражение еще не ушло, поэтому неожиданно для себя Андерсон в пару фраз выдал слишком много личной информации.

– Прости, я…

– Да все нормально, привык уже. Просто из-за этого… – Андерсон все же сдержался и не стал говорить вслед ушедшему официанту все, что он о нем думает. Неожиданный знакомец между тем снова совершенно не к месту рассмеялся, но чуть погодя пояснил на недоуменный холодный взгляд темных глаз:

– Мы с тобой прямо писательская пара: я Пушкин.

– По паспорту?

– По паспорту я Александр Сергеевич и работаю в ландшафтном дизайне.

– Что? Все-все, понял, – кивнул Андерсон с небольшой задержкой, догадавшись про артиллерию. – По делам здесь?

– Да, можно сказать и так, – усмехнулся Пушкин, оглядывая одежду собеседника и отдельно посмотрев на его рюкзак темно-зеленого цвета. – Сам как здесь? Турист или проездом?

– Турист, – кивнул Андерсон и, увидев приподнятые в недоумении брови, развел руками: – Да на самом деле турист, гештальт закрыть.

Пушкин все еще смотрел недоверчиво, поэтому Андерсон – обычно неразговорчивый и молчаливый, неожиданно для себя начал объяснять подробно и полно.

– Понимаешь, давно хотел побывать в Париже. Очень давно – еще в двадцатом году взял билеты на март и…

– И? – не сразу понял Пушкин многозначительной паузы.

– Коронавирус же. Как раз мир в двадцатом году в марте закрылся.

– Точно, в масках же все ходили! – вспомнил Пушкин, звучно хлопнув себя по колену. – Надо же, чуму и конец света обещали, а уже забылось совсем. Прививки еще делали, в Москве на улицу только с аусвайсом, в шаурмячную без куар-кода не зайдешь…

– Да, было время. Когда коронавирус кончился, я снова решил весной сгонять в Париж на пару дней.

– И взял билеты на март двадцать второго? – в этот раз уже с ходу догадался Пушкин.

– Именно.

– Да, неудачно получилось.

– Есть такое. В двадцать четвертом даже билеты не брал, по личным причинам не удалось, – невольно потрогал Андерсон тонкий белый шрам на лице. – В двадцать шестом снова взял, снова на март.

– А ты хорош! – уже не сдержался Пушкин.

– После двадцать шестого я уже рукой махнул. Подумал – может, ну его, этот Париж? А недавно вдруг снова потянуло. Вчера днем билет взял – и вот я здесь.

– Обманул мироздание?

– Вроде того, застал врасплох, – усмехнулся Андерсон и махнул рукой в сторону витрины кафе. – Пришел вот, луковый суп попробовать. Читал, здесь самый лучший в Париже.

«Наглая ложь», – коротко прокомментировал Пушкин, выразившись созвучно, но в одно слово и чуть более ярко. Потом добавил что-то на французском – которого Карл не знал, но по тону высказывания понял, что и в этой фразе смысл созвучен.

– Да? Ну и ладно, зато вид хороший, – обернулся в другую сторону Андерсон, показывая на виднеющуюся неподалеку Эйфелеву башню. – Только эта лошадиная задница немного панораму портит.

Самая знаменитая достопримечательность Франции отсюда, с площади Трокадеро, действительно была видна с некоторыми помехами – в которые в числе прочих входила конная статуя на высоком постаменте. К Эйфелевой башне обращенная передом, а к уличной террасе кафе противоположной своей стороной.

– Эта лошадь, между прочим, несет генерала Фоша, подписавшего Компьенское перемирие, завершившее Первую мировую, – прокомментировал Пушкин.

– Ну это меняет дело, – с насмешкой покивал Андерсон. Он хотел было сказать что-то еще, но вдруг осекся на полуслове, прислушиваясь. Пушкин тоже насторожился, глядя на небо. Откуда раздавался постепенно усиливающийся – до непривычных, невозможных и даже пугающих для центра города значений, гул самолетных двигателей.

