Туманная долина
Отец был на кухне – оттуда доносились звон кастрюль и приглушенное пение Саймона и Гарфанкела из динамиков. Потом раздался папин голос:
– Олли, это ты?
– Не-а, – крикнула она. Её руки до сих пор немного дрожали. – Почтальон приходил. Мне прислали подарки на день рождения: щенка, котёнка и пони.
– Отлично, – ответил отец из кухни. – Пони пускай стрижёт газон, а котёнка я скормлю Миссис Ух.
Так звали огромную сову, которая жила в дупле засохшей карии на углу их участка. А кошек папа не любил.[1]
– Но щенка можешь оставить, – великодушно заявил он. – Хотя я был уверен, что день рождения у тебя в апреле.
– Ха-ха, – сказала Олли. Она прошла по плиткам прихожей, обогнула пианино и шагнула в гостиную. Страх, навеянный странностями этого вечера, начал потихоньку таять.
Отец Олли торговал солнечными батареями. Ему нравилась такая работа, но больше всего он любил мастерить что-нибудь своими руками. Олли с детства ни разу не видела, чтобы он сидел без дела. Долгими летними вечерами он сооружал скворечники и мебель, вязал или учил Олли лепить тарелки из глины, а к ужину что-нибудь готовил.
Этим вечером отец был занят выпечкой. По дому витал аппетитный запах. Олли втянула воздух носом. Чесночный хлеб! И томатный соус. Увидев её, папа высыпал макароны в кипящую воду. Спагетти. Отлично, Олли как раз проголодалась.
Гостиная с кухней занимали одно помещение; их разделяли только длинный ряд шкафчиков и плита. Олли бросила на пол рюкзак и упала на диван.
Отец стоял у плиты и помешивал пасту, тихо подпевая музыке. На нём была рубашка горчичного цвета с длинными рукавами. Одежда ему нравилась такая же, как интерьеры: чем ярче, тем лучше. Иногда выбранные цвета не сочетались, и мама его дразнила.
В любой другой вечер отец протянул бы Олли ломтик чесночного хлеба, а потом они бы начали спорить о том, почему ей нельзя выпить имбирного эля до ужина. В конце концов она бы его уговорила, но к тому моменту паста уже была бы готова, и ужин бы начался. Но сейчас папино лицо стало вдруг очень серьёзным, а чесночный хлеб так и остался в духовке. Олли подумала, не сунуться ли туда самой, и решила, что не стоит.
Она окинула папу взглядом. Может, из школы ещё не звонили?
Отец поставил Саймона и Гарфанкела на паузу.
– Олли.
– Из школы звонили, – вздохнула она.
– Первой позвонила мама Брайана Баттерсби, – поправил отец. Он никогда не умел разговаривать строго. Сейчас он просто злился. – Ты не представляешь, чего она мне наговорила. А потом уже позвонили из школы. Завтра тебя вызывают к директору. Олли, ты же могла нанести этому мальчику серьёзную травму.
– Нет, не могла! – возразила Олли, приподнявшись на диване. – Камешек был совсем маленький. И вообще, они обижали Коко Цинтнер. Ты же сам говорил, что надо помогать другим!
Папа отложил лопаточку, которой мешал соус, подошёл к дивану и сел рядом. Ну вот, теперь он будет строить из себя понимающего отца. Её бесило, когда с ней разговаривали понимающим тоном. Это было так же гадко, как сочувственные лица. У Олли начали гореть уши.
– Олли, – сказал папа. – Я очень рад, что ты пыталась кого-то защитить. Но не надо смотреть на меня с такими невинными глазами. Всегда ведь можно выручить друга таким образом, чтобы потом не пришлось никому зашивать голову, и ты это прекрасно знаешь. Даже если Брайан вёл себя как маленький гадёныш. В следующий раз пожалуйся учителю, останови обидчиков словами, закидай их математическими формулами. Включи своё богатое воображение, ну же! – Он шутливо постучал ей по лбу. – Завтра, юная леди, вас прямо с утра ждёт к себе директор. Если верить маме Брайана, тебя теперь очень долго будут оставлять после уроков. – Отец смолк, затем добавил уже мягче: – Кстати, с самим Брайаном всё в порядке. Его мама считает, что он слишком несерьёзно относится к произошедшему.
– Ещё бы. У него башка дубовая, – проворчала Олли. – Ему бы и от целого кирпича ничего не сделалось.
