Сто лет
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он через некоторое время.
– Все бы хорошо, если б не ты!
– Я только хотел спросить у тебя совета…
– Я считаю, что ты негодяй! – выдохнула она над своим большим животом, скомкала в руке недошитую распашонку и уколола палец. Из пальца на маленький недошитый воротничок капнула кровь.
Арнольдус наклонился и схватил ее руку. Сунув ее палец себе в рот, он искоса смотрел на сестру. Она сжала губы и сердито дышала через нос, потом ответила ему холодным взглядом. В таком положении им были видны только глаза друг друга. Не будь Сара Сусанне так зла, она бы сейчас рассмеялась. Они были похожи на двух мелких палтусов, у которых глаза на одной стороне.
Наконец он вынул изо рта ее палец и проверил, перестала ли идти кровь. Но руку ее не отпустил.
– У тебя кровь и сладкая, и соленая, – кашлянув, сказал он и снова заговорил о своем деле. Сара Сусанне знала своего брата как облупленного. Она сдалась. Никто не мог устоять перед Арнольдусом. Вот и эта девушка не устояла.
– Что ты еще хочешь мне сказать? – холодно спросила она.
– Этот ребенок… Как думаешь, может, сестра Марен и ее Юхан согласятся взять его к себе на Хундхолмен? Они давно хотели ребенка, да вот как-то не получилось.
Несколько минут ей казалось, что Арнольдус хотел бы, чтобы она сама взяла этого ребенка. Но это было невозможно.
– Поговори с ними, – помолчав, сказала она.
– Я думал, не могла бы ты…
– Ты должен сам поговорить с ней! Тебе она тоже сестра! – воскликнула Сара Сусанне.
Он опять бросил взгляд на открытую дверь дома.
– Мы с Марен не очень ладим.
– Почему?
– Это долгая история. С самого детства… Ей всегда казалось, что родители ко мне относились лучше, чем к ней. Особенно мама после смерти отца.
– Наверное, она права. Мама долго признавала только тебя! – вырвалось у Сары Сусанне.
– Знаю, знаю…
– Ты мог бы поговорить с Марен и об этом.
– Не стоит все валить в одну кучу. У тебя с нею такие хорошие отношения.
Сара Сусанне глубоко вздохнула. Ребенок в ней возмущенно запротестовал.
– Неужели ты такой трус?
– Да! – признался он и провел рукой по лицу. Но взгляд у него был дерзкий. Как и проглянувшая улыбка.
* * *Фру Крог протестовала.
– Ты не должна подвергать себя такой опасности, ведь ты уже на сносях, – строго говорила она.
Однако Сара Сусанне стояла на своем: она хочет навестить сестру, живущую на Хундхолмене, пока Юханнес ушел на шхуне в Хельгеланд. Она не собиралась выходить из подчинения свекрови. Нет. Так или иначе, но та не уступила и заставила Эйлерта отправить с ней на лодке опытного парня. Спускаясь по тропинке к причалу и радуясь холодившему лицо ветру, она уже чувствовала себя свободной. Они вышли в море, Сара Сусанне сидела на носу лодки, как курица на яйцах. С закрытыми от солнца глазами она наслаждалась поездкой, несмотря на то что впереди ее ожидало нелегкое дело.
Марен, как всегда, хорошо приняла сестру. В доме пахло зеленым мылом и накрахмаленным бельем. Запах пищи изгонялся отсюда, стоило ему только появиться. У Марен не было места грязи. Люди говорили, что она вечно что-то стирает и убирает, потому что ей не надо заниматься детьми. А женщине необходимо иметь какое-то дело.
Сестры сидели одни в гостиной – изящные фарфоровые чашки, кофе, лепешки, смазанные маслом. Сара Сусанне продумала заранее каждое слово. Ничего лишнего. Не осуждая тех, о ком шла речь.