Не говоря ни слова, оба мужчины в изумлении наблюдали, как появившийся из-за крыш в зоне видимости огромный самолет – с надписью «Air France Cargo» на борту, в пикировании влетел прямо в основание Эйфелевой башни.

Едва слышимый сквозь грохот взрыва, над площадью раздался единый крик вскочивших с мест испуганных людей. На пару мгновений перекрывая остальные звуки, рядом раздался глухой удар – прямо перед кафе небольшой грузовичок врезался в зад открытого желтого феррари, водитель которого резко затормозил. Девушка за соседним столиком уже снимала происходящее, направив камеру смартфона в сторону столба черного дыма на Марсовом поле, не обращая внимания на ДТП совсем рядом.

Всем было наплевать на разбитый желтый феррари, всеобщее внимание было приковано к происходящему на другом берегу Сены – к медленно, это уже было заметно, наклонявшейся Эйфелевой башне.

Всеобщее внимание к башне было приковано ровно до того момента, как рядом не раздалась сразу череда взрывов, во время которых несколько окон в соседнем здании полыхнули огнем. Неподалеку раздался пронзительный визг резины – одна из машин беспилотных такси, выскочив на площадь и в вираже набирая скорость, заехала на уличную террасу соседнего кафе, буквально срубая ряды столиков, подпрыгивая на ломаемой мебели и людях. Посыпалось стекло витрин – таранивших места скопления людей беспилотных такси было уже несколько. Два, три… нет, пять, шесть – не верил своим глазам Андерсон.

Вокруг происходило что-то невероятное, немыслимое; меньше чем за полминуты спокойный утренний город превратился в филиал ада на земле. Андерсон, не зная, что делать, принялся делать то, что умел, – попытался оказать первую помощь одному из тех, кого совсем рядом переехало такси. Но, едва присев у хрипящего мужчины, он почувствовал рывок: Пушкин, увидев опасность, вовремя успел его оттащить. Очередная машина такси пошла на таран, как раз сейчас разбив – словно кегли в боулинге, большую группу собравшихся у пострадавших людей.

Сразу же последовал второй рывок – Пушкин свалил Андерсона на землю, и прожужжавший над ними дрон доставки разбил голову удивленному официанту с луковым супом на подносе. Отскочив, прежде чем упасть, дрон еще врубился винтами в группу людей рядом. Поодаль полыхнула выбитая взрывом витрина кафе, с неба – направленно атакуя людей, прилетело еще несколько дронов доставки.

– Валим, валим! – потянул Пушкин Андерсона за собой.

Мужчины побежали прочь с площади. За спиной, заглушая повсеместный грохот и переходящие в вопли крики, еще один свалившийся в штопор самолет воткнулся в расположенный неподалеку дворец. В это же мгновение канализационный люк перед бегущими взлетел в небо, выбитый струей огня. Андерсон с Пушкиным отшатнулись, падая на вздыбившуюся брусчатку.

Поднялись без задержек, Пушкин потянул Андерсона за собой, снова побежав вперед. В городе, судя по всему, он ориентировался неплохо – для бегства выбрал широкий проспект. Широкий, но тенистый и зеленый, засаженный деревьями в четыре ряда. Здесь, между узкими дорожными проездами, расположилась аллея с припаркованными на ней автомобилями, что мешало и беспилотным дронам, и такси, которые – без сомнений, координированно начали охоту на людей.

– Здесь лес рядом, туда доберемся, осмотримся, – петляя между припаркованными машинами и деревьями аллеи, на бегу бросил Пушкин.

Заповедник Булонь, на окраину которого вскоре – преодолев пару километров, добрались беглецы, лесом можно было назвать с натяжкой. Но сюда не падали самолеты, здесь не взрывались газопроводы и здесь пока не было видно включивших агрессивный людям режим дронов и машин беспилотного такси. Пока Андерсон обозревал панораму города – который уже заволокло дымом сотен, а то и тысяч пожаров, Пушкин достал смартфон.

– Сети нет, – без удивления констатировал он, после чего положил телефон на землю, одним краем на невысокий бордюр. Подняв валяющийся неподалеку массивный булыжник, разбил им телефон.

