Сталинизм. Книга 2. Тотальная Родина

Так что же, Сталин совсем не виноват? Виноват и еще как.

Большая часть того что мы называем сталинскими репрессиями – не была объективно необходима для контроля и получения результата модернизации страны. Сталинские репрессии – это в какой-то степени продолжение расправ Гражданской войны, в какой-то разборки внутри НКВД и НКВД с обществом и властью, в какой-то результат подозрительности самого Сталина. Частично репрессии это коллективная вина большевиков, частично – личная вина Сталина. Сталин возглавил систему, где это было возможно, Сталин не только ничего не сделал для укрепления законности – он все сделал для укрепления беззакония, потому что только беззаконие давало ему возможность делать то что он хотел и в кратчайшие сроки. Ручное управление, какое практиковал Сталин – позволяло ему расправляться с политическими противниками, бросать страну то в один прорыв, то в другой, не считаясь с условиями и ценой этих прорывов, отнимать у людей всё что было. Никогда на демократических выборах даже самый забитый и индоктринированный народ – не оставил бы у власти сталинскую клику, которая могла обещать только скотские условия существования и тяжелую работу на износ.

Но сталинские репрессии – это не непременная составная часть тоталитаризма, это часть политического почерка лично Сталина и партии большевиков. И если брать тоталитаризм как он есть – то Сталин вряд ли виновен в его установлении, по крайней мере, он не единственный виновник. Тоталитаризм есть прямое и наверное неизбежное следствие Великой и Гражданской войн, неизбежная потребность контролировать и понуждать озлобленное и не обладающее гражданским чувством население, решение задачи обеспечения управляемости страны и ее модернизации в крайне непростых условиях и без возможности предоставить нормальное встречное возмещение за массово изымаемые ресурсы. Без Сталина и без большевиков – Россия видимо была вынуждена пройти через этот этап так или иначе, просто длительность и кровавость этого этапа могли бы быть иными. Например, как в Польше Пилсудского. Но установление выборной демократии в послевоенной России 1917 года – было, по всей видимости, невозможно в принципе. Большая часть крестьянского населения была против власти как таковой, как системы принуждения. И Сталин восстановил власть, причем власть всепроникающую, способную найти и покарать любого, восстановил аппарат насилия в масштабах, многократно превосходящих имперский аппарат насилия. Но не один Сталин был в этом заинтересован.

Какие еще обстоятельства способствовали реализации тоталитарного проекта или сильно увеличили его вероятность?

Истинной книгой, которая «сделала» русскую революцию – был не Капитал Маркса – а Катехизис революционера Нечаева. Эта книга знаменовала объявление обществу войны. Нечаев Сергей Геннадьевич, родом из крестьянской семьи, выкупившейся на волю, достаточно состоятельной, получивший хорошее образование, сдавший экзамен на народного учителя – написал так называемый «Катехизис революционера», содержащий в себе объявление войны «мещанскому» обществу (на самом деле просто обществу) и государству. Его моральная максима «чем хуже тем лучше» стала лозунгом всех революционеров до 1917 года, без нее революция вообще вряд ли бы стала возможна- и одновременно с этим нечаевщина стала первоисточником неисчислимых бедствий и страданий, пережитых Россией и русскими в двадцатом веке. Более того – именно из-за нечаевщины, глубоко проникшей в сознание людей – у нас так и не сложилось культуры ответственного компромисса в политике, и то и дело появляются политики, для которых чем хуже – тем лучше.

Вот, кое-что из Катехизиса

Отношение революционера к самому себе

§ 1. Революционер – человек обречённый. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Всё в нём поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.

§ 2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нём, то для того только, чтоб его вернее разрушить.

§ 3. Революционер презирает всякое доктринёрство и отказался от мирной науки, предоставляя её будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна – наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

§ 4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него всё, что способствует торжеству революции.

Безнравственно и преступно всё, что мешает ему.

§ 5. Революционер – человек обречённый. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.

