Двор Чудес

Л’Эский вздохнул:

– Каждую ночь для охраны официальных зданий государства и Факультета требуются все силы полиции. Настолько, что районы проживания простолюдинов остаются в полной власти монстров, которые, уничтожив все живое, возвращаются в свои логова. Каждая из непредвиденных атак приводит к страшной резне. И это еще не все: они забирают запасы муки и зерна, хлеба и вина. Любые съестные продукты, которые встречаются им на пути.

Сурадж нахмурил густые брови:

– Странно… Насколько я знаю, упыри – это некрофаги и питаются исключительно человеческими останками.

– С тех пор как появилась Дама, их прожорливость не ведает границ! Чудовища… эволюционировали. Из падальщиков они превратились в агрессивных хищников. Ненасытность нечисти опустошает все вокруг!

Пришло время признаться в невежестве:

– Простите, месье, я ничего не знаю об упырях и никогда в жизни не видела их. Думала, это просто дикие звери.

– Звери? Не совсем. Они рождаются не от животных. Известно, что мерзость формируется прямо в недрах Земли, путем спонтанного размножения с помощью Тьмы.

Я замолчала, вспомнив слова Монфокона о том, что упыри – это дети Тьмы, отличные от вампиров.

В моих жилах тоже текло немного Тьмы с тех пор, как я пригубила «Глоток Короля» – несколько миллилитров насыщенной тьмагны. Пятой жидкости, которую признал Факультет, более темной, чем черная желчь. Субстанции, о которой, по большому счету, ничего не известно.

– Вы говорите, что упыри эволюционировали, – вступил в разговор Сурадж. – До такой степени, чтобы подбросить памфлет в усыпальницу Короля и поджечь виселицу Монфокона?

Л’Эский побледнел.

– Конечно, нет, – признался он. – Упыри не умеют обращаться с инструментами хотя бы потому, что не имеют больших пальцев.

Перед глазами мелькнули сосуды с обрубками из кабинета Монфокона. Действительно, у тех «рук» было всего четыре пальца, как на лапах животных.

– Повелительница упырей, кем бы она ни была, скорее всего, имеет влиятельных сторонников, – проскрипел Л’Эский. – До ее вчерашнего послания мы не знали, что она – вампир. Возможно, Дама – не единственная бессмертная при Дворе Чудес…

Я обменялась тяжелыми взглядами с Эленаис и Сураджем. Приехав в столицу, мы рассчитывали на борьбу с одним вампиром, но если их несколько, как предположил Л’Эский, это меняло всю картину!

– С чего вы взяли, что во Дворе Чудес есть другие вампиры? – нетерпеливо выпалила Эленаис, плохо маскируя раздражение.

– Кровавые нападения упырей всегда заканчиваются их последующим исчезновением.

– Вы говорили, что монстры сжирают нищих на месте… – оборвала девушка.

– Несчастные, попавшие под их клыки, не исчезают полностью. Мерзости оставляют недоеденные останки. Похоже, они хватают и живую добычу, чтобы унести под землю.

Белый как лист Л’Эский тяжело сглотнул.

– Одна мысль все же не дает мне покоя. Я даже лишился сна… Что, если во Дворе Чудес живет огромная популяция незаконных вампиров, которых исчезнувшие жертвы кормят своей кровью?

– Насколько огромная? – осведомился Сурадж.

– Трудно сказать, потому что ни одному полицейскому еще не удалось спуститься во Двор Чудес.

– Тогда я переформулирую вопрос: сколько жертв исчезло бесследно?

Л’Эский сгорбился еще больше, будто этот вопрос добил его.

– Перепись, которую ежемесячно проводит гематический Факультет Парижа, неоспорима. С лета исчезли три тысячи парижан.

– Сколько? – Эленаис захлебнулась кофе.

– Врачи Факультета ведут чрезвычайно скрупулезный подсчет простолюдинов, у которых каждый месяц берут кровь для десятины, – продолжал Л’Эский. – Три тысячи из них сегодня числятся пропавшими без вести. Их трупы не опознаны в братских могилах. И это число растет каждую ночь.

