Значит, пойду вон туда ещё прогуляюсь. По перрону в другую сторону от станции. Там виднелись какие-то строения явно хозяйственного назначения, за ними поднималась и уходила куда-то в сторону насыпь или просто холм, а ещё дальше, если смотреть вдоль путей, высилась водонапорная башня из всё того же красного кирпича с малость обвалившейся верхушкой. Словно руины средневекового замка. Эту башню Олег и решил взять за ориентир. Дойду-не дойду? – подумал он, выбравшись обратно на перрон. Он посмотрел на здание вокзала, на тёмный вход между двух колонн, одними губами, но со злостью произнёс: – «Поля Камышей».
Нет уж, в здание возвращаться нисколько не хотелось. Там неуютно и страшновато, совсем как в тех заброшенных домах в детстве, – ладно бы толпой, а одному боязно. Ещё и тишина эта. Будто весь мир стал как те заброшенные дома.
Олег прошёл мимо скамейки, той самой, на которой очнулся, одной из нескольких вдоль перрона, подавив желание всё же рухнуть на неё (и катись оно всё), устремил взгляд вдаль, но внезапно остановился и нахмурился. Что-то, блин… Он обернулся к скамейке, уставился на неё. Что же… что-то такое…
Вспомнить он не мог, поэтому вернулся на несколько шагов, принялся оглядывать скамейку и всё вокруг. Что за… Господи, да вот же! Он заглянул в урну и увидел там мороженое, теперь уже растаявшее – палочка провалилась куда-то вниз между бутылок и стаканчиков, и осталось только грязное бело-коричневое пятно, напомнившее о блевотине. Но раньше-то оно было целым, только надкушенным, я это помню. И что это значит?
А значит это то, что кто-то жрал мороженое буквально перед моим пробуждением и бросил в урну. Видел меня, наверное. Кто-то здесь есть? Или это был я сам? А каким образом? А если другой, то где он, куда делся? Олег не мог сказать, радует или пугает его мысль о том, что помимо него здесь может кто-то оказаться, но определённо, это обнадёживало. И в то же время настораживало. Если это не я, то он должен был меня видеть, смотрел на меня, а я тут валялся…
Олег пробежал взглядом по округе, как на среду исключительно враждебную. Безусловно, она таковой и являлась. Посмотрел, подумал, нахмурился, плечами, правда, не пожал, но скривил углы губ и потопал дальше, куда и шёл, держа курс на далёкую башню, яркую в лучах восходящего солнца, на фоне абсолютно безоблачного неба. Он миновал центральную часть станции, прошёл мимо северного, получается, крыла вокзала, посмотрел за угол.
С этой стороны не было ни магазина, ни ведущей к площади дороги. Имелся кованный из арматуры забор, окрашенный в чёрный цвет, с эдакими как бы ажурными завитками и острыми пиками. За забором росли ели, а сам он тянулся от самой станции до ещё одного дома, квадратного, но побольше, чем магазин, к тому же не кирпичного, а может, и кирпичного, но обшитого сайтингом и тоже обнесённого забором по периметру, правда уже из простой сетки-рабицы. Похоже, подстанция или что-то в таком роде, тем более, прямо на улице у стены видны два здоровенных блока типа бесперебойников или генераторов, или трансформаторов – может, что-то для «кондюшников» – вон их сколько в окнах двух этажей вокзала.
А здесь вот всё жарче становится, от бетонных плит уже печёт. И пить всё больше хочется, к тому же, во рту такой привкус безобразный. Но будем пока терпеть. Олег подумал, не перемахнуть ли через забор, не попробовать ли подобраться к площади с этой стороны, потому что это направление казалось ему наиболее важным – посёлок же там, если что. Но он уже пытался выйти на площадь. В принципе, знал, что его ждёт. Думай, решай… Ах, чёрт, попробовать-то надо.
Олег приблизился к забору, ухватился за прутья, полез через него, ставя ногу на арматурные завитушки. Высотой метра два, то есть выше его метра семидесяти. Наверху чуть не упал вниз головой, зацепившись штаниной за остриё, но уравновесился и спрыгнул на ковёр подстриженной и уже немного пожухлой травы. Замер между двумя красивыми разлапистыми голубыми елями. Впереди была видна площадь, с другого ракурса, но на ней мало что изменилось, только света стало больше, а всё равно смотреть почти не на что – тот же одинокий минивэн, те же фасады домов. Никакого движения, ни шороха, ни звука.
