Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети

Глава I

I

Кажется, никогда еще унылый ноябрь в Петрограде не был столь полон мрачных предчувствий, как осенью 1914. Нагие деревья, с которых ветер бесстыдно сорвал остатки роскошных золотых нарядов, не успели укутаться в пушистые белые шубы и стыдливо сникли в своих печальных думах. Низкое небо цвета самой безысходности тяжело свисало над серым городом. Еще немного, и оно могло бы упасть на промозглую землю всей своей массой тоски и обреченности.

Как же быстро все меняется в России. Вот еще полтора месяца назад петроградцы были полны оптимизма и верили в скорую победу, а теперь, подпитываемые отсутствием новостей о военных операциях, предались фатальному унынию. Везде только и говорили об огромных потерях, хотя еще не было опубликовано никаких официальных данных. Если в начале войны, позабыв распри, все слои населения объединились в желании сражаться и победить врага, всего несколько месяцев спустя тут и там стали слышны голоса о ненужности войны, которая принесет только горе и смерть.

В такой город, полный тревог и дурных предзнаменований, вернулся Григорий Григорьевич после венчания с Верой Федоровной. Настроение его было еще менее радужным, чем царящая в столице атмосфера. Мало того, что из-за самоубийства бывшей супруги Елисеев был лишен чувства умиротворения, которого он был вправе ожидать от выстраданного признания отношений с любимой женщиной законными, но что больше тревожило и раздражало его, это что Марии Андреевне все же удалось напоследок поселить в нем чувство вины, как он этому не противился.

Разве виновен он был в том, что разлюбил Машу? Ведь это произошло неумышленно, само собой, и, как он себе мыслил, не без вины бывшей супруги. Не мог он более терпеть ее сумасбродства и непослушания. Как смела она настроить сыновей против него? Как могла оставить семейное дело без преемника? Это все была ее заслуга! И то, как безобразно теперь вели себя дети, делая оскорбительные заявления об отказе от отца и дворянства, это все тоже благодаря покойнице. Даже умерла она исключительно назло ему, своему мужу! А что он? Разве не имел он права снова стать счастливым? Разве не заслужил он спокойствия и уюта за весь свой каторжный труд на благо семьи? Неужели ему, измученному непониманием и неуважением самых близких людей, отказано в капле сочувствия?

Ежедневно он вел этот внутренний диалог, пытаясь убедить себя в невиновности в смерти Маши. Каждое утро в те доли секунды, пока еще сознание вырывалось из объятий Морфея, брезжила надежда, что все это просто страшный сон – сейчас он проснется, и несносная Мария Андреевна все еще будет жива, и в конце концов смирится с его женитьбой на Вере Федоровне, а натянутые отношения с сыновьями еще не будут разорваны окончательно. Но пробуждение встречало его осознанием трагичной реальности и меланхоличным пейзажем за окном.

Вера Федоровна, понимая терзания мужа, как могла, старалась облегчить его состояние. Проснувшись раньше, приносила ему в постель чашку только что сваренного кофе. Ее улыбка, нежная забота и восхитительно-бодрящий аромат кофе помогали Грише не сорваться в безнадежную депрессию, которая у мужчин бывает опасна особым осложнением – затяжным запоем.

Была еще одна причина для беспокойства. Со дня смерти матери Мариэтта рыдала в своей комнате, не желая выходить. Вере Федоровне с трудом удавалось уговорить ее немного поесть, но Григорий Григорьевич, памятуя о наследственности дочери, был встревожен не на шутку.

– Не надо было продавать особняк в Париже. Хорошее было местечко Нейи-сюр-Сен. Я распорядился купить новый дом там же или в предместье, – задумчиво глядя на лысые, словно после тифа, деревья под окном сообщил он за завтраком. – Как только закончится война, поедем туда. Нам всем необходимо развеяться.

– Гриша, посмотри, как прекрасно выглядит Государыня, – Вера Федоровна будто не слышала супруга. Она показала ему газету с фотографией императрицы, облаченной в форму медсестры. – Давно у нее не было такого здорового вида.

– Похоже, ощущение собственной нужности идет ей на пользу. Благие дела – самое настоящее лекарство от всякой хвори и яда придворного лицемерия, которого сейчас предостаточно в Царском Селе, – подхватил Григорий.

– А что если я Мариэтту возьму с собой в больницу? Возможно, это ее немного отвлечет. Если только ты не возражаешь.