§ 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нём единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками всё, что мешает ея достижению.

§ 7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нём обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчётом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.

Отношение революционера к товарищам по революции

§ 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционерным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.

§ 9. О солидарности революционеров и говорить нечего. В ней вся сила революционного дела. Товарищи-революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти, должны, по возможности, обсуждать все крупные дела вместе и решать их единодушно. В исполнении таким образом решённого плана, каждый должен рассчитывать, по возможности, на себя. В выполнении ряда разрушительных действий каждый должен делать сам и прибегать к совету и помощи товарищей только тогда, когда это для успеха необходимо.

§ 10. У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвящённых. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит, как на капитал, обречённый на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвящённых, распоряжаться не может.

§ 11. Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем – с одной стороны, а с другой – трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить.

Отношение революционера к обществу

§ 13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живёт в нём только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором – всё и все должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нём родственные, дружеские или любовные отношения; он не революционер, если они могут остановить его руку.

§ 14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду, во все высшия и средния <сословия>, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократский, военный, в литературу, в третье отделение и даже в зимний дворец.

§ 15. Всё это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория – неотлагаемо осуждённых на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осуждённых по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих.

§ 16. При составлении такого списка и для установления вышереченаго порядка должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой им в товариществе или в народе.

Это злодейство и эта ненависть могут быть даже отчасти и кремего (?) полезными, способствуя к возбуждению народного бунта. Должно руководствоваться мерою пользы, которая должна произойти от его смерти для революционного дела. Итак, прежде всего должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации, и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство и, лишив его умных и энергических деятелей, потрясти его силу.

§ 17. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.

§ 18. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями; опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Их власть, влияние, связи, богатство и сила сделаются таким образом неистощимой сокровищницею и сильною помощью для разных революционных предприятий.

§ 19. Четвёртая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их до нельзя, так чтоб возврат был для них невозможен, и их руками и мутить государство.

§ 20. Пятая категория – доктринёры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге.

Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперёд, в практичные головоломныя заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.

§ 21. Шестая и важная категория – женщины, которых должно разделить на три главных разряда.

Одне – пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьею и четвёртою категориею мужчин.

Другия – горячия, преданныя, способныя, но не наши, потому что не доработались ещё до настоящего безфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории.

Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвящённыя и принявшия всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно.

Здесь я отмечу – нечаевщина предоставляет еще одно невиданное до той поры зло – деление людей на категории даже внутри организации борцов за свободу и моральную санкцию на циничное использование людьми высшей категории всех остальных.

Насчет этого… помните лозунги французской революции – Свобода, Равенство, Братство. Я ничуть не сомневаюсь, что в революционной практике все идет далеко не так как в лозунгах. Но Нечаев идет намного дальше – он безнравственность возводит в норму и изначально говорит, что никакого равенства и братства тут ждать не стоит – тут есть только ложь, цинизм и манипуляции во имя неких великих идей. Это гнилой фундамент, на котором предполагается строить сверкающее здание народной свободы.

И что самое интересное – молодежь зачарованно читает это, соглашается, идет за это на смерть, в тюрьмы. Нечаева совершенно точно читал и усваивал Сталин, причем ему больше всего понравилось как раз то место, где люди делятся на категории и одна помыкает другой.

Ужас.

Отношение товарищества к народу

§ 22. У товарищества ведь <нет> другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но, убеждённые в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путём всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.

§ 23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образу – движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низложением одной политической формы для замещения её другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России.

§ 24. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация без сомнения вырабатывается из народного движения и жизни. Но это – дело будущих поколений. Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

§ 25. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени основания московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством: против дворянства, против чиновничества, против попов, против гилдейского мира и против кулака мироеда. Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.

§ 26. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу – вот вся наша организация, конспирация, задача.