– Вот, что я сейчас сделаю… – сказал Олег, и, даже не закончив фразу, ринулся вперёд на всей скорости, какую мог развить. Перемахнул низенький бордюрчик, выбежал на бетон самой площади, и вот тут это его настигло. Вернее, встретило – как доской по лбу – так, что он чуть ли не кувыркнулся в воздухе и упал навзничь.
Далеко не сразу он пришёл в себя. В глазах всё плыло, тело болело от удара. Кажется, и затылком приложился, но вроде, не так чтобы очень. Иначе бы вообще.
Оклемавшись, стал отползать уже знакомым манером, потом встал и, пошатываясь, почёсывая затылок, пошаркал обратно к забору.
Что-то, бляха, новенькое. В натуре, как удар. Словно в стену врезался. Больно, блин. А что я говорил?! Нахрен я сюда полез?
Почему так жёстко на этот раз? Может, оттого, что бежал? А если медленно-медленно?
Но только не здесь. Я вообще-то не сюда шёл. Так, завернул. Завернул, мать вашу. Вот уж завернул так завернул.
Олег, кряхтя как старик, полез обратно. Осторожно, боясь насадиться на копья забора, с дрожащими руками и ногами, но перебрался без происшествий, прошагал до перрона, исподлобья уставился на красную башню вдалеке.
Вы меня не испугаете. Всё равно буду пытаться. Но тихо-тихо. И медленно, очень медленно.
Он стал двигаться странной походкой, как по тонкому льду. Отклонялся назад всем корпусом, боязливо щупал ногой перед собой, прежде чем перенести на неё вес. Так и продвигался – в час по чайной ложке. Несмотря на весь ужас и абсурдность происходящего, ситуация в его собственных глазах начала выглядеть смешной. Несколько истерично, но всё равно забавно. В голову пришли все эти образы из компьютерных игр, всяких бродилок-ужастиков типа «Silent Hill». Натурально, так и есть, один в один. Там герой тоже бессмысленно мыкается, бегает туда-сюда, шарахается от всего.
Совсем как я… Такая мысль у меня уже мелькала. Какая сука меня играет?
Вот только это неправильно – думать об этом так. Даже если игра, как ты об этом узнаешь? И что ты сможешь сделать? Всё до ужаса настоящее и, если вдуматься, нисколько не забавно. Абсурдно – да, но не забавно. Героям игр тоже не до смеха, а вдруг и они о чём-то догадываются. Да уж, чикануться можно от подобных размышлений.
Одно лишь можно было предположить – ничего не объясняющее, но звучащее более-менее здраво, по-научному, что ли, а не так, будто ты напрочь спятил: он оказался в аномалии. Неважно, в какой и что это вообще значит. Провалился за горизонт событий, так сказать. Серьёзно? Очень серьёзно, но смеяться всё равно хочется, и Олег знал, что может и засмеяться, сорваться нахрен. Не знал только, сможет ли потом остановиться. Поэтому топай. Как по минному полю, потому что это, скорее всего, так и есть. Посмотрите: недавно только проснулся (если проснулся), а уже весь зачуханился, ободрался в кровь, вообще как побитый. А что дальше будет? День только начинается. Страшно подумать.
Неужели на самом деле всё так херово? Даже не верится. Олег непроизвольно дернул головой, словно в инстинктивной попытке отогнать от себя дурные, как наваждение, мысли. Пот тёк с него в три ручья, он тяжело дышал, как после бега, хотя едва-едва двигался. И сухость во рту всё более давала о себе знать, мысль о воде постепенно приближала его к чисто физическому страданию, становясь весомей, всеохватней, суровей. Чем дальше, тем менее пугающей казалась идея вернуться на вокзал. По крайней мере, там по-любому должны быть краны, хотя бы в туалетах, а это значит – вода. Пусть даже не питьевая, но уже какая разница.
Но это так, мысли ни о чём. Сейчас есть другие задачи. Необходимо кое-что проверить, и он не собирался отступать из-за банальной жажды. Небось не помрёт.