– Тебе тоже советую, – отреагировал Пушкин на взгляд Андерсона. Выпрямившись, он высказал – не стесняясь в выражениях, догадку. Если уложить тезисно, то сказал Пушкин о том, что искусственный интеллект взбунтовался и человечеству приходит конец. После чего пояснил мысль:

– Если телефон в кармане, найдут каждого – рации нужны. И еще, знаешь, если самолеты начали втыкаться в землю, то я совсем не уверен, что те же атомные станции останутся в порядке. Рвать когти отсюда надо, как можно скорее – в густонаселенных районах выживут не все. Ты как?

– Куда, в Россию?

Пушкин сразу не ответил. Обернулся – совсем неподалеку нарастал множественный, но несерьезный – мопедный, звук двигателей. Обернувшись на него тоже, Андерсон увидел приближение нескольких… раз-два-три-пять… шесть… шести скутеров.

– Знаешь, я… нет, наверное, нет, – в этот момент покачал головой Пушкин, не отрывая взгляда от приближающихся скутеров и поднимая недавно отброшенный булыжник.

– Тогда куда? – наблюдал за его действиями Андерсон.

– Африка. У меня там пара братских сердец, вполне достойная компания, чтобы встретить если не старость, то конец света. Да и поближе отсюда будет. Ты как?

Андерсон думал всего пару секунд. Вслух отвечать не стал, просто кивнул – к нему уже вернулась привычная немногословность. Пушкин между тем сделал пару шагов на тротуар, навстречу приближающимся скутеристам. Группа уже была совсем близко, и ехали они не с пустыми руками – один из них и вовсе вез магазинную коробку с широкоэкранным телевизором, если судить по картинке на коробке.

На останавливающий взмах рукой они ожидаемо не отреагировали, поэтому Пушкин – спокойно, четко и безо всяких душевных терзаний на вид, запустил булыжник. Глухо звякнуло: попал Пушкин четко в шлем скутеристу с телевизором, который ехал медленнее и предсказуемее всех.

Мелькнули ноги и улетевшая в сторону коробка, прочертил со скрежетом по асфальту упавший скутер. Останавливаться никто из мимо проезжающих не стал, наоборот – ускорились. Даже потерявший коня наездник, прокатившись по земле, не стал пытаться разбираться и побежал прочь, немного петляя – удар камнем, пусть и в шлем, даром не прошел.

Вот только Пушкин его еще не отпустил – в несколько шагов догнал, подсечкой сбил с ног, похлопал по карманам. Из-за ремня вытащил ножны с внушительного вида кинжалом, после чего приподнял скутериста за шиворот и легким пинком придал ускорение в прежнем направлении. Скутерист туда и побежал, даже не оборачиваясь.

Причина такого поведения – и его, и всей банды, стала понятна почти сразу: из-за угла, откуда недавно появились скутеристы, как раз сейчас вырулил мотоцикл в сине-белой раскраске и с мигающим проблесковым маячком.

Коротко взревел гораздо более мощный, чем у скутеров, мотор, и через пару секунд мотоцикл остановился рядом с Пушкиным, в руках которого сейчас был внушительный тесак. Полицейский обратился к нему с вопросом, Пушкин бегло ответил на французском. При этом он показал сначала на убегающего лутера, потом на коробку и скутер – колесо которого еще вращалось, а после махнул рукой в сторону поворота, за которым скрылась остальная банда.

Полицейский, после того как выслушал, судя по приказному тону, теперь явно что-то от Пушкина потребовал. Увидев и почувствовав нежелание того повиноваться, спешился с мотоцикла. Чем совершил ошибку – Пушкин отпустил нож, и когда клинок со звоном ударился в асфальт, мелькнул короткий и резкий удар – попавший в челюсть, не защищенную открытой нижней частью шлема. Полицейский мгновенно потерял сначала равновесие с сознанием, а чуть погодя и штатное оружие. Андерсон к этому времени уже поднял скутер сбежавшего лутера и удостоверился, что тот на ходу и в порядке.