Гриша взял руку жены и прижал к своим губам. Он в очередной раз мысленно восхитился нежностью кожи супруги, сквозь белизну которой видны были голубые ниточки вен. Но более всего его пленяло то, что обладательница таких тонких запястий и изящных длинных пальцев была еще и мудрой женщиной.

– Госпожа Елисеева, говорил ли Вам кто-то, что Вы – гений? – впервые за долгое время Григорий заулыбался. – Это замечательная мысль! Однако все же проследи, чтобы она там не слишком увлеклась всей этой медициной. Не хватало нам еще одного Гиппократа в семье.

– Про Гулю ничего не слышно?

– Нет. Никаких новостей. Дурных в том числе, что уже неплохо в наше время.

II

Про Гулю ничего не знали и братья. Его жена, Верочка, которая все еще жила с дочерью в доме на Песочной набережной с семьей Сергея и другими братьями, страшно переживала из-за отсутствия вестей. Петя, служивший при штабе и вырвавшийся в Петроград с поручением, пообещал выяснить, где точно расположен госпиталь Гули и даже, если получится, съездить повидать его. Отсутствие писем он объяснял постоянным перемещением армейских частей.

Даже за всей суетой устройства быта после похорон матери и нагрузкой на работе, Сергей не оставил идею забрать Мариэтту из отцовского дома. Чтобы воплотить задуманное, он отправился к своей тетке по материнской линии, Анне Андреевне Шмеман. Хоть матушка после замужества с Григорием Григорьевичем более всего общалась со старшим братом, поскольку у них с Елисеевым было общее пивоваренное предприятие, Серж был уверен, что найдет понимание у Дурдинской родни, которая была в шоке от поведения Григория и самоубийства Маши.

Анна Андреевна была рада неожиданному визиту племянника. Она отметила про себя, насколько повзрослел и исхудал Сергей. Неожиданно со впалыми щеками, выпирающим римским носом – наследием матери, в пенсне, над которым разлетались густые черные брови, он стал типажом напоминать Якова Свердлова. Ничего общего с отцом, словно даже внешне он пытался сторониться родителя.

После очередных слов соболезнования и расспросов о братьях, жене, непутевом отце и его новой супруге тетушка готова была выслушать, с чем к ней явился Сергей.

– Я ведь пришел просить об услуге, Анна Андреевна!

– Все что угодно! Мы же родственники, ты всегда можешь вот так запросто обращаться!

– Буду откровенен с вами – меня тревожит, что моя младшая сестра живет с этим старым распутником. Я не могу быть уверен, что в том доме она получит должное воспитание.

– Ты прав! Поведение отца может оставить пятно и на ее репутации. А у девочки еще вся жизнь впереди, ей замуж выходить…

– Именно! Поэтому я планирую ее оттуда забрать!

– Да, но как? Он же ее отец и опекун по закону.

– Я узнавал. Можно оформить еще одно опекунство, со стороны семьи Дурдиных. Я бы сделал его на себя, но меня могут посчитать недостаточно подходящей кандидатурой. Вы, не переживайте, Мариэтта будет жить с нами. Я устроился еще переводчиком в Министерство иностранных дел, она ни в чем не будет нуждаться.

– Право, Серж, меня совершенно это не беспокоит. Уж не обеднеем из-за одной девочки. Но на кого же ты хочешь оформить опекунство?

– На Вашего супруга…

– Ах, на Николая Эдуардовича… – тетушка явно не ожидала такого поворота. Это означало пойти на открытый конфликт с Григорием, чье могущество она не могла скинуть со счетов. Согласие на предложенную племянником авантюру могло иметь самые серьезные последствия. Однако Анна Андреевна считала это дело правым и готова была ввязаться в драку. Под стать своей покойной сестре она была не из робкого десятка.

– Да, он – уважаемый человек, член Государственного совета, и у него так просто Мариэтту не отобрать… – попытался объяснить свое предложение Сергей.

– А что же Александр Григорьевич?

– Я к нему не обращался. Мне кажется, дяде с лихвой хватило тяжбы по поводу денег на обучение. Боюсь,второй суд добьет старика. Кроме того, тут нужен кто-то со стороны матери. Это гарантирует симпатии присяжных, если до этого дойдет дело.