– Не надо кирпичей, – сказал отец. – Да, ещё звонила мама Коко Цинтнер. Её дочка просила передать спасибо за то, что ты вступилась за неё. Похоже, остальные одноклассники не спешили ей помочь.
Олли промолчала. Теперь она уже жалела, что бросила камнем в Брайана. Коко Цинтнер ей совсем не нравилась, она была такая писклявая. Просто Олли не любила смотреть, как кого-то обижают. А сейчас ей хотелось поскорее поужинать и рассказать отцу про женщину у реки, но, похоже, момент был неподходящий. Не хватало ещё, чтобы её оставляли после уроков до Рождества.
«Ну, – подумала Олли, – если меня посадят в тюрьму за кражу книги, то после уроков оставаться не придётся». Но этот вариант её тоже не устраивал. Из огня да в полымя!
– Если так хочется что-нибудь побросать, – ласково продолжил отец, – может, вернёшься в софтбол? Тебя с радостью возьмут обратно в команду, чемпионка. Помнишь, какой ты выбила хоум-ран в прошлом…[2]
Олли напряглась.
– Не хочу.
Папа поднялся. Он уже не злился. Его лицо выражало лишь печаль, и это было хуже всего.
– Ладно, как скажешь, – вздохнул он, направляясь обратно к плите. – Не хочешь – не надо. Но, Олли, нельзя же прятаться в книгах до бесконечности. Вокруг есть другие люди, самые разные занятия, жизнь продолжается, и тебе пора…
Она так и знала, что папа скажет что-нибудь в таком духе.
– Что пора? – Олли вскочила на ноги. – Забыть? Ни за что! Даже если ты забыл. Что хочу, то и делаю. Ты мне не начальник.
– Я тебе отец, – возразил он. Его щёки, поросшие щетиной, побледнели. – Я хочу помочь, малыш. Мне тоже грустно, поверь, но я…
Олли не собиралась слушать дальше. Что угодно, только не это.
– Я не хочу есть, – сказала она. – Пойду спать.
– Олли…
– Не хочу!
Она схватила рюкзак и выскочила из комнаты. Проходя через прихожую, она достала из кармана куртки украденную книгу, забралась наверх по крутой лестнице и быстро преодолела тёмный коридор, ведущий к её спальне. В глубине души ей хотелось, чтобы отец пошёл за ней, попросил не глупить, рассказал бы какой-нибудь дурацкий анекдот и уговорил её спуститься к ужину. Но до комнаты её провожала лишь тишина.
Хлопать дверью Олли не стала: нет, она уже достаточно показала характер. Хлопать дверью – это примитивно. Так может сделать ребёнок, закативший истерику («Ты и есть этот ребёнок, дурочка!» – шепнул предательский голосок в голове), а не почти подросток, который имеет полное право злиться. Так что она стиснула зубы и осторожно прикрыла дверь. А потом, когда её уже никто не мог увидеть, упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Олли не плакала, просто крепко зажмурилась, но глаза оставались сухими. К чему сейчас слёзы? Плакать можно, когда оцарапал коленку, а не когда…
Не важно. Просто Олли иногда злилась, а люди, которые пытались её успокоить, только делали хуже. Здесь, в тишине и одиночестве, ей было проще, пусть даже ужасно хотелось есть. Из кухни всё ещё доносился чесночный аромат. Но отец опять попытается завести разговор, а ей было нечего ему сказать. Или, может, папа не станет задавать вопросов? Иногда он предпочитал оставить её в покое. Но ужинать в напряжённом молчании было бы, пожалуй, даже хуже. Нет, проще оставаться здесь.
Олли достала из сумки коричневато-жёлтое яблоко, каких в Эвансбурге было предостаточно. Осенью, во время сбора урожая, повсюду продавали сидр и яблоки самых разных сортов. Красные, пурпурные, жёлтые, зелёные. Олли надкусила сочный плод. Хр-рум. Яблоки – это отлично; лучше думать о них. В октябре она готова была питаться только ими. Олли попыталась убедить себя, что яблоко ничуть не хуже спагетти, но у неё не вышло. Ладно, всё-таки лучше, чем ничего. Чуть позже она спустится на кухню и перекусит. Вот и славно.
Олли постаралась сосредоточиться на мыслях о еде. Но нет, этого оказалось мало. Нужно было отвлечься на что-нибудь посерьёзнее, чтобы не думать об отце, о том, как он побледнел. Не вспоминать сочувственное лицо мистера Истона. Не представлять огонь, взрытую землю и дождь. Просто ни о чём не думать.