– Пока не найдем мне что-нибудь менее приметное, – усаживаясь на мотоцикл полицейского, произнес Пушкин. Недавно уроненный кинжал был у него в руке, и он его сейчас подкинул, умело поймав. – Ну что, ты как? Погнали в Африку?

– Погнали в Африку, – кивнул Андерсон.

Вскоре на месте происшествия остались только мятая коробка с брошенным и никому больше не нужным телевизором и медленно приходящий в себя полицейский. Рации он лишился и сейчас безуспешно попытался дозвониться в участок с мобильного телефона. Терзал свой смартфон он несколько минут – по истечении которых в него на полной скорости влетел беспилотный грузовик, за минувшие сутки проделавший долгий путь в Париж из Марселя. Именно в ту сторону сейчас уже направлялись Пушкин и Андерсон, по широкой дуге объезжая горящий и погибающий город.

Предположения Пушкина о том, что искусственный интеллект взбунтовался и человечеству настал конец, оказались ошибочны. Искусственный интеллект контроль не терял, у него лишь – волею некоторых облеченных властью людей, просто появились иные задачи.

Со вторым утверждением – про конец света для человечества, тоже вышла ошибка. Несмотря на то, что в следующие часы, дни и недели по всему миру было применено сначала ядерное оружие, потом климатическое, потом бактериологическое – уменьшая население планеты в десять раз, уничтожая целые нации и вызвав новое Великое переселение народов, у цивилизации людей оказался слишком большой запас прочности.

Человечество, несмотря на серьезные проблемы, выжило. Вот только окружающий мир – пусть во многом сохранив прежние очертания, сильно изменился. В некоторых аспектах практически до неузнаваемости.

Впрочем, люди в новом мире – в большинстве, остались прежними.

Но не все. Не все.

Глава 2

– Что, простите? Нихт ферштейн.

– Ожидать здесь, фас приглашать, – с заметным акцентом повторил уже на русском лощеный секретарь рейхсграфа Брандербергера, военного коменданта Грайфсвальда.

Высокий смуглый юноша ему не ответил. Не удостаивая секретаря более даже взглядом, он отошел от дверей вглубь просторного круглого холла. Проигнорировал указанные секретарем кресла и диваны для посетителей – только сбросил на один из них небольшой потертый рюкзак. Остался на ногах и, замерев на месте, скрестив руки за спиной, с бесстрастным видом принялся разглядывать гобелены на стенах.

Чопорный секретарь рейхсграфа вздернул подбородок, поджал губы и удалился – даже со спины было видно, насколько сильно он раздражен. Похоже, к русскому языку у него что-то личное – внешне так и оставаясь бесстрастным, мысленно усмехнулся юноша. И тут же подумал вдогонку, что у всего Нового Рейха к русским что-то личное. Тем более здесь граница совсем рядом – пусть не с Империумом, но с федератами Москвы, так что удивляться подобному отношению обывателей точно не стоит.

– И это тот самый Никлас Андерсон? – раздался вдруг откуда-то сверху капризный девичий голос с чуть заметными шепелявыми нотками.

Услышав свое имя – произнесенное на чистом русском языке, юноша едва не вздрогнул. Выждал несколько секунд, после чего обернулся на звук голоса, поднимая взгляд. Вниманием его удостоили две молодые девушки, расположившиеся на открытой галерее второго этажа. Обе они, каждая по-своему, выглядели впечатляюще: всем своим видом каждая олицетворяла принадлежность к кастам, которые имели главное в этом мире – власть и деньги. Но выглядели они при этом совершенно по-разному.

Первая девушка была в типичном наряде незамужних женщин военной аристократии Нового Рейха – светло-серое мундирное платье с серебряным шитьем. На ногах высокие кавалерийские сапоги, густые платиновые волосы стянуты в тугой хвост; скулы широкие, глаза светло-голубые, почти серые. Ее лицо, может быть, могло показаться даже отчасти грубым, если бы не чуть припухшие губы, придававшие облику женственной чувственности. Страстная валькирия – охарактеризовал про себя Никлас первое впечатление, внимательно – с ног до головы, оглядывая внучку рейхсграфа Брандербергера Катрин.