Холодный пот заструился по моему позвоночнику. Я все больше и больше понимала, почему Главный Конюший так упорно настаивал на том, чтобы секрет Дамы не попал в руки Нетленного. Власть над упырями давала неограниченные возможности: за последние шесть месяцев десятки незаконных вампиров, возможно, безнаказанно питались жертвами в недрах Парижа!

– Есть ли хотя бы какое-то представление о том, где находится Двор Чудес? – поинтересовалась я.

Л’Эскиль тяжело поднялся и подошел к ветхой стене, на которой висела большая карта Парижа.

– Полная загадка… – прошептал он. – Никто не знает, где именно. На правом или левом берегу Сены? В центре или на окраине столицы?

Он неуверенно провел рукой по карте. Лабиринт улиц, медленно строившийся на протяжении веков, на схеме казался недостижимее, чем из окна моей комнаты.

– Почти триста лет назад моему далекому предшественнику удалось обнаружить старый Двор Чудес, – объяснил Л’Эский. – Он располагался здесь, недалеко от Ле-Аль… – генерал-лейтенант ткнул пальцем в карту, – теперь эта улица называется Гранд-Трюандри[20] в память о том, что когда-то она была притоном разбойников.

Мужчина тоскливо вздохнул, очевидно, сожалея о тех временах, когда полиция занималась простыми делами.

– У нас нет возможности определить местоположение нового Двора Чудес, – пожаловался он. – Единственное, что известно: он находится глубоко под землей. Париж – это настоящий швейцарский сыр, недра которого строились веками. Город начинен канализационными люками, скрытыми подвалами и подземными туннелями. Это лабиринт, не поддающийся картографированию. Никогда не угадаешь, куда упыри нанесут следующий удар.

– Почему нельзя проследить за ними после бойни?

– Это всегда внезапные нападения. Мои люди прибывают на место преступления много позже. Солдатам, которых маркиз де Мелак прислал нам на подмогу, повезло больше. Преследуя нечисть, им удалось спуститься в подземные туннели, однако на глубинах ветер погасил их факелы. Упыри боятся света, но как поддерживать пламя в узких, сырых туннелях? Этих несчастных больше никто не видел. – Л’Эский снова тяжело вздохнул. – Даже самая мощная армия в мире бессильна против группы партизан, окопавшейся в неизвестном месте. Поэтому надо бить сверху. Захватить ту, кто с помощью магии управляет действиями монстров. Без капитана у руля легионы нечисти разбегутся.

– Ну должны же быть у вас хотя бы какие-то зацепки, месье? – настаивала я. – Подскажите, с чего нам начать? С какой стороны подступиться?

Генерал-лейтенант полиции издал протяжный, беспомощный стон.

– С какой, с какой… Надеялся, что вы мне это скажете. Вы – оруженосцы Короля. Говорят, что кровь Нетленного обостряет ваши чувства и интуицию, разве нет?

– Таков ваш план? Использовать нас как охотничьих ищеек? – возмутилась Эленаис. – Вы же тоже получили должность генерал-лейтенанта полиции не в благотворительной лотерее?

Пока девушка вскипала изнутри, Сурадж сохранял спокойствие.

– Диана права: нужно с чего-то начать, – произнес он. – Где и когда произошло последнее нападение упырей?

– Южнее Парижа, недалеко от горы Парнас. Три дня назад.

Оруженосец встал, сжимая ножны причудливого кинжала на поясе: два волнистых лезвия расходились по сторонам от рукояти. Оружие, которое, как и он, прибыло из далекой Индии.

– Тогда, чего мы ждем? В путь! – скомандовал индиец.

Верхом на Тайфуне я въехала на мост Менял, перекинутый через Сену от Большого Шатле к югу Парижа. По правде говоря, трудно было понять, что это мост: дома с обеих сторон располагались так плотно, что закрывали реку. Богатые фасады с большими витринами демонстрировали великолепные драгоценности. Позолоченные вывески над ними впечатляли так же, как роскошь Версаля. Здесь витали сказочные ароматы.