Когда Олли только вошла в комнату, то бросила рюкзак на пол, а свой трофей положила на стол. Теперь она встала с кровати, чтобы получше рассмотреть спасённую книгу. Золотистые буквы на потёртой обложке давно поблекли. Книжка была тоненькая, меньше ста страниц. Олли взяла её.
«Замкнутые пространства» Автор не указан, только название.
Олли открыла книгу и посмотрела на страницу с выходными данными.
1895. Ого, какая старая! Отпечатана в Бостоне.
Олли перевернула страницу. Книга начиналась с письма.
«Моя дорогая Маргарет!
Жаль, что я не могу лично поведать тебе эту историю. Как бы мне хотелось, чтобы у меня был ещё хоть час, хоть день, хоть немного времени».
Олли закусила губу. Ей ведь тоже не хватило времени. Она опустилась на кровать и ещё раз надкусила яблоко, не замечая вкуса, скользя взглядом по строкам.
«Но времени нет. Остались лишь слова.
Ты, должно быть, давно задаёшься вопросом, почему я не упоминаю о твоём отце. Пришло время рассказать всё. Не знаю, поверишь ли ты. Когда я смотрю на эту историю, написанную чёрным по белому, то и сама с трудом верю. Но клянусь тебе: всё, что здесь сказано, правда.
Надеюсь, ты прочитаешь мой рассказ и забудешь о нём.
Ферма теперь принадлежит тебе. Продай её, если сможешь. Но главное, прошу тебя, не тревожь прошлое. Думай о будущем. Думай о семье.
Не возвращайся в Дымную лощину. Когда год подходит к концу, в сумерках всё чаще поднимается туман. Это опасные ночи. Джонатан рассказал мне об этом, прежде чем… Но я забегаю вперёд.
Поверь, я много раз хотела оставить ферму. Я была готова сделать это в любую минуту и даже говорила об этом с твоим отцом. Но он сказал, что проклятие последует за ним, куда бы он ни сбежал. Я не смогла оставить его. Но он оставил меня.
Огонь свечи дрожит и гаснет – так бывает, когда они близко.
Иногда, в минуты отчаяния, я надеюсь, что Джонатан где-то среди них, что он не покинул меня. Но нет, лучше верить, что твой отец умер. Тогда я увижусь с ним в вечной жизни.
Мне страшно думать о том, что будет, если это не так.
Благослови тебя Господь, моя милая.
Пусть мой рассказ кажется странным, прошу тебя, прочти его ради меня.
С любовью,Бет Вебстер, урождённая БувьеДымная лощина, 1895»Заинтригованная письмом, Олли открыла следующую страницу, на которой был только эпиграф:
«Когда поднимается туман и по дорогам ходит Человек с улыбкой на лице, избегай открытых пространств по ночам.
Прячься в замкнутых».
Олли нахмурилась.
«Прячься в замкнутых пространствах», – сказала незнакомка у реки.
Женщина явно была не в себе. Может, она сошла с ума из-за этой книги? Олли озадаченно уставилась на эпиграф. Дождь стучал по окну в крыше. Ветер начал завывать. Олли открыла следующую страницу.
«Я родилась вскоре после войны и была ещё ребенком в 1876 году, когда Джонатан и Калеб с матерью, Кэти Вебстер, появились в Дымной лощине. Они были все в пыли; мальчишки шли босиком, в заштопанных рубашках. У маленького семейства с собой было лишь немного хлеба и копчёный окорок, завязанный в тряпицу.
Они миновали ворота фермы, прошли мимо свинарника и курятника и остановились во дворе, где и увидели меня – девочку с косичками, одетую в коричневое ситцевое платье, раскрасневшуюся от работы возле печи. В руках у меня было блюдо с пирогом.
– Мистер, – обратилась я Джонатану, – папенька ушёл на северное поле.
Джонатану тогда было четырнадцать: почти взрослый по сравнению со мной. Но он широко улыбнулся мне, будто старому другу, и бодро ответил:
– Мы подождём. Надеюсь, твоему папеньке нужны работники?»
4
На следующий день будильник прозвонил ужасно рано. Сонно хлопая глазами, Олли высунула голову из-под одеяла и услышала, что по крыше стучит дождь.
– Нет уж, – пробормотала она и снова зарылась в подушку.
«Замкнутые пространства» лежали на расстоянии вытянутой руки. Олли читала до поздней ночи, но в итоге пометила место, где остановилась, закладкой и всё же легла спать. Лучше бы не ложилась. За ночь Олли дважды проснулась от одного и того же кошмара: серое небо, горящее поле, и она бежит к кому-то, но не может его найти, а вокруг толпятся великаны с мисками в руках, и каждый повторяет: «Мне так жаль, Оливия».