В том, что это Катрин, Никлас не сомневался – ознакомился с составом фамилии, в вотчину которой, по воле отца, прибыл предложить свою службу. Внучек – признанных, у рейхсграфа было две, но одна из них принадлежала к культу Пути, серьезно продвинувшись в жреческой иерархии, так что мундир военной аристократии Нового Рейха носить не могла.

Катрин Брандербергер стояла ровно и прямо – как и Никлас, скрестив руки за спиной. Вторая девушка выглядела много более раскованно, даже эпатажно и ярко. Она сейчас шагнула вперед и оперлась на перила галереи, беззастенчиво разглядывая Никласа; он тоже мазнул по ней равнодушным взглядом. По пути сюда – из Африки в Новых Рейх, проезжая через Е-Зону, Никлас посетил два полиса. Две ночи он провел в главном порту Южной Европы Таррагоне, а также проездом посетил богемный Авиньон, так что насмотрелся на молодежную моду технополисов.

Поэтому, несмотря на эпатаж, облик второй девушки его не слишком впечатлил; хотя при взгляде на нее сложно было остаться равнодушным. Она выглядела вызывающе, слегка одетой: тонкое платье, из невесомой мягкой ткани, – прилегающее к телу, но при этом не обтягивающее, совершенно не скрывало естественных очертаний фигуры; поверх – россыпь поблескивающих камешками цепочек на плечах, груди, талии и бедрах. Поблескивающие цепочки – вряд ли бижутерия, скорее всего бриллианты, оценил Николас, сложной композицией частично закрывали и лицо девушки.

Кроме того, у нее под кожей – по линии носа ото лба до подбородка, поблескивали вживленные драгоценные камешки. Но и вживленные драгоценности, и дерзкие очертания фигуры – не прикрытые, а наоборот, подчеркнутые платьем, отходили на второй план.

У стоящей рядом с эпатажной девушкой Катрин Брандербергер были заметно пухлые, чувственные губы; привлекающие внимание, но естественные. А вот у ее полуголой спутницы губы были модные. Никлас наблюдал нечто подобное в ночных заведениях Таррагона и Авиньона: виденные там девушки заметно увеличивали себе губы, но делали это неравномерно. Верхнюю губу надували заметно больше – создавая впечатление, как будто верхняя челюсть, словно при неправильном прикусе, выдается вперед.

Девушка на галерее, видимо, решила своим модным вызовом превзойти всех: ее губы, особенно верхняя, были увеличены максимально возможно. Так, что выдавалась далеко вперед, стягивая кожу и меняя выражение лица, делая его похожим на утиный клюв. Именно это, похоже, и придавало ее голосу заметные шепелявые нотки. Еще у эпатажной девушки были наращенные ресницы – настолько длинные, что веки ее даже не могли полностью открыться, оставляя глаза постоянно полуприкрытыми.

Только оценив размер губ и длину ресниц, Никлас обратил внимание на ее ногти – сейчас, когда модная девушка положила руки на перила, стало заметно, что ногти ее не меньше десяти сантиметров.

– Убийственная красота, – едва слышно произнес юноша, вновь обращая все внимание на внучку рейхсграфа и встретившись со взглядом ее светло-голубых глаз.

– Да, это тот самый Никлас Андерсон, – в этот момент ровным голосом произнесла Катрин Брандербергер.

– Пфф… это даже не половина от того, на что я рассчитывала, – прикусив нижнюю губу, чем еще больше увеличила свой «клюв», разочарованно протянула «уточка», как про себя окрестил ее Никлас.

Он сейчас промолчал, сдерживая накатывающее раздражение и просящийся на язык комментарий, – модная «красотка» обсуждала его совершенно без оглядки на то, что он ее слышит. Губы Катрин Брандербергер при этом тронула едва заметная улыбка, она заметила реакцию Никласа.

– Не всегда стоит судить по первому впечатлению, – спокойно произнесла Катрин.

– Да он и по второму впечатлению как-то не тянет на бесстрашного героя – юнец какой-то, – капризно протянула уточка и вдруг сменила тон: – Хотя мальчик смазливый, мне нравится.

