Выстрел по Солнцу

Игорь примирительно поднял руки.

– Ну, не хочешь – не говори. Только отделал ты их уж больно качественно – как бы неприятностей не было на наши головы.

Что? Луч извернулся, ударил в глаза радужным. Ему не послышалось? «На наши», «на наши» головы! И так естественно, так убедительно! Так что, получается, не все еще потеряно? И Игорь этот – не из расстрельной команды, а даже совсем наоборот – единомышленник! защитник!

Игорь потрепал за плечо

– Да ладно тебе переживать, замнут все, не выйдет ничего за периметр, – кому это надо – сор из избы. Ни Нине Васильевне вашей, ни Львовичам с компанией – это ж скандал Вселенский! Для Нины Васильевны – конец карьеры, прощай, хлебное место, а тем – так, и вообще, суд со всеми вытекающими, они все, вообще, под статьей ходят.

– Под какой статьей?

– Под уголовной, – Игорь изобразил назидательную гримаску, покивал.

– А ты откуда знаешь?

Игорь рассмеялся – белые ровные зубы, ямочки на щеках.

– А у меня старший брат – милиционер, от него нахватался. Так что, не будет никаких неприятностей, спустится все на тормозах. В самом худшем случае – погрозят пальчиком, пожурят для проформы и все на этом. Да и я тут еще на их голову – они теперь все на цыпочках ходят, дышать боятся. – он снова белозубо рассмеялся. – Слушай, ты мне другое скажи. Ты как троих здоровенных бугаев отметелил?

Женька молчал. Тон – самый приятельский, располагающий, ни тени обвинительства. Но говорить о случившемся почему-то не хотелось.

Игорь приложил руку к груди.

– Нет, ты не подумай! я с чисто практической, медицинской, если хочешь, точки зрения – как? Как такой, как ты, мог справиться с такими, как они? Ведь ты – прости, конечно! – явно не Илья Муромец и не Брюс Ли. Скорее всего – музыкант. Да? Угадал? Да музыкант, музыкант! Вон – пальцы длинные, тонкие! Сбил все на костяшках к чертовой матери, места живого нет. Так как? Чем объяснишь? Этому что, сейчас в музыкальной школе учат?

– Я еще борьбой занимаюсь…

Игорь прищелкнул пальцами.

– Ну, хорошо, допустим: разносторонняя личность, ударник-многостаночник; и все-таки! Хорошо, спрошу прямо: это правда, что тебя вчера молнией ударило?

Ну вот! И ты, Брут!..

– Правда.

Игорь придвинулся.

– Вот! Вот то-то и оно! Не находишь никаких совпадений? Еще вчера – музыкант, ботаник, а сегодня – уже вовсю хулиганам челюсти крошишь! Что скажешь? А, вообще, каково это – когда молнией? Можешь рассказать? ощущения-впечатления? – сквозь шутливость, напускное-несерьезное – внимательность, основательность.

Закрыться, замкнуться, изобразить смущение.

– Да ничего особенного… – Игорь наблюдал за ним, не отрываясь, все так же внимательно, с надеждой, – стало стыдно, неловко. – Если честно, я и сам толком ничего не помню – все как в тумане…

– Ну, и хорошо, – неожиданно легко сдался Игорь, – потом вспомнишь. Хотя, по-хорошему – надо бы в больничку тебя, обследовать как следует; томографию мозга неплохо бы… Ладно, в любом случае – все это не сейчас, после как-нибудь выберем денек, съездим в город. А пока – отдыхай, сил набирайся, день-два придется поваляться. Не пять звезд, конечно, но тоже ничего. Душ с туалетом – за дверью, еда – в холодильнике, а я отбываю – надеюсь, до утра. Свидание, брат, война войной, а любовь по расписанию, – он заговорщицки и приятельски (приятно!) подмигнул. – Ты, кстати, тоже можешь не стесняться, если что. Чего смутился? Не помню – шестнадцать-то есть тебе уже, герой?

– Есть, – неизвестно почему, соврал Ленский.

– Ну, вот! – Игорь опять (привычка такая?) прищелкнул пальцами. – Практически совершеннолетний, возраст Ромео! При том, что Париса своего ты уже одолел, причем сразу трех – имеешь право на расслабиться! – он шутливо толкнул Ленского в бок. – Ладно, шучу я, шучу! Тебе сейчас нервишки в порядок привести. Отдохнуть, поспать… – взгляд его вдруг стал твердым, тяжелым… – Поспать… – глаза превратились в два медленных, тягучих омута, притягивали, затягивали, – Женька хотел было возразить, что не хочет спать, что выспался на неделю вперед, но, вместо этого зевнул, потянулся. И в самом деле – почему бы и не поспать? Веки отяжелели, подхватили, понесли от берега ласковые волны, понесли прочь, вдаль, туда, где над лазурным горизонтом растянулись розовые с фиолетовым облака, облака счастья. Счастье… Где-то он это слышал… Все хотят счастья…

Когда он проснулся, Игоря уже не было, день за окном догорал; будто сквозь вату – звуки лагеря, голоса, обрывки музыки. Кажется, Игорь его усыпил, – он и гипнотизер еще, оказывается. И усыпил хорошо, качественно – голова теперь совсем ясная, чистая. И вообще весь – будто заново родился, будто яблоко налитое – сила, бодрость, жить хочется! И есть хочется – слона бы проглотил! прямо желудок сводит!