…

Как вы видите, перед нами полноценное объявление войны, причем войны не на жизнь, а на смерть. Понимая это и понимая тот факт, что сам Сталин вышел из этой среды, знал эту среду, когда-то принимал эти лозунги, а теперь оказался во главе государства, мы можем понять, почему Сталин с такой методичной, нерассуждающей жестокостью уничтожал своих революционных товарищей. С одной стороны он и сам был таким – а учение Нечаева говорило о том, что революционер должен в любую минуту быть готов к смерти. С другой стороны Сталин цинично рассуждал, что раз революция сделана, революционеры больше не нужны и значит, их можно и нужно уничтожить. Что он и сделал. Но дело не в этом.

Дело в том, что подобные «катехизисы» базировались на одной мысли – что этот мир можно и нужно быстро изменить одним волевым усилием. Вот эта концепция «изменить мир усилием воли», ее принятие – и стала мотором революции. Если бы эти люди не верили, что возможно построить некий новый мир, свободный от грехов мира старого, причем построить быстро, в пределах одного поколения – только надо разрушить и уничтожить мир старый, мешающий построению нового – ничего бы не было, никакой революции. Никто бы не пошел в террор и на виселицу, если бы знал что это невозможно.

Другой вопрос, что люди, которые знали что это невозможно были – правда не у нас. Я хочу поговорить о Томасе Вудро Вильсоне, 28-м президенте США, мыслителе, политологе и политике.

Всем Вильсон известен по его четырнадцати пунктам и его внешней политике, направленной сначала на то чтобы положить конец Первой мировой войне, а потом и на создание послевоенной европейской архитектуры. Но он был известен далеко не только этим. Сын и внук протестантских пасторов – он имел собственный взгляд на политику и политологию. И реализовывал его – во внутренней политике Вильсон стал одним из самых успешных и выдающихся реформаторов США, он искал и находил решения по более справедливому распределению, дабы избежать революции.

Главное было то, что он не верил в это могучее усилие и в возможность переделать мир за счет него…

Вильсон полагал, что общество, равно как и экономика, капитализм – складываются из десятков и сотен тысяч единичных связей между отдельными личностями, ни одна из которых не создана искусственно. Из этого вытекают два следствия. Первое – нельзя считать, что все зло в этом мире проистекает от одного лица, субъекта, политического учреждения или власти в целом (этого мы не поняли и до сих пор) и соответственно, ликвидацией этого – зло не победить. Второе – ничего нельзя изменить одним могучим волевым усилием – изменения приходят только путем долгих и терпеливых действий.

В записях своего цикла лекций «Природа государства и его отношение к прогрессу» 1894 года Уилсон изложил свое политическое кредо. Эти лекции начинаются со слов: «Государство – это народ, независимо организованный в соответствии с законом на определенной территории». Таким образом, государство начинается с «народа». Вильсон определил «закон» как общую волю народа, исходящую от церкви и религии наряду с другими факторами. Индивид был необходим для функционирования государства, но государство делало этого индивида чем-то большим. Вильсон описывал само государство в религиозной терминологии как «вечное, естественное воплощение и выражение более высокой жизни, чем личность». Прогресс по Вильсону представлялся как борьба (самодисциплина), религия и образование. Взаимодействие между людьми в рамках государственного проекта во имя высшей цели способствовало прогрессу. Хотя это взаимодействие могло быть непредсказуемым, оно не должно было быть хаотичным, поскольку «свобода достигается только там, где существует наилучший порядок». Прогресс государства Вильсону виделся как гегелевский тип постоянного, плавного поступательного движения по воле самого Бога.

