С низких скамеек одновременно вскочили двое молодых парней, которые считались бы красивыми по мнению местных эстетов, если бы не одутловатость их лиц и вялая кожа, выдающая беспутный образ их жизни. Они сжали свои кулаки и двинулись на меня. Мне было достаточно только взглянуть на них через плечо настолько приветливо, что они замерли вне досягаемости моего удара.
Я снова повернулся к Кафавру.
– Нет.
– В таком случае – что Вам угодно?
– Я Харрап, знаменосец Джехути, и я могу Вам помочь, – он смял руками полотнище своей туники, стараясь унять дрожь.
Лицо верховного лекаря исказила страшная нервная судорога. Сжатые губы выдохнули неслышные, невыразительные слова.
– Как Вы об этом узнали? – спросил он злобно.
Определённо, этот Кафавр мне не нравился. Насколько бы высокопоставленным придворным, учёным лекарем и благоденствующим богачом он ни был – не нравился. Там, откуда я родом, богатство и приближённость к власти – только полдела на пути к уважению.
– Безо всякого труда, – ответил я, – Мне сообщили.
Он в ярости несколько раз сжал кулаки, комкая подол своего безупречного одеяния.
– Я не хочу, чтобы в это вмешивалась меджаи! Это только моё, личное дело.
– Полегче, druzhe! Я-то – не из Дома Маат. А вот Вы уже, похоже, обратился к Бо-Хорджедефу, чтобы он занялся поисками. Так что не кривите душой.
– Кого Вы представляете? – холодно спросил он.
– Родителей Вашего писца, Гипсея.
– И что же Вы намерены сказать?
– А то, что мне до зарезу хочется узнать, с чего бы Вам было указывать на него сразу, как только пропал Ваш отпрыск. Мне интересно, почему это Вы позволили Бо и его палачам измордовать парня даже без предъявления обвинения, и почему Вы устраиваете из этого такой секрет даже перед членами Вашего рода. И лучше бы Вам мне ответить, grom i molniya!
– Прошу Вас, господин Харрап!
Чья-то рука с силой схватила сзади моё плечо, развернула меня, а другая рука сбоку отвесила мне пощёчину. Это один из молодых щенков решился на геройство:
– Как Вы посмели разговаривать так с владыкой!
Едва он закончил свою вдохновенную речь, как получил ребром моей ладони наотмашь пониже кадыка. Тут в мою руку вцепился второй берсерк. Его попытка также высоко была оценена коротким пинком в ребро, сложившем его пополам, после чего я выпрямил его ударом руки снизу. Я отпихнул героев от себя, они свалились, и я продолжил угощать их добрыми пинками. Пинал, пока не заболели ноги. Стоило остановиться, как они, в слезах, пытаясь закрыть лица руками, отползли к стене.
Пришло время проникновенного обращения ко всему сборищу:
– В случае, если кто ещё хочет, я жду. Только возьмите в руки что-нибудь посерьёзнее кисточки для губ, чтобы мне нестыдно было выпустить вам потроха. – Я оглядел присутствующих. Желающих не нашлось.
Урок не прошёл зря и для Кафавра. Он снова опустился в кресло, и яростное пламя в его глазах потухло. Он снова выглядел, как старик и сидел, положив ладони на колени. Ему пришлось несладко видеть избиваемыми своих родственников, но я видел Гипсея, и не испытывал теперь жалости к тем, кто послал его на истязания.
Оглянувшись на всхлипывающих щенков, я подошёл к Кафавру и, оперевшись на подставку для амфоры, воззрился на него, всем своим видом изображая внимание. Папашу за язык тянуть не пришлось.
– Сехметепа не оказалось в постели утром, – начал он откровенничать. – Шкуры и простыни были смяты, но его там не было. Слуги обыскали и дом, и сад, и храм, и кухню, и помещения для прислуги, и даже скотный двор. Но его следов нет нигде! Тут я, должно быть и поддался панике. Мне сразу пришло в голову, что у Гипсея были нелады с Законом, и я отдал его Хорджедефу. Он увёз Гипсея.
– Сколько Вы им заплатили за молчание? – сухо поинтересовался я.
Лицо верховного лекаря дёрнулось.