На улице продолжало лить. Скошенный потолок мансарды нависал над кроватью Олли. Иногда во время дождя она любила представлять, будто лежит под водопадом в джунглях. Но сейчас Олли поплотнее закуталась в одеяло.
– Олли! – позвал отец с лестницы. – Вставай! Надевай свитер, хватай резиновые сапоги, иди чистить зубы, а потом живо спускайся! Вы сегодня едете на ферму, не забыла?
Большой плюшевый кролик без глаз и носа лежал на подушке рядом с Олли. Она недовольно уставилась на него.
– Сегодня?! Может, директор в наказание оставит меня в школе?
Дождь продолжил стучать по крыше, словно соглашаясь с ней.
Весь класс ехал на ферму в Туманной долине. Мистера Истона не остановил бы никакой ливень. Он всю неделю говорил об этой экскурсии. На ферме школьникам расскажут, как доить коров, забивать свиней (перере́зать горло и повесить вниз головой!) и выращивать брокколи (ням-ням!). В результате они должны проникнуться уважением к сельскохозяйственным традициям Вермонта. Глядя на окно в потолке, Олли решила, что единственным результатом этой поездки будут мокрые ноги.
Осторожно, как будто отец на первом этаже мог услышать даже самый тихий шорох, она высунула руку из своего кокона, схватила «Замкнутые пространства» и затащила книжку под одеяло. В первой части истории речь шла о детстве Бет и её друзей – Калеба и Джонатана. Они косили сено, пекли пироги, ловили рыбу и заботились о новорождённых ягнятах. Олли с удовольствием прочитала всё это, но пока не понимала, почему незнакомка у реки хотела выбросить книгу.
Теперь же тон повествования изменился.
«Моя милая, – писала Бет, – я рассказала тебе немного о своей юности. Прости старую женщину. Мне просто хотелось пережить всё это заново и дать тебе возможность увидеть времена, когда тебя ещё не было. Но теперь пришла пора поведать о том, что было дальше.
Эту часть истории я знаю со слов Джонатана. Она, наверное, покажется тебе невероятной. Суди сама, но я ему верю. Прочти всё, но не вини своего отца. Он хотел как лучше.
Итак, я рассказала тебе о том, как прекрасно мы жили после того, как отец дал Калебу, Джонатану и Кэти работу и поселил их в Дымной лощине. Мальчики стали моими лучшими друзьями, а Кэти, мать братьев, относилась ко мне как к родной дочке.
Но, когда мне было семнадцать, умер мой отец. В одночасье я превратилась из ребёнка во взрослую женщину, на плечи которой легла забота о ферме. Калеб и Джонатан теперь видели во мне не просто подругу: они стали бороться за мое внимание и относиться друг к другу с подозрением. Боюсь, в этом была и моя вина. Я была богатой наследницей, а они любили меня. Мне… мне даже нравилось, что они соперничают из-за меня. Как рыцари, которые служат прекрасной даме. Я была такой молодой и глупой.
Разумеется, я всегда знала, за кого из братьев хочу выйти. Я решила это в то мгновение, когда Джонатан впервые улыбнулся мне в день нашей встречи. Когда он попросил моей руки, я дала согласие. Калеб пришёл в ярость, узнав об этом. Братья поссорились. Джон не стал пересказывать мне всё, что они друг другу наговорили, но, как я понимаю, оба опустились до непростительных оскорблений. В ту ночь была буря. Ты ведь помнишь, какие бури начинаются в Дымной лощине в октябре? Скалы по берегам Леты обледенели; холодный дождь лил стеной. Ссора братьев переросла в драку. Джонатан ударил Калеба, и тот в слезах выбежал из дома.
Джон всё ещё злился, поэтому не пошёл за ним. “Замёрзнет и сам вернётся”, – подумал он. Но Калеб не вернулся.
Прошёл день, второй, а его всё не было. Мужчины отправились его искать, но не нашли даже следов. Кэти впала в отчаяние и винила Джонатана в исчезновении Калеба. Бедняжка обезумела от горя и ужаса. Однажды ночью она поссорилась со старшим сыном. Наверное, тогда Кэти уже сама не понимала, что говорит. Она выгнала Джонатана на улицу и запретила возвращаться, пока он не приведёт брата домой.