Марен отставила чашку и обхватила себя руками, словно хотела смахнуть пылинки. Однако ее округлившиеся глаза не отрывались от окна. Саре Сусанне сестра напомнила картинку с изображением сфинкса, которую она видела в одной книге.
Сестры не первый раз беседовали наедине. Именно Марен, а не мать, утешила Сару Сусанне и объяснила ей, что она совершенно здорова, когда к ней пришли месячные раньше, чем к сестре Хелене, которая была на год старше. Однако теперь, нося своего первого ребенка, Сара Сусанне словно обогнала и саму Марен.
– Почему же он сам не приехал ко мне с этой просьбой?
– Он думает, что ты не очень его жалуешь.
– Как можно жаловать человека, который обрюхатил девушку и теперь не собирается на ней жениться? Впрочем, наверное, этого следовало ожидать… хотя я об этом не задумывалась. Арнольдус всегда умел заставить маму, да и кого угодно, помогать ему. Теперь вот он использовал тебя. Он умеет заставить всех плясать под свою дудку.
– Ты права. Но сейчас речь идет не о нем, а о девушке и о ребенке, – напомнила Сара Сусанне.
Марен кивнула, но не спешила с ответом.
– Мне надо посоветоваться с Юханом, такое решение мы должны принять вместе. Взять ребенка, растить его в любви – это не шутка, – сказала она наконец. – Чужой ребенок, мы не знаем, каким он окажется.
– О своих детях мы тоже ничего не знаем.
– Ты права, – не слишком уверенно согласилась Марен.
– Подумай, тогда у нас с тобой появятся малыши почти в одно время. – Сара Сусанне даже разволновалась.
– Когда она ждет? – спросила Марен. Она все еще не выглядела убежденной.
– После Нового года. Они думают, в феврале… А я должна родить в ноябре!
Марен встала и подошла к окну, повернувшись к сестре спиной. Когда она обернулась, глаза у нее блестели, губы дрожали. Она никогда не казалась Саре Сусанне такой красивой. Ни мрачности, ни суровости, ни озабоченности. Как быстро все изменилось! Марен улыбалась, а по лицу у нее катились слезы, и она была ослепительно красива!
– Я напишу ему… Арнольдусу. Пришло ему время доказать всем, что он настоящий мужчина. Пусть привезет с собой эту бедную девушку. Я хочу поговорить с ними обоими.
* * *Девочку назвали не Элида, а Агнес. Сара Сусанне поняла, что так хочет Юханнес. Он не объяснил ей почему. Она могла бы спросить у него, но они оба замкнулись в себе. Она – со своей болью, новыми ощущениями и ребенком. И всеми женщинами, которые постоянно окружали ее, словно были ее неотъемлемой частью. Он – поглощенный внешним миром. Шхуной и морем. После рождения Агнес он открылся Саре Сусанне с новой стороны. Она даже не предполагала, что он может оказаться настолько подавленным. Молчаливым он был всегда, к этому все давно привыкли. Но теперь он больше не улыбался, сверкая белоснежными зубами, как обычно улыбался вместо того, чтобы говорить.
Его шхуна постоянно уходила то на юг, то на север. Сара Сусанне перестала спрашивать Юханнеса о цели его поездок. Со временем она сама все поняла. Он уезжал из дома при первой возможности, стыдясь, что не смог исполнить обещания, данного в письме, в котором предложил ей руку и сердце. Он до сих пор не купил Хавннес. Поэтому вечером, когда он в своем блокноте написал «Агнес», она только кивнула. Жизнь вдруг повернулась так, что имя стало лишь мелким уколом. Для девочки ничего не изменится от того, что имя ей выбрал отец.
Хуже было то, что у Сары Сусанне не осталось ничего личного, ни одной двери, которую она могла бы по желанию закрыть за собой, кроме двери в ее спальню. Казалось, на Офферсёе не хватает воздуха для этих трех женщин – фру Крог, Ханны и самой Сары Сусанне. В Бё, где она служила, она чувствовала себя гораздо свободнее. Нельзя сказать, чтобы здесь домашние к ней придирались, просто они обращались с нею как с ребенком, с которым можно не считаться. Сара Сусанне с трудом терпела их высокомерие. «Нет, Сара, у нас принято делать это иначе!»