Так он крался, вот именно что крался вперёд, сошёл с бетона платформы на горячий тёмный асфальт обычной дороги, тянущейся вдоль приземистых строений и запасных тупиковых путей к далёкой и недостижимой пока башне. Строения, преимущественно кирпичные, по левую от него руку отличались неизменной мрачностью, запущенностью, напоминая чем-то бараки концлагерей. Но такую картину можно было встретить в любом городе или посёлке, и это было печально, но ничуть не удивляло. Ещё он видел на отрезках никуда не ведущих путей разрозненно стоящие вагоны. Похоже, вставшие навечно, поскольку весь их вид говорил о том, что они предназначены под жильё или под бытовки. Но ни одного локомотива, ни одного маневрового поезда, ни одной разъездной лаборатории, ничего, что давало бы ощущение жизни и работы. И никого.
Кое-что ещё привлекло внимание Олега, и он стал двигаться наискосок к новой цели, так же крадучись, что со стороны могло показаться комичным, о чём он знал и смеялся бы и сам, но такое желание, к счастью, уже прошло. На секунду он задержался, чтобы оглянуться на пройденный путь. Не дальше ли он уже прошёл в эту сторону, чем в любую другую? Может быть. Хоть что-то обнадёживающее. Мимоходом он подумал и о том, что покажись сейчас откуда-нибудь хотя бы один человек, Олег перепугается до усрачки – настолько окружающая пустота вошла в него как данность, стала ужасающе привычной, но не могла ещё заставить смириться.
То, к чему он шёл сейчас было грузовой машиной. «Газ-66» с зелёной будкой и надписью «путеремонтная» на ней. Фургон стоял к нему боком и выглядел очень странно. Но боком это не то, что сбоку. Грузовик стоял впереди и слева, и Олег гадал про себя: дойду или не дойду? Это была очень важная, сродни судьбоносной мысль, настоящая проблема, но сказал бы кто-нибудь вчера, какой бред будет его занимать… а что делать, если всё вокруг бред?.. И где оно, это вчера?
Путеремонтный фургон привлёк его внимание не потому, что дал ему то ощущение работы и жизни, о котором он думал, совсем не поэтому. Можно сказать, совершенно напротив. Олег видел, что у машины отсутствуют покрышки, и она стоит просто на дисках, а в кабине нет стёкол. Само по себе это не было странным, мало ли кругом брошенных, ржавеющих машин, кузовов, кабин. Впрочем, в последние годы действительно трудно встретить бесхозный кусок «чёрного металла» – о «цветмете» и говорить нечего, – все они собираются в огромные железные горы, эдакие чудовищные урбанистические памятники и отправляются потом на переработку, за границу, скорее всего. Но как-никак, живые деньги для сдатчиков. Вот и тащат, даже то, что и не валяется. Но дело сейчас не в этом. Странным было не то, какова машина, а то, где она находилась. Она стояла на дороге, не той, по которой шёл Олег, а у самого поворота, на съезде к угрюмым зданиям мастерских, что ли, и перед ней были распахнутые ворота. Какой бы дурак бросил машину в таком месте? Как ранее всё говорило о том, что вагоны оказались на вечной стоянке, так и сейчас было явное ощущение того, что машина находится в движении. Вернее, находилась, но словно бы продолжала ехать. И даже, несмотря ни на что, выглядела как новая, то есть, чистенькая, краска сияет в лучах солнца, ни грязи, ни ржавчины. Олег не знал, откуда взялось такое чувство, но ему отчётливо, как наяву представилось, что только сейчас фургон был в пути, но вдруг что-то вырвало его из реальности и вернуло на то же место, но не полностью. Поэтому он казался чужеродным здесь, совсем как сам Олег, не так, как автомобиль на площади, по-другому. Тот был просто припаркован, всего лишь ещё один предмет окружения, не более, но с этим безжизненным остовом Олега словно бы даже что-то роднило, и потому он сразу выделил его из всего остального и шёл к нему, не ища ни спасения, ни ответов, но чувствуя острую необходимость оказаться рядом, прикоснуться.
Своего рода тоже жажда. Только бы дойти, хотя и непонятно, зачем, собственно. Что это, в конце концов, даст? Но каждый шаг теперь давался со всё большим внутренним напряжением и тревожным ожиданием.
Но всё разрешилось благополучно. Олег дошёл до фургона и дотронулся и даже открыл дверцу и заглянул внутрь кабины. Ничто в окружающем не изменилось, и, хоть он и ожидал этого, был внутренне готов, но всё равно испытал нечто, похожее на разочарование. Теперь он знал, что машина находится в ещё более печальном состоянии, чем виделось со стороны: отсутствовали не только колёса и стёкла, не было ни фар, ни поворотников, а в кабине пропала обивка сидений, и даже руль превратился в голый металлический обод. Приборы остались на месте, но без стёкол.