Джонатан и так терзался чувством вины. Когда мать отправила его на поиски Калеба, он послушался. Шёл дождь, совсем лёгкий, похожий на холодные слёзы. От дождя поднимался туман – та самая дымка, в честь которой ферме дали название “Дымная лощина”. Приближался Самайн. В стране наших предков этот праздник знаменовал конец года.
Тому, что произошло дальше, нет оправдания. Но Джон был в отчаянии; он брёл по холодному полю, не зная, как быть со своим горем.
– Пожалуйста! – воскликнул Джонатан. – Умоляю! Мне так жаль. Я просто хочу его вернуть. Что угодно сделаю. Что угодно!
И тогда из тумана раздался голос…»
– Ты что, читаешь? – прокричал отец с первого этажа. Олли вздрогнула и вынырнула из-под одеяла. – А ну-ка откладывай книгу. И чтобы через минуту я слышал, как ты собираешься! Джинсы, свитер, сапоги! Куртку не забудь! И поживее! – А потом, чтобы легче было её выманить, он добавил: – Я пожарил бекон и сварил овсянку! Я же знаю, ты проголодалась.
Это верно. Она так и не спустилась ни поужинать, ни даже перекусить. Из кухни поднимался изумительный аромат бекона. Лучше всего было бы, конечно, позавтракать в кровати и дочитать «Замкнутые пространства». Олли крикнула, изображая дрожь в голосе:
– У меня температура. – Она потрогала лоб. Ну, как минимум тёплый. – Мне нельзя под дождь, а то подхвачу воспаление лёгких.
На лестнице раздались шаги отца. Когда он открыл дверь, Олли уже успела спрятать книгу под одеяло, поглубже заползти в свой кокон и изобразить на лице страдание.
Папа был в синей клетчатой рубашке. Похоже, он совсем не спал. Вид у него был помятый, на рубашке засохла капелька овсянки. Руки то и дело одёргивали манжеты, будто искали хоть какое-нибудь дело. Отец посмотрел на Олли с беспокойством, которое, впрочем, быстро сменилось раздражением.
– Да, на здоровую не похожа, – сказал он. – Ты что-то совсем разболелась. Необходим постельный режим. И, разумеется, ничего, кроме чая и тостов, тебе нельзя. – Папа подскочил к кровати и выхватил книжку, уголок которой торчал из-под одеяла. Олли вздрогнула. – Читать тоже запрещено. А то можно переволноваться и заболеть гриппом.
Олли перевела взгляд с отца на книгу. Целый день жевать тосты и хлебать чай, лёжа в постели? В автобусе хотя бы почитать можно.
Она покашляла.
– По-моему, мне уже лучше. – Олли придала лицу выражение самоотверженного благородства. – Пожалуй, не стоит пропускать школу.
– Какая молодец! – похвалил отец.
Она с достоинством выбралась из-под одеяла.
– Пять минут, – сказал папа и отправился обратно на кухню, где уже подгорал бекон.
Олли подняла голову и посмотрела в окошко в крыше. Вода скатывалась по стеклу ручьями; казалось, что за окном аквариум. Может быть, подумала Олли, все люди живут под водой, как русалки, но не замечают этого, потому что вода кажется им воздухом?
Нет, глупости какие-то. Комнату определённо заполнял воздух, причём довольно холодный, особенно в сравнении с тёплой кроватью. Олли засунула ноги в пушистые тапочки и пошла к комоду, спотыкаясь и дрожа.
Немного поразмыслив, она надела выцветшие джинсы, длинный зелёный свитер и шерстяные носки, связанные отцом. На одном была рыбка, а на другом рыбак. Жёлтые резиновые сапоги ждали на первом этаже у задней двери. Олли достала из-под подушки большие чёрные наручные часы с разбитым экраном и аккуратно надела их. Расчёсываться она не стала: от этого волосы только сильнее кудрявились. Олли бросила взгляд на своё отражение, нахмурилась. Наконец, торопливо почистив зубы в ванной, она бросила «Замкнутые пространства» в рюкзак и спустилась по лестнице.
В носках она ступала почти беззвучно, но отец всё равно обернулся, когда Олли вошла в кухню. В чём-то он совсем не изменился с прошлого года: всё так же вязал носки и шутил. Но его густые чёрные волосы посеребрила седина, которой раньше не было, и порой Олли замечала, что отец смотрит в пустоту остановившимся взглядом, думая, что она не видит.
