Стучат каблуки, Алсу тащит меня к двери. Створка захлопывается, разделяя нас и место убийства. Я не уверена, что смогу остаться в театре одна, поэтому набрасываю куртку прямо на окровавленное платье. Все три квартала до нашего дома Алсу болтает:
– Тебе надо хорошенько выспаться! И, это, будь осторожнее, ведь актёры часто с ума сходят. Слышала о Нижинском? Невероятный талант, но шизофрения…
– Это не галлюцинация! – перебиваю я.
– Да ладно, ты сама видела, никого там не было. И, боже, кому нужно убивать Игоря? Актёр он хороший, верно. – Она достаёт из сумки ключи. – Но когда за это начали перерезать глотки?
Пока мы поднимаемся по лестнице, Алсу продолжает говорить и говорить:
– Ты слишком много думаешь о мёртвых и слишком часто их играешь. Тебе надо расслабиться. Хочешь, сходим вместе по магазинам?
– Посмотрим.
Останавливаюсь у своей двери. Квартира, которую снимает Алсу, – этажом выше. Не успеваю достать ключи, она перехватывает руку:
– Лана, ты точно в порядке? Посидеть с тобой?
– Нет, – мотаю головой.
Может, она права, и я перегрелась в тяжёлом платье под светом софитов. Или фальшивая кровь оказалась токсичной, вызвав галлюцинации. Но мир вокруг кажется реальным.
Она не могла вырваться со сцены, правда?
Пообещав Алсу, что всё будет нормально, закрываюсь в квартире. Избавляюсь от окровавленного платья и наконец снимаю грим. Стоит выспаться перед завтрашней репетицией, но, упав в кровать, я не могу сомкнуть глаз.
Как увлекательно тикают часы.
Как завораживающе стучит моё сердце.
Сколько интересных мыслей в голове.
Щёлкаю выключателем и тянусь за телефоном.
У меня, оказывается, есть номер Игоря. Нажимаю на «Вызов» и не меньше нескольких минут слушаю гудки. Спит ли он? Или не берёт трубку по другой причине?
Об этом я думаю, пока наконец не забываюсь сном.
На работу утром добираюсь одна: Алсу убежала на очередное прослушивание. Захватив капучино из кафе через дорогу, распахиваю дверь для сотрудников. Налево, налево, а потом направо.
Наш театр похож на лабиринт. Я работала в разных местах, но в таком – никогда. Ольга говорила, его построил лет пятьдесят назад один эксцентричный богач, любитель искусства. Он скорее хотел развлечься, чем создать место для работы. «А владельцу теперь плати за ремонт этого всего», – вздыхает она.
Наконец добираюсь до сцены. Проскальзываю в неприметную боковую дверь, поднимаю голову и – замираю на месте.
В первом ряду сидит Игорь с кружкой кофе в одной руке и томом Достоевского в другой. У нас происходит диалог, которого я не слышала ни в одной пьесе:
– Ты умер!
– Я не умер.
Пауза. Пытаюсь понять хоть что-то. И быстро, пока он не успел спохватиться, подхожу вплотную, тыкая Игоря пальцем в грудь.
Туда, где вчера была рана.
Ойкнув, он проливает кофе, роняет книгу, лезет в карман за платком. Помочь бы ему, но замираю, гадая, не сошла ли я с ума. Может, триста двадцать третий труп стал фатальным для психики?
– Теперь все подумают, я напился и пролил что-то на себя! А сегодня первая репетиция. Что я скажу Ольге?
– Что ты не умер, – выдаю я.
Не знаю, чего во мне больше: непонимания или облегчения, что Игорь жив. Что она осталась на сцене, где ей и место. Мне бы посидеть в тишине, успокоиться, но в зале появляется Ольга.
Сегодня мы начинаем разбирать новую пьесу. Алсу выходит из-за кулис, Петя чуть не опаздывает, но успевает в последнюю минуту. Ролей больше, чем постоянного состава, и Ольга смогла выбить у владельца средства ещё на одну актрису. Кажется, мы работали вместе – Надя? Наташа?
– Я Настя, – говорит она, опускаясь на соседний стул.
Почти угадала.
Ольга раздаёт копии пьесы, отпечатанные на старых черновиках. Я появляюсь в первом акте, чтобы быстренько умереть, а потом мелькаю в виде безмолвного призрака. Всё, как я люблю.
Обычно репетиции с чтением текста проходят гладко. Я откидываюсь на спинку стула, смотрю, как Петя перебирает листы, Игорь делает пометки, а Алсу качает головой в такт чтению. Слушаю голоса, которые на разные лады рассказывают историю, и иногда, очень редко, присоединяюсь к ним.
Моё дело – смерть.
Но не сегодня. Сегодня я смотрю на Игоря. Прикрываясь листами с пьесой, щипаю себя за бедро – не сплю ли? Я видела его мёртвое – мёртвое ли? – тело. Почему я не проверила пульс? Не прикоснулась к холодной руке?
– Лана, тут будет твой выход, – Ольга заглядывает в опустевшую кружку чая. – Давайте сделаем перерыв.
На лицах актёров тут же появляются новые эмоции, будто духи, которыми те были одержимы, покинули их. Алсу и Настя тянут на кухню, чтобы выпить кофе, но я качаю головой. С губ срывается оправдание о туалете.
Куда я, конечно, не иду.
Я крадусь к душевой по полутёмным коридорам театра. Для экономии свет сильно приглушён, погасшие лампочки редко меняют. Дверь, наверное, заперта, но я дёргаю за ручку, и она отворяется.
Внутри тоже темно, кафель поблёскивает в луче, падающем из двери. Петя бы точно сказал, что здесь водятся призраки. Но я не притворялась бы мёртвой несколько раз в неделю, если бы верила в потустороннюю чушь.
Поэтому я щёлкаю выключателем и иду к последней кабинке. Дёргаю за шторку, мотаю головой, избавляясь от образа окровавленного Игоря. Может, на полу остались пятна?
Дверь хлопает за спиной. Оборачиваюсь, вспоминая каждую пьесу про маньяков, каждое убийство в закрытой комнате. Кто это: вампир в самом белом гриме, который найдётся в гримёрке? Человек с бутафорским ножом?
Всего лишь уборщик.
Несколько секунд я разглядываю серую толстовку, ведро с водой и швабру в руке. Выглядит как реквизит – но в нашей постановке нет роли уборщика.
– Вы кто?
– Никто, – он с шумом опускает швабру в ведро. – То есть новый уборщик.
Не знала, что могу удивиться ещё сильнее.