Прохожие в большинстве своем выглядели так же нарядно, как и смертные придворные Двора. Некоторые месье, когда мы проезжали мимо, снимали шляпы, приветствуя королевских оруженосцев, которых можно было узнать по солнцу, выгравированному на кожаных нагрудниках. Взгляд их неизменно задерживался на тюрбане Сураджа.

– Кто живет в этих домах? – поинтересовалась я у него, вспомнив, что юноша хорошо знал Париж.

– Зажиточные торговцы. На первом этаже расположились лавки ювелиров, золотых дел мастера и менялы, благодаря которым мост получил свое название. Здесь же работают перчаточники и парфюмеры.

– Какое разительное отличие от грязных предместий Монфокона! – заметила Эленаис с высоты рыжего скакуна. – Здесь я в своей стихии!

– Таков парадокс Парижа, – пробормотал Сурадж. – Несметное богатство соседствует с беспросветной нищетой.

Но девушка не слушала его.

– Посмотрите на бриллиантовое ожерелье, там, в витрине! – восхищенно вскрикнула она. – Оно бы неотразимо смотрелось на моей шее во время ночных балов Версаля. Нужно отправить отцу имя ювелира. Ведь скоро мой день рождения!

Она бросила на меня гневный взгляд, будто хотела сказать: «Возможно, ты и увидела несколько резких слов, любительница читать чужие письма, однако отец обожает меня и готов тратить на подарки состояние».

– Кстати, об украшениях: я заметила твое новое кольцо, – Эленаис разглядывала оникс на моей левой руке. – Какое-то деревенское. Наверное, такова мода в Оверни.

– Просто у меня нет твоих возможностей и хорошего вкуса, – миролюбиво ответила я, не желая заострять внимания на секретном кольце. – Твой кулон на груди прекрасен, – я показала на голубой драгоценный камень, блестевший на фоне ее черного нагрудника. – Это аквамарин?

– Нет! – фыркнула девушка. – Сапфир! Я ничего не делаю наполовину, как и не ношу полудрагоценных камней.

– Конечно, и как я не догадалась? А этот прекрасный браслет на запястье – белое золото?

– Платина! Главный из всех металлов для той, которая первой схватит Даму Чудес!

На поверхности дорогого браслета была выгравирована римская цифра «I», как бы заявлявшая миру, что Эленаис – первая в любых делах…

В сопровождении шести всадников дозора, который приставил к нам Л’Эский, мы продолжили путь по Острову Сите, где в центре возвышался силуэт колоссального собора.

– Раньше он назывался Нотр-Дам де Пари – собор Парижской Богоматери, в честь Девы Марии, – рассказал Сурадж, – и считался самой большой католической церковью в королевстве. Сегодня это самый высокий собор гематического Факультета, где заседает архиатр Парижа. Его переименовали в Нотр-Дамн[21] – Про́клятый Собор в честь мистического проклятия, открывшего эпоху Тьмы. Проклятия, которым гордятся повелители ночи и которому обязаны вечной жизнью.

Он указал на вампирические статуи в нишах фасада.

– Статуи святых былых времен заменены на статуи кровавых из различных кварталов Парижа. Святой Мишель на Кровавый Мишель. Святой Жермен на Кровавый Жермен. Святой Оноре на Кровавый Оноре.

– Говорят, в гигантских резервуарах башен-близнецов Про́клятого Собора достаточно крови, чтобы наполнить пруды в парках Парижа.

Я невольно вздрогнула, проходя под тенью зловещих башен, не веря, что когда-то они были украшены христианскими крестами.

За последние три столетия распятия заменили металлические летучие мыши с распростертыми крыльями – эмблема новой государственной религии, навязанной бессмертными. Именно здесь в огромных баках хранилась часть кровавой десятины, собираемой с населения.

– Страшно вообразить, какое количество городских вампиров понадобится, чтобы осушить необъятные резервуары… – размышляла я вслух.