– Посмотри, какие у папы глаза, – сказала ей однажды мама, когда они втроем сплавлялись по реке Коннектикут. Олли сидела в середине каноэ, а отец – на корме у неё за спиной. Мама, занимавшая место впереди, оглянулась с улыбкой. Её нос обгорел на солнце и покраснел. – У него самые красивые глаза на свете, согласна?
Олли не стала спорить. Папины глаза были большие и бархатные, такие тёмные, что непонятно, где заканчивается радужка и начинается зрачок.
– У тебя точно такие же, Оливия, моя маленькая сердцеедка!
Олли улыбнулась, а отец рассмеялся и ответил:
– Глаза тебе достались мои, Оллинёнок, зато храбрость мамина!
Оливия с трудом прогнала это воспоминание. Отец затопил печь, которую они называли Огнесса. Поленья потрескивали за прозрачной заслонкой. В коридоре и на лестнице было холодно, но кухня уже прогрелась.
От большой кастрюли с кашей, стоявшей на плите, поднимался пар, а на разделочном столе лежали три буханки хлеба, хрустящего и румяного. Должно быть, папа продолжил печь, после того как закончил с чесночным хлебом. Может, он всю ночь провёл у плиты, дожидаясь Олли.
Она решила не думать об этом. Не хватало ещё мучиться чувством вины. Лучше сосредоточиться на завтраке. Съесть тост? Нет, пожалуй, кашу. Олли положила себе овсянки, покрошила в неё бекон, а потом полила всё сливками и кленовым сиропом, заготовленным ещё прошлой зимой. Это была последняя партия сиропа, которую они сделали все вместе: мама руководила сбором сока, а папа целыми днями стоял за плитой и варил его.
Но об этом тоже не стоило думать. Олли поставила миску на разделочный стол и пошла наливать кофе.
– Кофе только для взрослых, – сказал отец, не поднимая головы. Он сидел за кухонным столом и листал новости.
– Ну, я же достаточно взрослая для того, чтобы промокнуть под дождём и подхватить воспаление лёгких, – ответила Олли и всё равно налила себе кофе, бросив в него сахар.
Отец поднял взгляд. Сам он даже не притронулся к каше в своей тарелке.
– Положила бы ещё овсянки, – предложил папа, заметив её миску. – На полке со специями есть изюм и грецкие орехи. Я же знаю, ты проголодалась. Так ведь и не пришла ужинать.
Значит, и правда ждал всю ночь. Теперь Олли стало по-настоящему стыдно. Она и впрямь проголодалась, поэтому с виноватым видом насыпала изюма и добавила масла в кашу, а потом перемешала.
– Готова ехать на ферму? – спросил отец. – Я только вчера обсуждал «Туманную долину» с мистером Брустером. Линда Вебстер взялась за восстановление фермы всего пять лет назад, но дела у неё идут отлично. Сельское хозяйство в регионе оживает! Я даже немного завидую, что ты увидишь всё своими глазами. Может, меня тоже возьмут в поездку?
– Только если ты выучил роль мокрой крысы, – мрачно отозвалась Олли, глядя на дождь за окном. Она плеснула тёплого молока в кофе, взяла кружку и миску с овсянкой и села за стол.
Отец фыркнул, тоже бросив взгляд на ручьи, бегущие по стеклу.
– Да уж. Шапку не забудь. Зато дома тебя будет ждать протопленная печь.
– И горячий шоколад? – спросила Олли.
– С маршмеллоу, – согласился отец и широко улыбнулся, так что в уголках глаз образовалась сеточка из морщинок. Олли успела соскучиться по этой улыбке, которую так редко видела в последнее время.
Она и сама едва не заулыбалась в ответ. Может, не так уж и страшно немного промокнуть? Олли сделала большой глоток кофе и открыла «Замкнутые пространства». Она знала, что отец наблюдает за ней, но не стала поднимать взгляд. Ей не хотелось снова чувствовать себя виноватой. Олли сосредоточилась на книге.
«Белая дымка, клубившаяся у реки, подползла ближе, окутывая Джонатана, который стоял под дождём весь в слезах.
Из туманного сумрака вышел незнакомец.
– Как он выглядел? – спросила я потом.
– Он улыбался, – был ответ. – Имени он не назвал. Сомневаюсь, что у него вообще есть имя. Я помню длинные тонкие пальцы… и больше ничего. Мне показалось, что я знаю его с рождения, и сам его вид внушал невыносимый ужас.
Когда незнакомец заговорил, его голос звучал ласково.
– Кажется, ты звал меня, – сказал он Джонатану. Дождь всё продолжался.
– Нет, – возразил мой муж, – я звал своего брата.