– Пожалуй. Как ты понимаешь, я не могу тебе дать ответ за Николая Эдуардовича. Он должен решить сам. Но я с ним это непременно обсужу. А Мариэтточка что думает?

– Она просто мечтает об этом, – слукавил Сергей. Это не было наглой ложью, потому что он искренне верил, что сестра будет в восторге от его плана, просто он еще не успел сообщить ей о нем.

С этим были некоторые сложности. Девочка всегда была под присмотром бонны и из дома выходила в сопровождении дюжих слуг. Встретиться с ней наедине было решительно невозможно.

III

Вечером за обедом братья обсуждали план похищения Мариэтты. Это была излюбленная тема в последнее время, которая их объединяла и добавляла перчинки в серые будни. Никогда ранее вызов отцу не претворялся в реальные действия. Молодые люди ощущали себя героями захватывающего приключенческого романа.

В тот промозглый вечер на фоне двух активных братьев, Николай казался несколько рассеянным. Предложений не вносил, отвечал невпопад. У него из головы не шла девушка, с которой он недавно познакомился на одной из открытых лекций, где он делал доклад по работе Карла Маркса. Автор «Капитала» пользовался завидной популярностью в те годы, на что и был расчет. Это был верный способ снискать популярность. У студента тут же появились поклонницы, словно он не будущий юрист, а миниатюрная версия Шаляпина или Чехова. Хотя, справедливости ради, некоторые успешные юристы в то время собирали целые залы на громких судебных слушаниях и были знамениты не менее артистов. Юные Колины фанатки были в большинстве своем экзальтированные институтки, кроме той единственной, необыкновенной девушки – Кати Абрагам. Если уж совсем откровенно, то Николая гораздо больше занимал вопрос, как набраться смелости и пригласить ее в синематеку, чем как выкрасть сестру у отца.

Пока молодые люди фонтанировали безумными идеями, Манефа укладывала Тасю спать, а обе Веры, кутаясь в шали, тихонько обсуждали бытовые вопросы. Это была не их битва. Хоть жена Сергея и любила Мариэтту, которую в свое время учила французскому языку, она не считала себя вправе решать, с кем девочке жить. Однако Серж имел на этот счет другое мнение.

– Я знаю, как нам установить связь с Мариэттой! – воскликнул он. – Вера, ты же была вхожа в дом! Ты запросто можешь прийти навестить свою бывшую ученицу!

– Ты думаешь, Григорий Григорьевич ничего о нас не знает?

– Это непринципиально. Главное, дал ли он распоряжение тебя не пускать…

– И как ты планируешь это выяснить?

– Боюсь, никакого другого пути кроме эмпирического, нет. Тебе придется пойти туда и попробовать встретиться с ней.

Вере, которая ждала ребенка, совершенно не понравилась эта затея. Она очень живо представила себе, как ее прилюдно вышвыривают из дома Елисеевых.

– Да к чему все эти сложности? – Шура был еще слишком молод, чтобы быть большим поклонником дипломатии. – Я думаю, нужно просто забрать ее, когда она выйдет из дома. Я организую мотор и группу крепких студентов на случай, если ее «надсмотрщики» окажут сопротивление!

– Ты хочешь, чтобы нас обвинили в похищении? Коля, ну скажи хоть ты ему! А про сестру ты подумал? Ты представляешь, как она перепугается, если мы ее не предупредим? Нет, нужно дождаться, чтобы отца и его дамочки не было в городе. Слуги не посмеют вести себя с Верой дерзко без его приказа, – Сергей уже все решил.

Вера подумала про себя, что в ту минуту он был невероятно похож на свекра, сам того не осознавая. Она встретилась глазами с женой Гули и поняла, что та прочла ее мысли. Той тоже порой казалось, что Григорий Григорьевич младший в каких-то моментах – копия своего отца. Не забавно ли, что у Елисеева и двух его старших сыновей, считавших себя полной его противоположностью, любимых женщин звали Верами? Словно не существовало в мире иных имен.

Николай тоже об этом подумал и с большим удовлетворением отметил про себя, что не пошел по стопам отца и братьев: имя девушки, которая нравится ему, – Екатерина.

***

Не прошло и месяца, как Григорий Григорьевич отправился в Москву по делам своего магазина. Вера Федоровна его сопровождала. Зрелые молодожены старались не разлучаться надолго, как будто боясь упустить хоть одно мгновение из той совместной жизни, что им была отпущена.