Однажды, вскоре после рождения Агнес, Сара Сусанне разбирала в коридоре на втором этаже выстиранные вещи. Застав ее за этим занятием, фру Крог заметила, что для этого дела существуют служанки. Сара Сусанне вспылила.
– Когда захочу, тогда и буду разбирать пеленки моей дочери! – не подумав, возразила она.
Фру Крог уставилась на нее, как будто увидела привидение. Потом натянуто улыбнулась одним уголком губ, другой даже не дрогнул, словно был парализован.
– Ты меня неправильно поняла! Я хотела как лучше.
– Не надо делать мне замечания из-за таких пустяков. Подумаешь, пеленки! – Последнее слово прошипело, как вода, капнувшая на раскаленную плиту.
Можно было подумать, что фру Крог оскорбится и перестанет донимать Сару Сусанне. Но она еще до рождения своих невесток привыкла, чтобы все делалось так, как ей угодно. А потому продолжала их воспитывать.
Однажды Сара Сусанне налила себе стакан молока. Она любила, чтобы молоко стояло у нее под рукой, когда она кормит ребенка грудью, чтобы, почувствовав головокружение, сделать несколько глотков. Потом она удобно расположилась на скамье в кухне. Неожиданно на кухню из сеней вошла свекровь. Бросив быстрый взгляд на Сару Сусанне, она сделала ей замечание, что кружка, которой наливают молоко, должна висеть рядом с ведерком с молоком.
Служанка, помогавшая кухарке, с испугом взглянула на них и выбежала в сени. Было слышно, что она повесила кружку на место.
– Это мой грех, служанка не виновата, – сказала Сара Сусанне и неожиданно расплакалась. Это был даже не плач, а вой. Фру Крог повернулась к ней так резко, что завязки на ее переднике взметнулись вверх. На этот раз она покинула кухню, не сказав больше ни слова. Сара Сусанне поняла, что уход свекрови был вызван не ее срывом, или как еще это можно было назвать. Нет, фру Крог стало стыдно оттого, что Сара Сусанне плакала на кухне, можно сказать, у всех на глазах. Это свидетельствовало не только о состоянии рыдающей невестки, но и об отношениях в семье, об отношениях, царивших в доме, обо всем. И фру Крог была не намерена мириться с этим безумием.
Сара Сусанне чувствовала себя цыпленком, вылупившимся под печкой в коробке с шерстью. И спрятаться, кроме как в этой шерсти, ей было негде. Неожиданно она вспомнила мать. У них в Кьопсвике такое было бы невозможно. Мать бросилась бы обнимать и утешать любого, кто заплакал бы у нее на глазах.
Вечером, уже в постели, она спросила у Юханнеса, боялся ли он когда-нибудь своей матери. В комнате было темно, и она не могла видеть его лица, наконец он ответил, делая большие паузы между словами. Да, мать была очень строга с детьми, особенно с дочерьми. А вот сыновьям доставались подзатыльники.
Сара Сусанне ждала, что он спросит, чем вызван ее вопрос. Но он не спросил. Ей хотелось рассказать ему, что произошло на кухне, да как-то не получилось. Она лежала и думала о том, как отношение окружающих влияет на людей. Конечно, Юханнес всегда заикался. Он был не такой толстокожий, как его брат Эйлерт. От того все отскакивало, как от стенки горох. Его жена Ханна тоже, по-видимому, обладала этим качеством. Она словно складывала в карман передника все замечания свекрови, чтобы при удобном случае поквитаться за них.
– Ваша мать всегда к вам придиралась? Ты поэтому начал заикаться? – спросила Сара Сусанне в темноте, готовая к тому, что он, как в прошлый раз, встанет и уйдет из спальни.