Но весело болтался наверху свитый из трубки от капельницы чёртик – таких поделок Олег, пожалуй, с детства не видел. И при всём при этом автомобиль не казался брошенным. Не казался, и всё тут. Даже неуместный этот чёртик только подчёркивал общее впечатление.
Не заглянуть ли под капот, подумал Олег, или в сам фургон? – но мысль была какой-то вялой. Желание что-то предпринимать пропадало как туман с восходом солнца, а вот тоска росла.
– Всё хорошо, – сказал Олег.
Он глянул в сторону распахнутых ворот, подумал, что в мастерских (или что там), наверняка, тоже должна быть вода (любая, уже любая), если только до туда возможно добраться; посмотрел вдоль путей в сторону башни, вздохнул и сел на асфальт возле фургона, в тени от него. Несмотря на тень, асфальт был ощутимо горячим, долго на нём не высидишь. Олег переместился на корточки, залез в карман, вытащил пачку сигарет. Четыре штуки осталось. Закурил, хотя желания особого не было, но хоть нервы успокоить. Курить, испытывая жажду оказалось тяжело, язык во рту ворочался как что-то чужеродное. Сделав несколько затяжек, он хотел было отбросить сигарету привычным щелчком, но, подумав, «забычковал» и вложил обратно в пачку. Ладно уж, пошли дальше, что ли. Он поднялся на ноги с хрустом в коленях и почувствовав секундное неприятное головокружение.
Хорошая поездочка, подумать только.
Он глядел на пустоту пространства, на пустоту синего, жаркого неба, думая о том, что где-то там, безмерно далеко затерялась его прошлая нормальная жизнь, и это самое утро отбросило её в неведомые дали, превратило в нечто не более значимое, чем сон. Сон, вот именно. Как-будто и не было ничего до этой вот страшной реальности. Ни в давнем, ни в недавнем прошлом. И этой поездки не было. Или с кем-то другим было. И это не он, приехав «дикарём» на море, решил остаться в самом Туапсе, хотя ему советовали податься в Агой или в Небуг, мол, Туапсе город скорее промышленный, но он остался и за две недели ни разу об этом не пожалел. Было что вспомнить, и воспоминания были при нём, уже достаточно блёклые из-за резкой перемены, но приятные. Но и грустные при этом – не сами по себе, но из-за чувства, возникающего в нём, когда они всплывали. Амнезия, возможно, милосердна. Сейчас он мог бы позавидовать тем несчастным, что приходили в себя на таких же путях, ничего о себе не зная и не помня. Удивлялись ли они? Если вдуматься, чему удивляться, когда ничего ни о чём не знаешь? Просто недостаточно информации, вот и всё. Другое дело, что в голове остаются какие-то смутные подозрения, внутреннее неспокойство. Тревога. А надо бы быть спокойным и счастливым.
Хотя, с другой стороны, помнить о себе что-то – не самое худшее, даже если воспоминания отодвинуты куда-то за грань реальности.
Но это было, чёрт возьми! Лучше всего, конечно, вспоминалось сейчас недавнее, но оно же, как ни странно, казалось наименее настоящим из всей его жизни. Действительно, как сон. А может, так и должно быть. Потому что это не рутина будней, въедающаяся в сознание как клещ какой-нибудь; всё-таки это отпуск, а значит – новое и необычное, что мозгом не может быть всецело принято за реальность, то есть, привычность. Сейчас Олег думал об этом, и воспоминания болезненно всплывали в нём, заставляя даже на время забыть о жажде. То, как он приехал в Туапсе, почему-то не в Сочи, то, как поселился в малюсеньком домике в частном секторе – очень старом, потемневшем от времени, с позеленевшей шиферной крышей, каким-то чудом сохранившимся в окружении современных и дорогих коттеджей в престижном районе, на что особо упирала хозяйка, просившая называть её тётя Люба; впрочем, взяла она по-божески, да и домик оказался весьма милым. Вспоминал, как ходил по городу, попивал квас или пиво (по дороге квас из стаканчика, в открытых кафешках – пиво), гулял по приморскому бульвару (и ему сказали, что вон та штука – «Чупа-чупс»), по аллее на Маркса, по улице Галины Петровой прогулялся до рынка, где застрял надолго и ел там окрошку в кафе. Ходил на центральный пляж в конце Гагарина, был и на приморском пляже у мыса Кадош, где и познакомился, наконец, с девушкой. А дома у тебя жена с сыном ушла, а ты вот на море…