Выбрав подходящий момент, Вера Эйхе появилась на пороге дома Елисеевых. Ее беспрепятственно пустили к Мариэтте, которая едва увидев свою бывшую учительницу французского, бросилась ей на грудь.

– Почему ты так долго не приходила? – разрыдалась девочка.

Мариэтта проводила гостью в свою комнату показать ее новую отделку – настоящий будуар маленькой принцессы. Григорий Григорьевич делал все в меру сил и возможностей своей фантазии, чтобы отвлечь четырнадцатилетнюю дочь от грустных мыслей. Стены и мебель были обтянуты натуральным шелком цвета пыльной розы. Над кроватью с резным изголовьем спускался очаровательный балдахин из этой же ткани. На кушетке с изящными изогнутыми ножками сидела необыкновенной красоты фарфоровая кукла, которая была невероятно похожа на хозяйку. Вера почему-то подумала, что Тася была бы в восторге, если б ее увидела. А уж если б ей дали с ней поиграть, не было бы счастливее ребенка в этом мире.

Целый час старшая подруга слушала о горестях бывшей ученицы, не имея возможности вставить ни слова. Затем был новый град слез, когда Мариэтта узнала, что пропустила свадьбу Сергея и Веры. Лишь тот факт, что бракосочетание состоялось через три недели после смерти мамы и прошло без торжеств, заставил ее забыть обиду. Новость о том, что она скоро опять станет тетей и вовсе настроила ее на мажорный лад. Тасю она почти не видела, но сам факт, что она стала тетей в девять лет, льстил ей. Ей хотелось считать себя взрослой, и наличие племянников давало ей это ощущение.

– Ты могла бы помогать мне с малышом, – Вера решила, что это удачный переход к делу, по которому она пришла.

– Да, с удовольствием! А разве у тебя не будет няни?

– Как же, будет – Манефа. Ты ее не помнишь? Она даже тебя нянчила немного.

– Помню, – не очень уверенно подтвердила Мариэтта. Последний раз она видела старушку несколько лет назад и ее черты почти стерлись из детской памяти.

– Но я думаю, маме все равно нужно быть как можно ближе к малышу… – Вера осеклась, осознав, что может сделать больно девочке, у которой совсем недавно не стало матери. Она попыталась сформулировать предложение, ради которого пришла, но получилось довольно коряво. – Семье всегда лучше держаться вместе. Знаешь, мы были бы очень рады, если б ты жила с нами.

– С тобой и с Сережей?

– И с Верочкой, и с Тасей, и с Колей, и с Шурой… Только Гуля с Петей пока на фронте.

– А папа?

– У него есть Вера Федоровна.

– Не знаю… – Мариэтта засомневалась. – Как же я его оставлю? Это жутко его ранит.

Чем больше девочка думала об этом, тем больше она сомневалась.

– Нет, я так не могу… Он ведь безумно страдает, хоть делает вид, что это не так.

Вера не хотела слишком давить на нее. Они договорились, что Мариэтта спокойно все обдумает и не расскажет о визите Сережиной жены отцу. Иначе старшую подругу больше к ней не пустят.

Когда супруга передала суть разговора Сергею, тот был обескуражен. Такой реакции от сестры он никак не ожидал. Но шок продолжался недолго. Молодой человек очень скоро объяснил себе поведение Мариэтты влиянием отца и еще больше утвердился во мнении, что сестру непременно нужно забирать.

IV

Вскоре из штаба Западного фронта снова приехал Петя. Он привез письма от Гули. Доложил, что тот жив и здоров, хоть и заметно вымотан. Верочка прослезилась от счастья и ушла читать послание к себе в комнату. Братьям предназначалось общее письмо. Гуля очень мало писал о себе, больше спрашивал о том, как они живут. Просил заботиться о супруге с дочкой.

Несколько дней Вера не выпускала письмо мужа из рук. Время от времени она подносила его к губам, как будто хотела вдохнуть запах или поцеловать то, к чему еще недавно прикасался Гуля.

– Петя, как тебе служится? Страшно там? – спросил за обедом брата Шура.

– Да делать пока особо нечего… Какие-то обязанности есть, конечно, но большей частью балбесничаем. Вечерами играем в карты, пьем шампанское. Возможно, все изменится, зависит от ситуации на фронте…

– Лодыри, как есть лодыри! Не секли вас в отрочестве, от усердия да стыда-то теперича и не хватат, – завела свою скрипучую пластинку Манефа.