Юханнес ответил не сразу. Через тюфяки и подушки тишина поднялась с пола и проникла в Сару Сусанне. Наконец он придвинулся к ней. Точно качнулся. Зажег свечу и нашел свой блокнот.
«Мать тут ни при чем, это мой недостаток», – написал он изящным энергичным почерком.
– Но ведь ты не любишь, когда другие говорят о твоем недостатке, – прошептала она.
Некоторое время они молча прислушивались к дыханию друг друга и сопению ребенка в люльке. Потом она нашла под периной его руку.
– Не думай о Хавннесе, Юханнес. Я знаю, что рано или поздно ты его купишь! Помни, ты внук Эйлерта Крога, который был фогтом[2] на Лофотенах и в Вестеролене!
Мечта о доме
Маловероятно, чтобы когда-то в Варг-фьорде водились волки[3]. Но кто знает. Некоторые считали, будто это название имеет немецкие корни – хотя при чем тут немецкий? – и означает «душить», «сжимать». И что возникло оно из-за узкого рукава фьорда. Впрочем, это не имело значения. Волков боялись и убивали с древних времен.
Когда Юханнес первый раз посетил Хавннес и захотел его купить, ему показали документ, в котором говорилось, что в 1856 году на осеннем тинге владельцу Хавннеса было дано разрешение на открытие там постоялого двора и ведение торговли. Формулировка была та же самая, которой воспользовался король Кристиан VII, когда разрешил открыть торговлю на острове Барёе шестьюдесятью годами раньше. Кроме всего прочего, документ гласил: «Постоялый двор не следует превращать в место для распития крестьянами крепких напитков или для их праздного времяпрепровождения или использовать не по назначению каким-либо другим образом. Сие будет караться лишением данного разрешения и полным прекращением деятельности».
Юханнес выписал это в свой блокнот, чтобы повеселить Сару Сусанне. В первое время он много писал ей о Хавннесе. «Гавань на мысе» – место соответствовало своему названию, хотя не всегда было возможно войти в эту гавань на больших судах. Усадьба лежала у самой гавани, хорошо защищенная от ветров и непогоды. Юханнес даже нарисовал Саре Сусанне карту. Хавннес значительно оживился после того, как там открыли торговлю. Теперь рыбаки и путники постоянно приезжали в лавку или же искали в гавани укрытия от непогоды. Некоторые останавливались там на одну-две ночи, а потом продолжали свой путь вдоль побережья, кто на север, а кто на юг. Юханнес знал, что торговцы из Лиланда, Фагернеса, а также из Лёдингена и Тюс-фьорда протестовали против того, чтобы владелец Хавннеса Урсин получил разрешение на открытие лавки.
Однако Урсин все-таки получил такое разрешение на основании документа, в котором говорилось, что в столь большом и густонаселенном округе необходимо иметь свою лавку с постоялым двором. Оттуда до ближайшей лавки в любую сторону было много миль. И власти полагали, что появление в округе нового торгового места и конкуренции принесет только пользу. Прежнее мнение, основанное на том, что Север – неподходящее место для предпринимательства, ибо жители его незрелы и легкомысленны, как дети, а потому не способны к торговле, давно устарело, говорилось в том документе.
В 1857 году у Урсина в гавани уже стояла шхуна «Надежда» водоизмещением в семнадцать коммерселестеров[4]. Экипаж состоял из шкипера и трех матросов. Кроме того, у него была еще одна шхуна с прямым парусом – «Олине Кристине». Несколько лет, пока шла сельдь, Урсин жил как в сказке. Но он привык жить на широкую ногу, а сказка не может длиться вечно. Как бы там ни было, а он не без оснований вот уже два года пытался продать Хавннес за большие деньги.