В еще более ранней неопубликованной статье, которую он написал в возрасте 23 лет, Вильсон говорил о святом Граале русского общества – о Французской революции. Вильсон признавал благородные цели Французской революции, но в то же время он утверждал, что ее лидеры препятствовали достижению этих целей. И он утверждал, что французское общество будут постигать неудачи до тех пор, пока французы не избавятся от своей тенденции к централизованному управлению. Франция в таком состоянии будет колебаться между деспотизмом и хаосом, потому что люди, составлявшие французское общество, были неспособны к умеренным конституционным действиям. «Французский ум, кажется, движется под прямым углом к закону и параллельно со всеми опасными крайностями». В еще одной лекции, Вильсон утверждал, что неудачи французского правительства была вызвана ошибкой в сознании отдельного французского гражданина, его неспособностью осознать, что государство должно быть слугой личности, а не наоборот: «Таким образом, даже воображение самых обнадеживающих реформаторов было порабощено пагубным представлением о функциях государства. Признать в правительстве только агента или инструмент управляемых было бы для них столь же невозможно, как стереть всю прошлую историю Франции. Для них государство и было нацией». Вильсон считал, что большая часть социальных проблем во Франции была вызвана ролью церкви. Это заставило французов слишком высоко относиться к коллективу и слишком пренебрежительно – к личности. Эта неспособность выстроить правильную шкалу приоритетов между обществом и индивидуумом привела к возникновению общества, которое колебалось между насильственной революцией и пассивностью перед лицом тирании.

Сейчас, в двадцать первом веке – практически никто в России не знает и не читал Вильсона, как его не читали ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веках. Нет даже нормального сборника его трудов на русском. Проблема в том, что хотя он, во всем вышеизложенном и не думал о России – но все что он написал, зловеще знакомо. Определение «общества, которое колебалось между насильственной революцией и пассивностью перед лицом тирании» это определение и нашего общества, в том числе сегодняшнего общества.

Если мы будем разбирать мысли и деяния всех наших революционеров 19 и 20 века – то мы увидим одну их общую черту. Все они боролись против царского абсолютизма – но по факту никто не собирался от этого абсолютизма отказываться. Русские революционеры в своих организационных построениях – выказывали крайнюю степень несвободы, которая подчас перехлестывала даже за рамки их французских учителей. Никто из них не сомневался, что общество надо менять и менять быстро, а раз это надо делать – то такие изменения возможны лишь насильственным путем. Все они боролись против свободы, так как опасались и не без оснований, что люди получив определенные свободы, перестанут быть заинтересованными в революции. Кроме того, все они намеревались разрушить церковь как стабилизирующий и объединяющий социальный институт, так как и он мешал делать революцию. Кроме того, они совершенно не оценили те возможности, какие давало местное самоуправление и были против любых частичных уступок и постепенного движения – так как и это по их мнению мешало делать революцию. Революция из средства превратилась во всепоглощающую цель, причем цель эта был деструктивна. Разрушить весь существующий мир до основания.

Равно как русские революционеры – пренебрегали личностью. Пренебрежение к личности выглядывает из каждого уголка нечаевского катехизиса, оно сквозит в Капитале Маркса, очарованного движением и действием больших масс (классов). Проблема в том, что солидарные действия больших масс возможны лишь на коротких исторических отрезках и в экстремальных обстоятельствах. Как только раж революции проходит – остаются те же миллионы маленьких людей, которые строят миллионы маленьких связей, и они не знают и не хотят знать, что они вообще-то – класс и должны действовать в соответствии с классовыми, а не личными интересами.

Проблема была в том, о чем предупреждал Вильсон. Разрушенное, вошедшее в состояние хаоса общество не было способно построить сколь-либо приемлемое демократическое общество, в котором у людей были бы права. Оно способно только колебаться от одного экстремума до другого. От хаоса – к тирании и обратно. Вот, Сталин и воспользовался запросом на «наведение порядка», который представлял собой ни больше, ни меньше – завуалированный призыв к тирании и кровавой расправе над теми революционными пассионариями, которые принесли стране и ее народу очень много зла. Сталин понял, уловил этот запрос народа и выполнил оба «народных наказа». Построил тиранию и заставил революционеров отвечать за содеянное. По высшей мере – пуля в затылок.

И виноваты в этом сами революционеры. Они сами построили страну, в которой для них был уготован расстрельный подвал.

И это было уже не первое поколение пассионариев, которое Россия отправила на виселицу, в Сибирь, в подвал…