– Я надеюсь, ты знаешь меру, – строго заметил Сергей. Ему тоже не нравилось, что Петя, в отличие от старшего брата, который ежедневно спасал раненых, стал при штабе превращаться во франта и мота, – Куда только смотрят ваши командиры?

– О, они кутят похлеще нашего! Видел бы ты размах великого князя Бориса Владимировича в Варшаве! – весело поделился Петя. Немного снизив громкость, он поведал. – Говорят, главнокомандующий его на дух не переносит.

– Да все они там друг друга ненавидят. Пожирают друг друга, как слизни на одном капустном листе, – Серж не питал симпатий к членам императорской семьи.

Обе Веры поморщились.

– От нечестивцы! – фоном ворчала нянька. Нужно отметить, осуждение старушки не знало классовых границ и равномерно распределялось по всем сословиям.

– Солдаты погибают, а они куражатся на их костях! Если б у них была хоть капля совести, они бы прекратили эту войну немедленно! – возмутился Саша.

– Шура, ты бы был поосторожнее со своими высказываниями! Чего доброго, сочтут тебя большевиком… или того лучше – шпионом, – в отсутствии Гули, Сергей чувствовал себя старшим в семье и ответственным за всех братьев.

***

На следующий день с поручением командования Петя отправился в Москву. Освободившись вечером, он пошел пообедать в ресторан, гремевший своими страстными цыганскими исполнителями. Какова же была его радость, когда совершенно неожиданно он встретил там Митю. Красавец имел потрепанный и нетрезвый вид, но молодого родственника узнал и с восторгом бросился ему навстречу. Он расспросил юношу о всех братьях и перешел к рассказу о себе.

– О, у меня все прекрасно! Исключительно! Ко мне тут поступило одно совершенно секретное предложение… Обещай, что это только между нами! Один человек, не могу назвать его имени, занимается разработкой аппаратов для метания горючей жидкости на дальние расстояния. Инвестиции окупятся с лихвой, как только будет получен заказ для армии. А дело, практически, решенное… в этом изобретении заинтересованы очень, очень высокие люди…

– Просто Троя какая-то, – захохотал Петя, – будем немцев горячей смолой поливать?

– Напрасно ты так, Петр! Некоторым членам императорской семьи эта идея не кажется такой смешной… – обиделся Митя.

– Позволь мне угадать – великому князю Сергею Михайловичу и его даме сердца? Как выяснилось, мадам Кшесинская не только в фуэте разбирается, – веселился юноша, не замечая, как сильно задевает родственника.

– Ошибаешься, друг мой, они здесь ни при чем. Впрочем, забудем об этом… С отцом давно не виделся?

– Давно. Мы не общаемся после… после мамы…

Митя намеренно сменил тему. Ему вспомнился давний разговор с Григорием Григорьевичем, когда Митя делился с ним мыслями завозить из Америки жевательную резину. Тогда Гриша так же смеялся. Яблоко от яблони… Возможно, в тот раз опытный купец и оказался прав, но теперь Митя верил, что все получится. Ему не хотелось, чтоб над его деловыми планами глумились снова.

Через пару часов Петя засобирался в гостиницу. Не успел он отойти от ресторана, как Митя догнал его, на ходу застегивая пальто. Он уговорил молодого человека сыграть пару партиек в карты. Заядлый игрок прекрасно знал все злачные заведения Москвы.

В тот вечер Пете везло. Он вышел из-за стола с небольшим выигрышем. А вот Митя проигрался в пух и прах. Петру пришлось отвезти неудачливого картежника в гостиницу и оставить немного денег, чтобы тот смог на следующий день уехать домой. Молодой офицер боялся даже представить, какую выволочку родственнику устроит Глафира.

Когда он выходил из номера, пьяный Митя, который, казалось уже заснул, вдруг выдал:

– Ты не осуждай отца. Он этого не хотел… Когда-нибудь ты поймешь…. – и захрапел.

V

Митя приехал домой в дурном расположении духа. Голова трещала. Каждый звук отдавался острой болью в мозгу, как будто кто-то сидел внутри черепной коробки и стучал палочками по серому веществу, как по ксилофону. Невыносимо звонкое стаккато в голове! Ему даже не хотелось думать о вчерашнем проигрыше. Почему он не мог остановиться? Зачем он вообще потащился играть? Лучше б сидел в Яре и слушал цыган.