Юханнес посоветовался с Эйлертом и решил, что предложит за Хавннес вполне приличную, хотя и не самую высокую цену. Ведь ему потребуется еще много труда и средств, чтобы все там наладить. Он полагался на будущее, надеясь на торговлю, свои суда и постоялый двор. Однако Урсин тянул с ответом. Видно, надеялся, что кто-нибудь другой предложит ему больше. Дело застопорилось, и Юханнес с женой были вынуждены жить на Офферсёе.
Сара Сусанне могла бы обвинить мужа в несостоятельности и хвастовстве во время сватовства, но у них были другие отношения. Позор Юханнеса был и ее позором, бессилие Юханнеса – ее проклятым бессилием. Еще у хозяйки в Бё она поняла, что давать волю чувствам можно только перед сном, когда свет уже погашен. Здесь же рядом с ней был Юханнес. Однажды, когда ее молоко было разбавлено слезами, вызванными замечаниями свекрови, она дала себе слово, что больше этого не повторится. Но тот, кто это заметил, мог видеть также и морщинку, иногда появлявшуюся у нее между бровями. Она предупреждала о внутренней буре. Сестра Иверине, которая приехала проведать Сару Сусанне после рождения Агнес, дала ей такой совет:
– Не принимай слишком близко к сердцу того, что говорит фру Крог. Она всегда была придирой. К тому же преувеличенные огорчения и радости – занятие для тех, у кого много досуга.
В конце лета 1864 года Юханнес написал Урсину письмо, в котором сообщал, что хотел бы «приехать в Хавннес вместе с женой, чтобы взглянуть на все ее глазами и уже тогда сделать ему окончательное предложение». Ответ пришел незамедлительно. Их с радостью примут в Хавннесе.
Сара Сусанне только что отняла Агнес от груди, и Ханна обещала позаботиться о ребенке, пока они будут отсутствовать. В восьмивесельной лодке под лучами нежаркого солнца их было только двое. Лодка легко скользила между Барёем и Тьельдодденом, Сара Сусанне подставила лицо легкому ветру, над их головами лениво летали чайки. Пролив Тьельдсундет блестел, как гладкое начищенное серебро, так что лодка шла не слишком быстро.
Как только они свернули в Варг-фьорд, она поняла, почему Юханнес выбрал именно это место. Сразу за узким горлом фьорда начинался залив, защищенный со всех сторон, – переливающийся зеленый мир, не подвластный ветрам. С обеих сторон по крутым склонам из болот и лесочков бежали ручьи. Пятнистые горы были похожи на больших неподвижных тюленей, отдыхающих на солнце. Насколько Сара Сусанне могла судить, покосы здесь были богатые – кругом все утопало в зелени. Берега были красивы, хотя в некоторых местах, по ее мнению, мелководье слишком далеко уходило в море.
У Урсина их уже с нетерпением ждали. В большой гостиной подали кофе с ликером и лепешками. Двери и окна были распахнуты, кружевные гардины слегка колыхались на сквозняке. Плюшевые кресла были украшены кистями и витым шелковым шнуром. Керосиновые лампы с фарфоровыми абажурами вставлены в изящные, прикрепленные к стенам кронштейны. Похожее на пальму растение, высившееся на пьедестале, тянуло из угла свои ветви. Но горшков с геранью на подоконниках не было. Видно, фру Урсин знала, что комнатным растениям необходимо больше света. Спинки и подлокотники стульев и кресел были прикрыты вязаными салфетками. Хотя было ясно, что детей в эту комнату не допускали.
– А что вы будете делать с мебелью? Заберете с собой в Нарвик? – спросила Сара Сусанне.
– Этого мы еще не решили, – протянула фру Урсин, в ее голосе так и слышался вопрос: «А сколько вы за нее дадите, если мы сторгуемся относительно усадьбы?»
Пока мужчины занимались счетами, лавкой и пристанью, Сара Сусанне вместе с хозяйкой осмотрела дом.
У фру Урсин было пять служанок, но она считала, что это слишком мало для дома, лавки и постоялого двора.