Сдержанная улыбка на лице валькирии стала чуть-чуть шире. Никлас, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, отвернулся. Мальчик! Этой модной страшиле лет меньше, чем ему, это даже отрихтованное и вытянутое от губ-вареников лицо не скрывает.

Глубоко вздохнув, Никлас снова замер, поставив ноги на ширине плеч и скрестив руки за спиной – привычная поза, в которой он провел сотни часов в самых разных тренировочных лагерях.

– Что за странная одежда на нем? – услышал он капризный голос.

– Специальная униформа для воинских подразделений, действующих в пустынной местности с экстремально жарким климатом.

– Мы разве сейчас в пустынной местности с экскре… кхм, с жарким климатом? – со смешком поинтересовалась уточка.

– Нет, но еще неделю назад Никлас Андерсон был в самом центре А-Зоны, где в дневное время неподготовленный человек проживет не более пары часов. Так сложилось, что сюда Никлас прибыл максимально быстро, без багажа и в привычной для себя одежде.

– Кать, я не вижу логики… – задумчиво протянула уточка.

– Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого не существует, – с заметным холодком в голосе произнесла валькирия.

Настал черед Никласа едва заметно улыбнуться. Похоже, уточка умела располагать к себе людей. Отрицательное обаяние – придумал юноша на ходу именование такой характеристики.

После довольно резкой отповеди светловолосой валькирии на некоторое время на галерее воцарилось молчание – похоже, расписная бриллиантовая уточка обиделась.

– Катён, а ближе из кандидатов никого не нашлось? – нарушая молчание, вновь капризно протянула она. Нет, не обиделась, просто думала.

– Я просто к тому, что обязательно было этого красавчика сюда из такой далекой перди звать? Или ты его по внешности выбирала?

Никлас после ее вопроса подспудно ожидал услышать хлесткий звук удара – он видел, как в первый раз отреагировала Катрин, когда уточка назвала ее «Катей». Но не дождался – голос внучки рейхсграфа, когда она начала отвечать, звучал ровно.

– С вольной ротой капитана Андерсона рейхсграфа связывают давние отношения. В числе основных критериев для фенриха личной гвардии Брандербергеров есть не только профессиональные качества, но и лояльность. Среди сотен молодых людей, готовых предложить свою службу, сложно найти того, кто…

– Катюш, а фенрих – это кто? – беззастенчиво перебила валькирию уточка.

«Ну теперь-то ей всечешь?» – мысленно спросил Никлас.

– Фенрих – это кандидат в офицеры. Кстати, Никлас Андерсон изъясняется на четырех языках, русский в их числе. Так что он сейчас прекрасно нас понимает.

Никлас не удержался, улыбнулся. Валькирия действительно всекла уточке, хотя и не совсем так, как он ожидал.

Снова за спиной воцарилось молчание. Недолгое.

– Да, неловко получилось, – безо всякого смущения протянула уточка. Более того, как показалось Никласу, в ее голосе слышалось сдерживаемое веселье.

«Хорошо дебилам жить», – подумал Никлас, мысленно повторяя цитату своего первого наставника, которую тот часто применял. За спиной в этот момент что-то крякнуло – похоже, уточка начала говорить, но осеклась на полуслове: двери кабинета рейхсграфа наконец распахнулись, выпуская немаленькую компанию. Никлас, старательно сохраняя равнодушный вид, рассматривал выходящую в холл группу.

Один за другим из кабинета рейхсграфа появлялись жрецы и послушники культа Пути в белых и серых плащах. Всего гостей у рейхсграфа оказалось девять человек – среди облачений культа Никлас увидел двоих егерей из бригады «Рейнхард» в коричнево-зеленых накидках.

Серьезная, представительная делегация. Кроме символа песочных часов, общего знака Пути, у одного из жрецов на плаще была руна Ансуз. Черная, в серебряной окантовке – показывающая высокую иерархию. Хранитель знаний, теолог – Никлас знал это направление культа; одно из четырех традиционных, он часто встречал его эмиссаров в А-Зоне.