Девушку звали Верой, девушка оказалась местной, откуда-то с Грознефти, как она сказала. Олегу вообще было по барабану, кто она и откуда. Не то, чтобы красавица, но симпатичная, немного чересчур худая крашенная блондинка (давно крашенная, судя по корням волос), несколько простоватая, но, как говорится, «с понтами», не совсем, может быть, в его вкусе, но ведь – море, солнце, такая замечательная скала Киселёва, такой южный воздух…
Потом они гуляли вместе, сходили в «Шоу-Тайм» на новый фильм, потом в «N-Club» – потусоваться. Потом она пьяненько улыбалась ему через стол, а Олег смотрел на неё и неожиданно вспомнил свою Иру, теперь уже бывшую, её лебединую шею и родинку на ней, которую он почему-то особенно любил целовать, когда она запрокидывала свою лёгкую головку. Вспомнил Никитку – сына-карапуза, немного погрустнел. Ну, было и было. Теперь он здесь, и жизнь не так уж хренова. Жизнь даже очень хороша. И ему весело. Ну и что, что у неё шея короче, и родинки на ней нет. Глядя на Веру, Олег ещё думал о том, что бывают женщины, которых не хочется (если не перебрал, по крайней мере), бывают те, с которыми бы просто не прочь и те, которых хочется до безумия; а бывают те, что не вызывают немедленные мысли о сексе, а просто смотришь на них, смотришь, чувствуешь, как глупеешь на ходу и знаешь, что мог бы вот так смотреть всю жизнь. Ирка была из этих, последних (но и это проходит), Вера – скорее, из вторых.
А потом был туапсинский ж/д вокзал – небольшой, белый, тоже с колоннами. Море таксистов, как обычно. «Куда едем? – Нет, я уезжаю».
Уезжаю.
И этот поезд. Ах, да, туннель, прорезающий гору, когда внезапно полностью потемнело в глазах, немного даже пугающе, пока не включил лампочку в подголовнике. Может быть, если бы сюда тоже на поезде приехал, то знал бы и не испугался, но приехал на машине со знакомым (та ещё тоже поездочка), который дальше в Новороссийск подался, а ты остался в Туапсе. А в итоге ты здесь.
Олег заморгал, отрывая взгляд от бесконечной пустоты. К чему бы эти воспоминания? Жена (гражданская, если честно), сын… Даже эта Вера… тоже ведь вспомнилась, как что-то дорогое, даже всякие мелочи. Как они стояли на площади, а вокруг жужжали дети на электромобильчиках, а смех у неё оказался удивительным, заражающим воистину. Ладно, хватит уже. И так всё грустно. Это только память, так её-растак, только бессмысленные сигналы в мозгу. Но на какие из них можно полагаться?..
Ах, вот так даже? Этак можно дойти до того, что ничего никогда не было. И настоящего нет. Но оно есть, в том-то и дело, и довольно уже интроверсий, от жажды избавит только конкретное физическое действие. Да, попить бы… а потом пожрать. Олег вдруг осознал, что ещё и голоден вдобавок ко всем радостям. В желудке нихрена нет. Чувство голода ещё не стало навязчивым, а может жажда перебивает, но в скором времени можно ожидать жестоких позывов. Впрочем, это возможно терпеть намного дольше. Вода актуальней.
Олег с некой злостью посмотрел на грузовик. Что же с тобой?
А если бы его завести? Ха, далеко ли уедешь без колёс? Но, в принципе, есть над чем подумать. Сесть в машину, пустить её по прямой, и пусть тебя вырубит, – может, такая зона ограничена, и есть шанс вырваться?
Да уж, если, если. Ещё бы машину нормальную. Олег снова заглянул внутрь. Что тут заводить и как? Он спрыгнул с подножки, осознавая, что эта машина однозначно мертва. Олег отвернулся. Посмотрел в сторону намеченного ранее пути.
– Мороженое, – прошептал он невпопад.
И сделал шаг поперёк съезда, но в нужном направлении.
И упал. Опять это случилось с ним, но почему-то сейчас Олег меньше всего ожидал чего-то подобного. Безмерно удивился, но не испугался, хотя этот раз показался ему самым страшным из всех. Тем не менее, он лежал и почти со спокойной отстранённостью прислушивался к своим ощущениям.