– В столице, как и во всей Магне Вампирии, существует numerus clausus – процентная норма, – продолжал Сурадж. – Один вампир на каждые сто простолюдинов: таково соотношение, установленное Факультетом. Это означает, что в черте города насчитывается около десяти тысяч бессмертных. Жидкость в башнях Про́клятого Собора – всего лишь столовая кровь, предназначенная для ежедневного потребления. Остальная часть Нотр-Дамн оборудована под винные погреба, в которых доктора Факультета производят лучшие сорта из каждого квартала. Например, из квартала Кровавого Мишеля кровь студентов Сорбонны, наполненную алкоголем. Или крепкую и пряную кровь фортов Аль и так далее…

– А тот огромный дворец на правом берегу позади нас? – поинтересовалась я, поспешно отводя взгляд от мрачного собора и показывая на огромный серый фасад, пронзенный тысячами окон.

– Дворец Лувр. Резиденция королей Франции на протяжении веков, пока Людовик XIV не решил перенести Двор в Версаль. В настоящее время Лувр редко используется. Ну, если только для королевских визитов в столицу или собраний в Париже.

На левом берегу картина изменилась – улицы стали менее широкими, здания менее роскошными. Строительный камень уступил место дереву и гипсу. Шаткие здания, компактные и без отделки, теснились друг к другу, словно карточные домики. Их неровные стены поднимались все выше и выше, вмещая все больше и больше жителей.

Одежда пешеходов тоже стала иной: жизнерадостные цвета превратились в серые, слившись с фасадами домов. Лица прохожих лишились ярких красок, блеклые губы и щеки растворились в бледных тонах. Любопытство прохожих сменилось враждебностью и тревожностью. Люди ходили с непокрытой головой. Им не было необходимости, увидев нас, приподнимать в приветствии шляпы. Наоборот, хлипкие двери поспешно захлопывались, изъеденные молью шторы задергивались. Полиции здесь были не рады, а королевским оруженосцам – тем более.

С тяжелым сердцем я думала о тысячах несчастных, что рождались и жили в этих затхлых клетушках. Они не только никогда не выезжали за крепостные валы Парижа, большинство из них никогда не покидало своих улиц. В столице в каждом квартале действовал закон о невыезде. Чтобы пройти в соседний район, нужно было получить специальное разрешение. В моей деревне в Оверни, по крайней мере, я могла уйти из дома днем, чтобы поохотиться в лесах. Простолюдины Парижа не знали подобной роскоши.

В конце долгого пути мы углубились в запутанный лабиринт улиц, настолько узких, что нам пришлось пустить лошадей друг за другом. Изысканные ароматы моста Менял остались далеко позади, сменившись затхлым и резким запахом. Мы продвигались гуськом, все также со всех сторон охраняемые стражниками на конях.

Небо сузилось до узенькой ленты: тряпье на многочисленных бельевых веревках, протянутых от одного фасада к другому, закрывало его свет. Показалось, что я запуталась в гигантской паутине…

– Вот мы и на месте – гора Парнас, – объявил капитан стражников, суровый мужчина, получивший приказ не отходить от нас ни на шаг.

Мы выехали на большую площадь под открытым небом, неожиданно похожую на полянку среди городского леса. Перед нами возвышался холм, сложенный из строительного мусора, на склонах которого ютились бедные лачуги.

– Ничего общего с Парнасом Овидия! – удивилась Эленаис.

Голос ее звучал приглушенно: она старательно прижимала к носу нежное кружево своего рукава, защищаясь от миазмов[22] с тех пор, как мы пересекли Сену.

Все воспитанники «Гранд Экюри» читали «Метаморфозы» Овидия. В античной мифологии Парнас – самая прекрасная гора Греции и небесная обитель муз.

– Овидий? – удивился капитан. – Среди наших стражников нет такого. Бессмертные из высшего общества окрестили трущобы Парнасом.