– В доме необходимо иметь еще горничную и кухарку! Но стоило мне заикнуться об этом, как мне говорили, что все люди нужны в лавке, на причале и в поле. Вот взгляните, – вздохнула она и показала в окно на пятерых косцов, которые, идя друг за другом, косили луг.
Сара Сусанне никогда не вела такого большого хозяйства, да и слова фру Урсин звучали как упрек мужу, поэтому она только смущенно кивнула в ответ. Хотя ей было ясно, что траву необходимо скосить, высушить и убрать под крышу до начала дождей.
– Но ведь этим работникам платят отдельно? – все-таки спросила она.
– Конечно! Но мой муж всегда говорит, что платят им из одного кармана! Он не понимает, что рыбаки, направляющиеся на Лофотены или возвращающиеся оттуда, останавливаются у нас на несколько дней, поэтому нам нужно иметь в доме достаточно прислуги. Мы печем сразу по пятьдесят буханок хлеба, значит, кто-то должен топить печь, ставить и месить тесто, следить за огнем. Хлеб печется на можжевеловых углях, значит, кто-то должен заготавливать можжевельник. Всего не перечислишь… А стирка белья, уборка… Постояльцы оставляют столько грязи!..
– Они живут в доме для приезжих? – спросила Сара Сусанне.
– Конечно. Иначе в главном доме будет такой запах… У нас в доме живут только те, кто приезжает с багажом и питается за нашим столом.
Сара Сусанне слушала и запоминала. Она поняла, что когда они с Юханнесом станут владельцами этой усадьбы, счета лавки, причалов и судов нельзя смешивать с тем, что тратится на домашнее хозяйство. Но была уверена, у них с Юханнесом не возникнет из-за этого споров. Юханнес понимал, что в словесных перепалках он не силен, давно с этим смирился и знал, что на него работает время. Уже не один раз, когда между ними возникали разногласия, его порок как будто заставлял ее одуматься, и дело решалось полюбовно.
Приусадебных служб в Хавннесе было много. Кроме жилого дома, здесь была большая пристань с пакгаузами, причалы, поварня, дом для приезжих и башня с колоколом. Стена жилого дома, обращенная к морю, была обшита тесом и выкрашена в белый цвет, подзоры и наличники были синие. Стены же, выходившие на горы и поля, были некрашеные. Здесь не очень заботились об оборотной стороне медали. Но дом был большой, светлые комнаты смотрели на море, в большую кухню с кладовкой вел отдельный ход. К парадному входу с двумя скамейками по обе стороны двухстворчатой двери была пристроена веранда. Резные столбы веранды были обвиты хмелем, верх столбов венчали выточенные шары. Изгородь когда-то была белая, но дождь и ветер давно стерли краску, и на калитке, ведущей к морю, сохранилась только одна створка. Березы, шиповник, ревень и малина старались заглушить друг друга. Тут, чтобы привести все в порядок, требовался садовник.
На втором этаже было шесть спален, в коридоре стояли шкафы для белья. И наконец, темный чердак и мансарда с большим окном в нише, смотрящим на море. Сара Сусанне подумала, что ей хотелось бы сделать здесь свою комнату, подальше от всего, что происходит в доме. Она повесила бы там тяжелую медную лампу, которую привезла с собой из дому, но так и не нашла для нее места в доме свекрови. Сделала бы дымоход в брандмауэре и поставила в комнате небольшую печурку.
Лавка, дом для приезжих, пакгаузы и склады были выкрашены в красный цвет. Кузница и лодочные сараи – просмолены. Необшитые бревна хлева и других хозяйственных построек сильно пострадали от непогоды. Но если она не ошибается в Юханнесе, очень скоро эти старые бревна будут обшиты тесом, а задняя стена жилого дома покрашена.
– Хорошая усадьба, – сказала Сара Сусанне.