Женька бросился к холодильнику, вытащил (спасибо, Игорек!) кольцо колбасы, сыр, батон, стал есть, быстро, жадно, ломая все (некого стесняться!) руками, запивая прямо из горлышка густым белоснежным кефиром.

Насытившись, улегся на кровать, побежали мысли сытые, неспешные. А ведь Игорь прав, уж очень неспроста все, уж очень похоже на закономерность – молния, сон, драка. Впрочем, что-то такое и ему самому в голову приходило, болталось где-то в глубине мутненьким-смутненьким – как-то все связано одно с другим, звенья цепочки. И Игорь этот! – тоже неспроста – в кои-то веки ему так повезло! И можно, конечно, ерничать, ехидничать – как это? мистический склад ума? романтик-фантазер? – но как? как тогда объяснить все это? А грязь на кедах? А венок из лилий? Тоже совпадение? Слишком много как-то совпадений!

И все-таки. Слишком уж фантастично, сказочно. Нет, лестно, конечно, считать себя избранным, уникумом, но разве так бывает. Лучше не очаровываться, чтобы потом разочаровываться – разочаровываться всегда горько, горько и обидно, уж он-то знает. Так что… И вообще, чего гадать, скоро все станет ясно; бабушка говорит: жизнь рассудит. Рассудит, ох, рассудит; мысли сбились, свернули на приятное: зато у него теперь есть Игорь. Умный, добрый, справедливый – вот бы, действительно, подружиться! Наивно, конечно, думать, что такой, как он, Ленский, может быть чем-нибудь интересен или полезен такому, как Игорь, но все-таки. А! ну так вот! – кажется, тот фрустрирует по поводу музыки – скользнуло! скользнуло завистью-ревностью! было что-то такое в голосе: «музыкант»! – так и надо на этом (каламбур, да?) сыграть. Научить, – не на фортепиано, конечно – сложно-долго, да и где его здесь взять, фортепиано? – а вот на гитаре – почему нет? А что? Сейчас самый модный инструмент! И самый доступный – даже у них в отряде имеется – бренчат на ней все, кто ни попадя, безбожно фальшивя и перевирая мелодии, все эти «What can I do?» и «Smoke on the water». Он и сам, если честно, тоже не ас, но по сравнению с ними – Паганини, – родители из поколения «шестидесятников»: Визбор, Окуджава, Галич, гитара в доме – часть жизни и интерьера. Ну да, да, другой на его месте легко завоевал бы популярность и неприкосновенность, занял место придворного трубадура, но при одной только мысли в душе все переворачивается. Играть для этих? – да лучше тогда вообще не играть! Вот Грушковой он бы поиграл – это совсем другое дело! – странно, почему раньше не пришло голову. А, может, и приходило, но он прятался, делал вид, – и неизвестно чего больше боялся – Бегунова или самой Грушковой, ее презрительного «нет», очередного разочарования. Но сейчас! сейчас! – как минимум, один из страхов (Бегунов) устранен, а второй… Да и второй уже как-то не особенно-то и страшен, даже наоборот (удивительно просто!), хочется поскорее схлестнуться, попробовать, так сказать, на прочность, так что, если не погонят из лагеря, можно и попытаться. Хотя… Черт их разберет, этих женщин – вполне вероятно, что вот именно в этот момент Грушкова накладывает повязку его сопернику, окропляет йодом раны на, увы, неблагородном и невысоком челе – всеизвестный и всерасхожий паттерн, компиляция либидо и материнского инстинкта.

Вообще, до этих пор любовь оставалась для него загадкой. Болезненной, назойливой; смутные желания, объективизированные книгами и актуализированные пубертатом, понемногу синтезировались неким абстрактным, универсально гуттаперчевым образом, определяемым столь же абстрактными и противоречивыми параметрами, требованиями-условиями. А, впрочем, не было! не было никаких требований, никаких условий! просто – робкое, жадное, суматошное, доверчивое, – достаточно было преодоления некоего эмоционального порога, достаточно было всего лишь взгляда, теплого, чуть теплее, чем требовала стандартная вежливость, интонации, намека, призрачного, зыбкого обещания, настоянного на искренности, радости, близости. Пусть даже гипотетических, иллюзорных, – так, в конце концов, и случилось – счастливой обладательницей приза стала ничего не подозревающая преподавательница музыки, нечаянно превысившая (надо признаться, все-таки, довольно путаные и неопределенные) пороговые значения, – датчики сработали, капкан захлопнулся, любовь начала свой отсчет…