Глаша за все годы совместной жизни так и не научилась выражать эмоции. Все, на что она была способна, это с молчаливым укором подать супругу обед. Митю это бесило. Лучше бы она устроила истерику, высказала все ему, но нет, от нее невозможно ничего дождаться, кроме холода. Это не женщина, а надменная ледяная глыба! В глаза не смотрела, значит обижена. Митя решил тоже молчать. Да и что тут скажешь? Хвастаться нечем. На самом деле дела обстояли далеко не так радужно, как он рассказывал Петру. Он спускал на игры и женщин безумные деньги. В бизнесе дела шли ни шатко, ни валко. Еще пара таких неудачных месяцев и ему пришлось бы признать себя банкротом. Необходимо было срочно что-то придумывать. Поэтому ему, как воздух, нужно было участие в заказе для армии метательных аппаратов, даже, несмотря на немного подозрительную личность изобретателя. Но Митя успокаивал себя, что все ученые выглядят странными. Это нормально и не должно вызывать опасения. Человек, у которого связи в высочайших кругах, не может оказаться нечистым на руку.

Супруга сидела рядом. Перед ней стояла тарелка консоме, но она не ела, лишь беззвучно, ибо манерам она уже научилась, возила по дну ложкой. Митя залюбовался ее длинными пушистыми ресницами, которые прикрывали опущенные глаза. Красота Глафиры имела необъяснимую, мистическую власть над ним. Забыв о больной голове и раздражении, он положил свою ладонь на ее руку. Если бы только она взглянула на него, Митя сразу успокоился бы и, вероятно, даже не пил бы несколько месяцев. Но жена свою руку убрала, так и не удостоив его взгляда. Мужчина снова завелся. Он со звоном швырнул ложку в тарелку, забрызгав и платье, и лицо супруги бульоном, и ушел в свою комнату. Аппетит у него пропал совершенно. Глаша вытерла лицо салфеткой, встала и удалилась к себе. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Одному Богу было известно, что творилось в ее душе.

Пока у одних бизнес и семья трещали по швам, у других, напротив, роман стремительно развивался. Николай решился и пригласил Катю в синематеку, потом гулять в парк, затем на оригинальную лекцию о современной поэзии. Девушка с удовольствием принимала ухаживания. Коля был воодушевлен. Очевидно, что он ей тоже был небезразличен. Они стали неразлучны. Казалось, что встречаются они не три недели, а три года.

Студент старался реже бывать дома. Возня вокруг так называемого «похищения» сестры отвлекала его от мыслей о Кате, и сама затея теперь казалась ему неважной и ненужной. Он как-то попытался поделиться своими чувствами с Сергеем, намекнул даже, что у него серьезные намерения, но брат от него лишь отмахнулся.

– Зачем так торопиться? Вы же только познакомились. Ты еще учишься, тем более, сейчас нам нужно сосредоточиться на решении вопроса с Мариэттой.

Опять Мариэтта. Коля промолчал, но решил, что поступит так, как посчитает нужным, а родственников поставит в известность, когда уже все будет сделано.

VI

С началом войны и увеличением количества раненых многие обеспеченные россияне и члены императорской семьи стали переоборудовать свои столичные дворцы и загородные резиденции под госпитали и лазареты. Нужны были не только койки и операционные, необходимы были руки, которые бы ухаживали за пострадавшими. Обычная домохозяйка не могла стать врачом, но она могла застилать постели и заботиться о чистоте палат и больных. Государыня Александра Федоровна с дочерями задавали тон, не гнушаясь грязной работы в госпиталях.

Елисеев исполнял обязанности попечителя Биржевой барачной больницы, которую тоже подготовили для приема раненых. Вера Федоровна помогала ему. Как и договорились с Григорием Григорьевичем, она стала периодически брать с собой Мариэтту. Естественно, девочку не заставляли убирать за больными. Она помогала им писать письма, читала прессу или книги. Белокурая барышня была настолько очаровательной, что при одном ее появлении суровые мужские сердца, заржавевшие на войне, таяли. У большинства из них остались дома дети, и Мариэтта напоминала о них. Несмотря на возраст, в ней не было присущей подросткам угловатости и резкости. Она стала настоящей любимицей и пациентов, и врачей.