– Да, не правда ли? – сладким голосом подхватила фру Урсин. – Особенно для тех, кто намерен связать с нею свое будущее.
– Но вы, кажется, не собираетесь этого делать? – осторожно спросила Сара Сусанне.
– Я все это не очень люблю. Слишком много забот, а я уже не так молода, как вы…
По пути домой Сара Сусанне поделилась с Юханнесом своими соображениями:
– Не думай, что здесь все сразу нужно приводить в порядок. Усадьба в неплохом состоянии. Что касается меня, я бы собрала свой сундук с приданым, взяла люльку и, недолго думая, переехала в Хавннес. Куда важнее нанять нужных работников. Хорошие помощники лучше, чем выкрашенный дом или чайный сервиз. Я не хочу, чтобы Агнес чувствовала себя заброшенной из-за того, что у ее мамы слишком много хлопот.
Юханнес с ней согласился.
– Еще я заметила, что труба на поварне дала трещину. Наверное, починить ее будет не очень дорого? И окно на чердаке, которое выходит на юго-запад, тоже требует ремонта.
Он задумчиво кивнул, занятый парусом и рулем.
– Этот Урсин хитер и хочет получить за усадьбу как можно больше. Но все равно ему придется ее продать, потому что его жена устала там жить и хочет переехать в Нарвик. Она мне сама сказала, что ей там уже все надоело!
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Так бывало часто. Они смеялись без всяких причин. Когда Юханнес поставил парус и лодка заскользила на юг, Сара Сусанне была уверена, что он думает, сколько следует предложить за усадьбу и что еще можно к ней потребовать.
– Урсин назвал тебе какую-нибудь цифру? – спросила она.
Юханнес покачал головой и нахмурился.
– Но ты сам уже что-то решил?
Он энергично кивнул и, чтобы занять руки, схватил зюйдвестку и нахлобучил ее на голову.
– Хорошо. Я с тобой согласна!
Юханнес сверкнул зубами, соперничавшими белизной с пеной на гребешках волн в устье фьорда. Ветер усилился, и ему стало не до разговоров.
Наконец они пересекли Вест-фьорд и пошли вдоль берега с подветренной стороны. Сара Сусанне достала корзинку с едой. Постелила салфетку на скамью между ними, выложила на нее хлеб и копченую оленину. Не больше того, что их желудки могли бы удержать, если бы снова начался боковой ветер. Потом дала ему маленькую походную фляжку с пахтой, запить еду.
Вскоре солнце столкнуло туман с отмелей и окрасило путников. Оно позолотило и принарядило их.
– Хорошо, что между нами нет разногласий, – сказала она.
Она имела в виду приведение в порядок Хавннеса.
– Ты согласен со мной? – повторила она.
– Да! – смеясь, ответил он.
Книга вторая
Бабушка Элида и американская кукла
Элида была младшей дочерью Сары Сусанне. Двенадцатым ребенком в семье. Она поступила необычно. Не в пример своей матери, многих своих детей Элида отдала в чужие руки. Говорили, будто она поступила так, потому что уехала в Кристианию[5] с больным мужем. Эта история потрясла меня еще в детстве. Но постепенно я начала отождествлять себя с Элидой. И уже не верила, что в ее поступке был злой умысел. Моя мать, Йордис, редко вспоминала то время, когда жила у чужих людей.
Потом мне пришло в голову, что у Элиды была не одна причина так поступить. Или, хуже того, я начала сомневаться в том, что ею двигали только благородные помыслы – забота о больном сердце дедушки Фредрика. Я поняла, что любая женщина могла бы устать от частых родов и ухода за детьми. Что ей просто хотелось вырваться из дому. Что сопровождать больного мужа в Риксгоспиталь в Кристиании отнюдь не было для нее наказанием. Скорее, возможностью увидеть что-то, кроме семьи, работников, соседей, причалов и мелких усадеб. Увидеть что-то помимо прибрежных камней и дома, по которому год за годом гулял сквозняк.