– Нисколько. Я пообещал им, что дам хорошую награду, когда они вернут Сехметепа.
– Толково! Только этого они и ждали. У Вас ума, как у блохи! – от подобного обращения щенки вытаращили глаза. – Эти нубийцы – мелкие прощелыги и изуверы. Но они будут держать язык на привязи, но только потому, что не захотят делиться с кем-нибудь наградой. – мне подмывало врезать по зубам и ему. – Натравливать их на Гипсея – большая глупость. Пусть он имел проблемы с Законом. Но он никак бы не стал рисковать головой именно потому, что первый попадает под подозрение. Так и вышло. Я скорее присмотрелся бы к Хорджедефу, чем к Гипсею. Он больше похож на похитителя и пожирателя детей.
Кафавр обливался потом. Он обхватил лысину ладонями и с тихим стоном подался вперёд. Наконец, он поднял взгляд на меня.
– Что же мне теперь делать, Харрап? Я потерял Сехметепа. После стольких лет обучения… Я возлагал на него большие надежды. Я не могу отрыто обратиться в Дом Маат. Он такой чувствительный мальчик… Я.… боюсь.
– Я явился лишь выручить Гипсея, владыка Кафавр. Его родители сообщили мне, что он попал в беду, а я – их друг. От Вас я хочу, чтобы Вы его вылечили и приняли на прежнее место, иначе мне придётся обратиться за помощью к воителю Джехути.
– Хорошо. Это для меня значения не имеет. – Верховный лекарь снова уронил голову на грудь. Я уже собрался уходить, когда он сказал: – Господин Харрап, как Вы сами сказали, Вы – не меджай. Вы смогли бы помочь мне?
Я бросил этому утопающему соломинку.
– Почему бы и нет?
Кафавр уцепился за соломинку.
–Вы поможете? Мне нужна помощь при сохранении глубокой тайны…
– Придётся пожертвовать несколькими дебенами.
– Сколько?
– А за сколько Вы подрядили Хорджедефа?
– Десять.
Я присвистнул, вызвав ропот среди стоящих за моих спиной, считавших свист дурным знаком.
– Договорились, десять дебенов.
Солнечным светом разлилось выражение облегчения по его лицу. Цена была высоковата, но не для верховного лекаря, ежедневно возлагающего руки на фараона. Кафавр и глазом не моргнул. Он слишком долго тяготился этим бременем и рад был переложить его на кого-нибудь другого.
Но он ещё не все сказал.
– С Вами трудно сторговаться, владыка Харрап, но, в моем положении, у меня нет выбора. Однако, я хотел бы выяснить, ради собственного спокойствия: насколько Вы умелый охотник за людьми?
Он произнёс это своим обычным, резким, приказным тоном. Но и я ответил ему в такт. Ответ этот заставил его отшатнуться от меня, как от чумного:
– Кафавр, в Чёрной Земле и за её пределами я отправил в западный город немало. Из двоих я вынул потроха вот этими руками, – для наглядности я поднял свои предплечья с бронзовыми браслетами к его лицу, – прямо у Дома Маат. Однажды по моему приказу несколько сотен кушитских воинов, возжелавших пшента Великого Дома, были сожжены «жидким огнём» моего, к слову, изобретения. Но, кроме врагов Кемта, я ненавижу подонков, превращающих справедливую Волю Маат в посмешище, и жиреют на её обмане. Многих я выпотрошил мечом, некоторым раскрошил черепа вот этой булавой. Хоть мне и не хочется помнить эти поганые времена, я их не забыл. И враги мои помнят. Изуверы, о которых я пачкаю руки, боятся меня до смерти, но мне на них плевать. Если я собираюсь убить, то убиваю по Закону. Недоумки твердят, что я слишком быстр на расправу, но им не под силу отнять у меня оружие, потому что действую я всегда правильно, а они – нет. Быстрота расправы – защита от нападения. Поэтому я всё ещё все жив. Вот такой я охотник.
Он, онемев, надолго замер и воззрился на меня с нескрываемым паническим страхом. В комнате повисла тишина. Подобные речи я произношу редко, но уж, если выступаю, то, должно быть, получается убедительно.
Университетский экзамен на истфаке по риторике я сдал на «четыре».