Я стиснула зубы, оценив изощренный сарказм кровопийц. Они не только держали простой народ в стойлах, но еще и презрительно издевались над их страданиями.

– На самом деле это вовсе не гора, – продолжал вояка. – Булыжники появились в результате рытья катакомб.

– Ката… что? – переспросила Эленаис.

– Катакомбы – большие подземные карьеры, из которых добывали камень для строительства города. Если бы наши предки знали, что, выкапывая тысячи туннелей, они готовят любимое логово для проклятых упырей! – При упоминании о ненавистных существах капитан сплюнул на землю. – Их давно перестали копать, а теперь мы засыпаем входы. Каждую ночь земля изрыгает новую долю губительной нечисти… Как та, которая три дня назад опустошила площадь.

Я обратила внимания на лачуги рядом с холмом: они были в руинах. Двери разбиты, ставни сломаны, будто здесь пронесся ураган. Посреди бедствия раздавались веселые детские крики: жизнь, несмотря ни на что, продолжалась.

Мы спешились и привязали коней, чтобы отправиться на встречу с уцелевшими жителями, которые прятались в развороченных домах.

– Эй, там! Вы все! Выползайте из крысиных нор по приказу лейтенанта полиции!

Дети стихли, как стайки испуганных воробьев. Из трущоб появились сгорбленные, дрожащие от холода фигуры в отрепьях. Сердце сжалось при виде этих обездоленных. Они – оборотная сторона роскошной жизни Версаля, те, чьи страдания и кровь способствовали процветанию вампиров.

– Подтянитесь! – бранился капитан. – К нам пожаловали королевские оруженосцы!

Каждый окрик солдата еще больше удручал лица со сжатыми губами, блуждающими глазами.

Капитан сунул руку в нагрудный карман камзола и достал исчирканную каракулями бумажку:

– Из четырех тысяч трехсот жителей горы Парнас сто семь убиты и пятьдесят два пропали без вести, – во всеуслышание зачитал он. – Двадцать два тяжело ранены и доставлены в хоспис Неизлечимых[23]. Остальные жители при приближении упырей разбежались как крысы и вернулись только на рассвете.

Он снова обратился к толпе:

– Да, вы бежали, нарушив закон о комендантском часе, негодяи! Вместо того, чтобы остаться в домах и защищать зерно, которое Король так милостиво вам предоставил!

Повисло тягостное молчание.

Из толпы вышла старуха с красными от слез глазами и бросилась к ногам Эленаис:

– Сжальтесь над нами, прекрасная демуазель! Вы похожи на ангела. Пожалейте бедную вдову! Упыри забрали моего сыночка, его жену и их мальчика! Они поглотили все наши запасы. Наши кладовые пусты! Скажите Королю, чтобы он дал нам больше муки! Скажите ему, чтобы он освободил нас от Дамы Чудес!

– Я… э-э-э… – заикаясь, в панике проблеяла Эленаис.

– Слухи ходят, что эта дьяволица погубит Париж в Ночь Тьмы, – причитала вдова, проливая слезы на сапоги девушки. – Наши повелители и хозяева должны защищать нас. Я, матушка Мао, не обучена грамоте, но ведь так написано в законе, верно? Так написано в Кодексе Смертных, который доктора Факультета читают нам по воскресеньям в гематической церкви.

Старушка самозабвенно, словно молитву, затянула:

– Oboedientia – «Повиновение». С момента рождения и всю жизнь простолюдины находятся под защитой вампиров. Поэтому они обязаны им подчиняться полностью и безоговорочно».

Меня потрясло, как нищая старушка цеплялась за Кодекс Смертных – беззаконный свод правил, который ограничивал права четвертого сословия в обмен на мнимую защиту вампиров. В Париже несчастные отдавали свою кровь, а взамен получали скорбь и разорение. Их жестоко обманывали!

Стражники бросились к матушке Мао, чтобы отогнать ее от нас, но Сурадж поднял руку:

– Оставьте!

Он шагнул вперед и протянул старухе руку, помогая подняться.

Примечания